19123-1 (Из истории борьбы за церковнославянский язык)

ИЗ ИСТОРИИ БОРЬБЫ ЗА ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК

Прошедший 1996 год, год четырехсотлетия Брестской унии, понуждает нас вспомнить еще раз о событиях этого тяжелейшего для православия и русской культуры времени, еще раз обратиться к волнующим документам эпохи. Это обращение не только дает нам историческое знание, но и обогащает новым опытом решения важных проблем церковной жизни.

Уния явилась, несомненно, трагическим событием для православного населения Юго-Западной Руси. Являясь звеном в агрессивном экспансионизме католичества, уния при поддержке короля Сигизмнда III, нарушившего свою присягу, обернулась для православной церкви тюремным заточением ее пастырей и архипастырей, бесчестием и закрытием православных храмов. Многие священники и миряне, подвергаясь поруганиям, грабежам, избиениям, кровопролитию, изгнаниям, поплатились имуществом, увечьями, а то и самой жизнью за верность православию [1] .

Языком богослужения униатской церкви оставался церковнославянский язык, однако одним из следствий унии было то, что в сфере культуры все более утверждались, с одной стороны, латинский и польский языки (особенно в среде русской униатской аристократии), и, с другой стороны, так называемая "простая мова" - литературный язык, противопоставленный как церковнославянскому языку, так и диалектной южно- и западно-русской речи; "простая мова" обнаруживает "несомненный разговорный субстрат, который подвергается искусственному окнижнению за счет, во-первых, славянизации и, во-вторых, полонизации" [2] . В основе "простой мовы" лежал деловой язык Юго-Западной Руси, официально признанный язык судопроизводства. "Простая мова", выходя из замкнутой сферы канцелярского употребления, все более расширяла область своего применения, вступая в конкуренцию с польским языком. Нередко одни и те же сочинения писались сначала по-польски, а затем переводились на "простую мову": таковы "Краткий катехизис" Петра Могилы и Исайи Козловского, напечатанный в 1645 г. в Киево-Печерской лавре [3] , "Киево-Печерский патерик" [4] , социнианское Евангелие [5] . Расширение сферы употребления в Юго-Западной Руси латинского и польского языков, а также "простой мовы" не могли не привести в свою очередь к упадку знания церковнославянского языка. Так, переводчик упомянутого социнианского Евангелия В.Негалевский в предисловии писал, что его перевод предназначен для тех "богобоязненныхъ ученыхъ людей", которые по-польски, то есть на латинице, читать не умеют, а читая на кириллице славянский текст, "выкладу словъ его не розумеютъ" [6] . Изменивший впоследствии православию и перешедший в унию киевский митрополит Михаил Рагоза в послании 1592 г. печаловался: "Ученiе святыхъ писанiй зело оскуде, паче же Словенскаго Россiйскаго языка, и вси человеци приложишася простому несъвершенному Лядскому писанiю" [7] . Польский ученый иезуит Петр Скарга также свидетельствовал, что православные священники для уразумения текста на церковнославянском языке просили перевести его на польский [8] .

Православное население Юго-Западной Руси предпринимало значительные усилия, для того чтобы повысить уровень знания церковнославянского языка. В конце XVI в. появляются грамматика церковнославянского языка Лаврентия Зизания [9] , в которой церковнославянские тексты переводятся на "простую мову", и его же "Лексис" - словарь малопонятных церковнославянских слов, переведенных на "простую мову", приложенный к его Букварю [10] . В XVII веке появляются "Лексикон славенороссийский" Памвы Берынды (1627 г.) и "Грамматики Славенския правилное Синтагма" Мелетия Смотрицкого (1619). Для лучшего навыка в церковнославянском языке его, как и греческий язык, пытаются внедрить в качестве разговорного языка в православных братских школах Львова [11] . Очевидно, что такие усилия должны были опираться на сознание высокой ценности церковнославянского языка. Такое сознание было выражено афонским иноком западно-русского происхождения Иоанном Вишенским в одном из интереснейших полемических произведений - "Ответ Скарзе на зазрость [12] греков", написанном в опровержение сочинения иезуита Петра Скарги "Оборона згоды с латинским Костелом", а также в "Книжке".

Для начала сформулируем основные лингвистические идеи Иоанна Вишенского.

