3276-1 (734715), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Для освобождения мысли от ее противоречия нужно ее очищение и обожение, но этим как раз и доказывается, что мысль богоносная есть тем самым мысль логическая в высшем значении этого слова, ибо печать логического выражается не во внутренних противоречиях, а именно в этой сообразности мысли единству истины. Святые и подвижники, а также подлинные русские философы видят Истину лицом к лицу, но это самое видение, а вернее ведение лишено антиномичности, а полно и цельно. И вот это преодоление антиномизма мысли, того, что смертно в мысли, есть черта подлинно русской философии в ее гносеологическом аспекте. Более того, русские философы склонны к онтологизму при разрешении вопросов теории познания. Познание признается лишь частью или функцией нашего действования в мире. Восприятие по самому существу своему онтологично. Оно возможно лишь как результат совершенно реального воздействия воспринимаемого на психику воспринимающего субъекта. Поэтому, если нет никакого жизненного соприкосновения между Богом и человеком, то не может быть и восприятия божеского в человеческом сознании. Наоборот, если есть это жизненное воздействие, если Бог вообще может жить в человеке, то он может стать для человека явлением, предметом опыта.
Для православного философа самым важным является это соприкосновение с живым Богом в таинстве Евхаристии, которое и определяет распознавание и проникновение в те явления духа, которые возвещают Откровение или выдают себя за него, дабы отличить Духа Божия от духа заблуждения. Препятствие, отделяющее нас от Богопознания вовсе не логическое, а жизненное, оно коренится совсем не в антиномичном устройстве человеческого ума.
В Евангелии прямо сказано, что эта способность непосредственного восприятия Божества и божественного зависит от степени чистоты сердца: "Блаженны чистые сердцем, яко ти Бога узрят". В этом восприятии мы имеем необходимое проявление и логическое последствие основной жизненной тайны Откровения.
Кардиоцентричность - еще одна отличительная черта подлинно русской философии. В своей статье "Значение сердца в религии" Б. Вышеславцев писал, что "сердце, как орган философско-религиозного восприятия должен быть отличаем от души, ума, духа, от сознания вообще. Сердце есть центр не только сознания, но и бессознательного, не только души, но и духа, не только духа, но и тела, не только умопостигаемого, но и непостижимого"(9). Чрезвычайно характерная особенность восточного христианства состоит в том, что для него ум, интеллект, разум никогда не есть последняя основа, фундамент жизни. Умственное размышление о Боге не есть настоящее религиозное восприятие. Восточные отцы Церкви и русские старцы дают такое указание для подлинного религиозного опыта: "нужно умом в сердце стоять" Один старец говорил про современного человека "вот у него ум, вот сердце, а между ними каменная стена", та стена и делает невозможным истинное познание. Ученый европеец знает многое, часто знает и Библию, знаком с мистикой, и с теологией, и с оккультизмом, чем сегодня небезопасно "балуется" и современное российское образованное общество. Но все это одно только знание, только любопытство. Отдельно существует совокупность знаний и совершенно отдельно от него стеною, живет сердце, потерявшее свое значение, свою центральность, свое право быть фундаментом всего. Ум не стоит в сердце, он стоит отдельно, он не согревается теплотою сердца. Вся наша цивилизация, ведущая происхождение от Ренессанса, разорвавшая свои отношения со святоотеческой традицией, вся эта безрелигиозная наука и философия лишают сердце его центрального положения и дают его уму, науке, познанию. В этом смысле пророческим для всего новейшего интеллектуализма остается изречение Леонардо да Винчи: "великая любовь есть дочь великого познания". Святой Серафим Саровский говорит, что для того, чтобы узреть свет Христов, нужно погрузить ум внутрь сердца, ум должен "укоснить в сердце". "Тогда возсиевает свет Христов, освещая храмину души своим божественным осиянием". "Когда человек созерцает внутренно свет вечный, тогда ум бывает чист и не имеет в себе никаких чувственных представлений. Будучи углубляем в созерцание несозданной доброты, забывает все чувственное, не хочет зреть и себя, но желает скрыться в сердце земли, только бы не лишиться сего истинного блага"(10).
Если сердце есть истинная, сокровенная самость человека, то есть сокровенный сердца человек, имеющая вечное значение, бессмертная нетленная, то здесь в этой предельной точке лежит наше Богоподобие. Такое Богоподобное око есть в глубине сердца, оно ничем не может быть омрачено и затемнено, оно видит ясно даже в пучине греха, даже на дне падения, даже в аду.