а) Славянский язык обладает спасающей и освящающей силой. Иоанн пишет Скарге, что целый сонм русских святых "ударованных и возвеличенных и по смерти от бога прославленных, которых естеством род российский породил, спасенным же быти и освятити тот же святый язык славенский исходатаил" [13] . "Ведай же о том, Скарго, хто спастися хочет и освятитися прагнет [14] , если до простоты и правды покорнаго языка словенскаго не доступит, ани спасения, ани освящения не получит" [15] . Иоанн пишет также о святых мощах, "от языка словянскаго порожденных" [16] .

б) Славянский язык содержит в себе науку богоугодной жизни и искусство святости. "Скажи ми, Скарго, которая бы наука и хитрость разумная на свете болшая быти мела, яко где человек диявола звитяжит [17] , богу угодит, от духа святого освятится и на спасение наследовати живот вечный явными чюдотворными знаки и силами запечатуется? То все, Скарго, род русский в писме и науке словянского языка благодатно Христа бога одержал, засвидетельствовал и тако достатечне спробовал" [18] . В этом отношении славянский язык неизмеримо выше латинского. "Пытаю тебе, Скарго, которая мудрейшая наука быти может над тое, которая спасает и освящает. И паки пытаю тебе, в котором бы блуде словенскаго языка люди быти имели, коли прошением того дошли, иж бог всемогущий, в тройцы славимый, лутче крестит в словенском языку, а нежели в латинском, и лутчей пожиток имел и имеет словенскаго языка в славословии неподозренном, и во спасению душ людских, и в постижению богоугодной воле, а нежели от латинского языка. Либо утаилося от тебе, Скарга, или не имееш ведомости о том или как нову доброволне, аки аспид глухий затыкаеш уши, во еже не слышати гласа обавающих [19] тако истинно и ты не хочеш доведатися святоплодия в языку словенском породившихся, чего николи язык латинский не имел и имети не может?" [20] . Иоанн упоминает о множестве несчетном святых в роде сербском и болгарском, "от языка и писма словенскаго постившихся", и об их святых мощах, источающих "исцеления всяким скорбем и страстем и недугом" [21] .

в) Славянский язык есть язык богообщения и потому любим Богом. Славянский язык "ест плодоноснейший от всех языков и богу любимийший: понеж без поганских хитростей и руководств, се ж ест кграматик, рыторык, диалектик и прочих коварств тщеславных, диавола въместных, простым прилежным читанием, без всякого ухищрения, к богу приводит, простоту и смирение будует [22] и духа святого подемлет" [23] .

г) Славянский язык есть язык премудрости Божией и потому превосходит и латинский, и греческий язык - языки языческой мудрости человеческой. "В злоковарную же душу, - рече Премудрый, - не внийдет премудрость, што ныне латинская злоковарная душа, ослепленьная и насыченная поганскими тщеславными и гордыми догматы, страждет, которая божие премудрости и разума духовного, смирения, простоты и беззлобия въместити никакож не можеть. Тем же блюдете, православнии, от тое трутизны [24] дети свои, зане да знаете, истинно вам мовлю, идеж дух любве сим поганским, мечетным [25] , мира сего угодным догматом прилнет, тот запевне [26] в вере погрешит а згола [27] и от благочестия отпадет: што есте ныне вы явно пострадали, егда есте на латинскую и мирскую мудрост ся полакомили и ереси народили, и в него ж крестихомся прогневали. Чи не лепше тобе изучити Часословец, Псалтыр, Охтаик, Апостол и Евангелие с иншими, церкви свойственными, и быти простым богоугодником и жизнь вечную получити, нежели постигнути Аристотеля и Платона и философом мудрым ся в жизни сей звати и в геену отити? Разсуди! Мне ся видит, лепше ест ани аза знати, толко бы до Христа ся дотиснути, который блаженную простоту любит и в ней обитель собе чинит и там ся упокоивает. Тако да знайте, як словенский язык пред богом честнеиший ест и от еллинскаго и латинского. Се же не басни сут" [28] .

д) Славянский язык ненавидим дьволом. "Сказую бо вам тайну великую: як диявол томимую завист имает на словенский язык, же ледве жив от гнева; рад бы его до щеты погубил и всю борбу свою на тое двигнул, да его обмерзит и во огиду [29] и ненавист приведет" [30] .

е) Славянский язык не любят те, кто одержим нечистым духом. "И што некоторые наши на словенский язык хулят и не любят, да знаеши запевно, як того майстра [31] действом и рыганием духа его поднявши творят" [32] . Скарга борется со славянским языком вместе с дьяволом, "который для того языка славянского не любит и от всех других на онаго подвигом силнейшим стлумити и угасити его хотяй подвигнулся есть, иж языку словянском лжа и прелесть его никакоже места имети не может, ибо ани диалектик и силогизм поганских, ницующих [33] праву божию во лжу, ани хитроречием лицемернаго фарисейства упремудряет, толко истиною, правдою божией основан, збудован и огорожен есть и ничто же другое ухищрением в себе не имеет, толко простоту и спасение рачителю словенскаго языка еднает. А твоего латынского языка вседушне диявол любит" [34] .

Из этих положений, наверное, самым удивительным для современного человека представляется первое. Непостижимо, как язык может спасать и освящать, как он может порождать святые мощи, наконец, как возможно от языка поститься. Очевидно, за всеми этими утверждениями кроется иное языковое сознание; чтобы понять истинный смысл этих утверждений, нужно реконструировать это языковое сознание. Подойдем к решению этой проблемы феноменологически: по явлению будем судить о сущности.

Современное языковое сознание признает, что язык по своей природе есть система условных знаков, употребляемых как средство общения, мышления, эмоционального выражения и т. д. Едва ли бы Иоанн Вишенский согласился с этим, поскольку условная система знаков не могла бы ни спасти, ни освятить человека. Если же на феноменальном уровне язык оказывается способным к этому, обладает соответствующей силой, то, очевидно, потому, что имеет иную природу, а именно: язык есть инобытие безусловных сущностей, несущее в себе энергию этих сущностей; слово не бессильный условный знак, а безусловный символ, обладающий реальной духовной силой. Языковое сознание Вишенского проникнуто одной по существу идеей: в славянском языке он констатирует встречу мира имманентного человеческого сознания с миром трансцендентным, божественным, причем трансцендентное внедряется в имманентный славянский язык с такой полнотой, которая неведома другим языкам; не столько человек говорит о Боге, сколько сам Бог говорит о себе на славянском языке. Согласиться с такой реконструкцией языкового сознания Иоанна Вишенского вынуждает нас то, что в свете именно этой реконструкции делаются понятными и связными все остальные его утверждения.

В самом деле, язык может быть инобытием всего двух сущностей - Божественной и человеческой и нести в себе их энергии. Глубокое своеобразие церковнославянского языка заключается в том, что он является инобытием только и исключительно Божественной сущности, поскольку Первоучители славянства намеренно создали этот язык как язык православно-христианского богослужения. Центральное место в богослужении, как известно, занимают таинства - священнодействия, в которых под видимым образом подается невидимая благодать, в которых происходит реально переживаемое обожение человека по благодати, причастие человека Богу. При этом таинства без соответствующих молитвословий, главным в которых является призывание Имени Божия, просто не могут состояться, не будут действенными. Этот литургический момент, неустранимый из языкового сознания верущих, по-видимому, дает основание Вишенскому утверждать, что человек простым чтением по-церковнославянски приводится к Богу. Поскольку Бог свят, то и славянский язык, будучи инобытием Божественной сущности, не может содержать в себе ничего иного, кроме науки и искусства святости. Евхаристическое слово славянского языка, являющееся безусловным выражением Божественной сущности, есть одновременно и дело, поэтому нет и не может быть ни малейшей дистанции между словом и делом: кто читает по-славянски, тот непременно и живет по-славянски, то есть по заповедям Божиим. Именно этот смысл имеют слова Вишенского о святых, от языка и письма славянского постившихся.

Ясно теперь и то, в чем заключается преимущество славянского языка перед латинским и греческим. Церковнославянский язык есть выражение в инобытии одной Божественной сущности, вместилище божественных энергий, тогда как на латинском и греческом, помимо Божественной, выражается еще и человеческая сущность; как известно, всякъ человокъ ложъ (Пс 115,2), поэтому человеческая языческая, поганская, мудрость по стихиям мира сего, украшенная риторическими, диалектическими и силлогистическими ухищрениями, пробуждает гордость ума, самомнение, следствием которых бывает отпадение от Бога.