Есть нечто в человеке, что не может быть погружено в небытие, что не может "сгореть". Или иначе, есть в нем "искра Божия", которая не может погаснуть ни в какой тьме, и это всегда понимала русская философия. Это и есть "свет Христов, просвещающий всякого человека, грядущего в мир". В сердцах язычников он обнаруживается как голос совести. Совесть со своею ноуменальной непогрешимостью есть звучание сердечного центра, услышанное еще Сократом.
Здесь лежит онтологической зерно русской православной философской мысли, неразрывно связанной с верой в Бога. Здесь настоящее расхождение с язычеством древним и современным. Ф.М. Достоевский с громадною силой пережил и дал услышать биение истинных глубин человеческого сердца. Нет "мертвых душ", а есть временное засыхание и умирание бессмертного ядра человеческого духа; на самом деле: "не оживет, аще не умрет". Как возможен вообще грех с этой точки зрения?
Он возможен из периферии, а не из центра. Истинное Я не грешит. Зло и грех есть не Я: "Не я делаю, но живущий во мне грех" (Рим.7,17) Грех возникает из сопротивления материи, из сопротивления плоти, из "тела смерти". Периферия не подчиняется центру. Если центр, сердцевина, есть свет и жизнь, то крайняя противоположность есть тьма и смерть. Жить по духу, значит жить из центра. Внимать "внутреннему человеку", жить по плоти, значит жить на периферии, телесно, материально.
Сердце есть точка соприкосновения с Божеством, источник жизни и света, и между тем, оно противится Богу и Его Слову и тогда "ожесточается", "каменеет". Говоря о жестокосердии, Святые отцы Церкви так и называют его "окаменелым нечуствием". Омертвение этого рода есть невидимая, но несомненная смерть духа для всего божественного и священного. Такое состояние не вдруг образуется, но бывает последствием продолжительной беспечности жизни: беспечности, впрочем, об одной душе, о Боге, о вечности, но может быть самой заботливой относительно житейского.
И. Ильин, развивая этот принцип в работе "Путь к очевидности", пишет: "Человек должен снова возжелать подлинной реальности, субстанции всяческого бытия и всякой жизни, тогда в нем оживет и раскроется сердце, тогда он свободно и решительно отдастся сердечному созерцанию; на этом он вновь обретет Бога, примирится со своей совестью и начнет создавать новую культуру, слагая новую науку. К этому призвана особенно философия, как любовь к мудрости, как ответственнейшее исследование, как воля к очевидности в делах высшей и предельной важности. И философы нашей эпохи поступят правильно, если забудут свои субъективно-произвольные конструкции и всякие "гносеологические" и "диалектические" комбинации и отдадут свои силы предметному созерцанию.
Тогда они, прежде всего, увидят и укажут духовные раны современной культуры, начиная с утраты священного и кончая исследованием тех бездн, в коих гнездится зло мира"(11).
В неразрывности теории и практики, отвлеченной мысли и жизни, иначе говоря, в идеале целостности заключается, одно из главных вдохновений русской философской мысли. Русские философы, за редким исключением, ищут именно целостности, синтетического единства всех сторон реальности и всех движений человеческого духа.
Для подлинной русской философии не свойственно выдумывание философских систем. Это чисто немецкая черта философствования и им нет здесь равных. Русский же философ делает все возможное, чтобы предметно созерцать и мыслить. А систематический строй возникнет, если предмет в самом деле есть система и тогда философия верно передаст и изобразит ее.
Исследующий философ не смеет повелевать предмету, он не смеет и искажать его в своем изображении. Он не смеет предвосхищать и предопределять тот Божий дар, который дается ему для исследования, будь то "мир" или "природа" или " дух" или "искусство". Уже в работе "Что есть философия" И. Ильин очень четко выделяет эту особенность русской философии: "Надо осуществлять и совершенствовать философский опыт и философское созерцание, а не создавать в дедуктивном порядке выдуманное отвлеченное здание. В философии действует, как и во всех областях знания, закон исследования: самое легкое, самое непроизводительное и наиболее импонирующее обывателю есть дедукция (выведение системы из общего логического понятия или закона); самое трудное, самое скромное и творчески значительное, что делает человека настоящим исследователем есть созерцающая индукция (опытное описание предмета в его единичных обнаружениях). Это значит, что есть особый философский опыт и что этот опыт надо понять и усвоить"(12). И. Ильин убежден, что философ должен воспитать себя к духовной очевидности. Человек, никогда не переживавший очевидности, не знающий, как слагается и проверяется это своеобразное переживание, создаст в теории познания только игру мертвыми понятиями и пустые конструкции. К тому же очевидность дается человеку совсем не в одном теоретическом мышлении, а определяется типом религиозного сознания, свойственного народу, которому принадлежит философ. Мы анализируем особенности русского философствования и, следовательно, в основе духовной очевидности будут лежать особенности русского православного сознания. Для православной верующей души свойственны такие черты как созерцательность, смирение, душевная простота, радость о Господе, потребность внешнего выражения религиозного чувства(13).
Созерцательность означает обращенность верующей души к Богу, при которой главные помыслы, стремления и упования сосредоточиваются на Божественном и небесном. Философ больше, чем всякий другой ученый, должен овладеть силами своего бессознательного, очистить их, придать им гибкость, сделать совершенным орудием предмето-видения.
В древней философии, и ранее еще, в древних религиях, была выношена уверенность в том, что человеку, ищущему познать подлинную природу высших предметов и ценностей, необходимо осуществлять в постоянной внутренней работе особое очищение ума и души. Человечество долго и мучительно отыскивало верные пути к такому очищению. История этих исканий полна глубокой значительности: начиная от аскетических упражнений индийских йогов, искавших духовной чистоты через волевое покорение индивидуального тела, она восходит к греческим мистериям с их искупительными жертвами, покаянием и символическим восхождением от мрака к свету. Христианство, сосредоточившее внимание человечества именно на его внутренней жизни, установило посты, установило исповедальни и очищающие, подъемлющие душу таинства.
В жизни философа душа является орудием богопознания. Целостно испытать сверхчувственный предмет - значит, сделать душу одержимым им. Но для этого душа должна быть способна к произвольному сосредоточению внимания, она должна владеть и бурями своих страстей, и своими жизненными предрассудками, и своими житейскими попечениями.
Человечество веками вынашивало уверенность в том, что философия есть знание ценнейших предметов в их основной сущности, что это знание требует особого, внутреннего нечувственного опыта. Для того чтобы верно познавать, философ должен жить так, чтобы его предмет становился его собственным жизненным содержанием. Настоящая большая философия, к коей безусловно относится и русская, слагается в предметном переживании и верном познавании тех ценностей, через которые сама жизнь человеческая получает свой смысл и значение; она исследует то, ради чего человеку и человечеству только и стоит жить на земле. И вот, философия, приемля в себя предмет религии, имеет задание открыть каждому доступ к самостоятельному испытанию очевидности в вопросах высшего и последнего жизнеопределения. Этим она соблюдает автономию личного духа, но этим она соблюдает и предмет религии.
Итак, в основе философии лежит систематическая практика духовного опыта. Однако, этот опыт, ведущий философию, совсем не является достоянием замкнутой коллегии ученых.
Напротив, философия, может явиться только там, где народ вынашивает или уже выносил зрелый духовный опыт. Духовная культура не есть личное, или групповое, или классовое достояние; в своих истинных достижениях она даже сверхнациональна. Но по своему опытному источнику, по своему творческому ритму и по своему своеобразию - она национальна, а в пределах единой, духовно сопринадлежащей нации, она всенародна.
Духовная культура народа определяется тем, живет ли он духовным опытом или нет и, если живет, то в лице большинства или меньшинства. Этим то состоянием всенародного духовного опыта и определяется состояние национальной философии. Состояние российского духовного опыта в ХХ веке можно охарактеризовать, как состояние безусловно трагическое. Мы оказались народом почти выродившим свой подлинный и чистый религиозный опыт и свою подлинную философию. Такой народ будет жить, вместо религии пустыми суевериями и мертвыми обрядами; слабый в молитве, немощный в Богоиспытании, он будет бесплоден и в Богопознании, а его философия будет иметь скудный и бледный сверхчувственный опыт о Боге и его Творении.
Философ, подобно поэту, художнику и ученому, подобно политику и пророку, питается духовным опытом своего народа. Он имеет родину - национальную духовную культуру, в которой сложился его индивидуальный дух. Личный духовный опыт философа в глубине своей связан происхождением, подобием и взаимодействием с опытом его родного народа.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
