73970-1 (669957), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Выработанный Особым совещанием законопроект 17 марта 1895 г. был передан на рассмотрение Николаю II, однако российский император счел целесообразным не затрагивать вопрос об общем для империи и Великого княжества законодательстве «без особого на то Высочайшего повеления».
К вопросу о причинах наступления на финляндскую автономию66.
В финской историографии предпринятое имперским руководством в конце XIX начале XX наступление на автономные привилегии Финляндии сначала характеризовалось как "угнетение" (при этом выделяли два этапа: 1899-1905 гг "первый период угнетения", 1908-1917 гг. "второй период угнетения"), затем это явление предпочитали называть "русификацией", наконец, в современных исследованиях часто употребляется понятие "унификация". 67 Причины упомянутого явления считаются дискуссионными.
В первые годы царствования Николая II развитие российскофинляндских отношений шло традиционным путем. Однако консервативный национализм постепенно превращался в официальное идеологическое направление Петербурга. При этом под консервативным национализмом мы подразумеваем стремление российской правящей элиты использовать идеологию национализма в качестве средства укрепления самодержавного режима с его традиционными институтами и ценностями. Тем не менее, не следует сводить все многообразие факторов, влиявших на финляндский курс самодержавия, только лишь к консервативному национализму.
Как показали работы финского историка Э.Пихкала, а также отечественных историков И.М. Бобович, Г.Д. Корнилова и Т.М. Китаниной, с конца XIX в. Великое княжество Финляндское превратилось в один из объектов экономического соперничества Германии и России. Германия стала главным конкурентом России на финляндском рынке.68 Еще с начала 90-х гг. она заняла здесь ведущее положение в импорте промышленной продукции. Постепенно Германия оттеснила Россию и в традиционно российской области экспорта — в зерновом экспорте. В 1910 г. удельный вес российских зерновых культур в хлебном импорте Финляндии составил примерно 36%, удельный вес немецких зерновых культур — 58%. 69 С 1907 г. Германия заняла первое место в общем товарообороте Финляндии.70 Германия являлась одним из крупнейших кредиторов Финляндии. Банкирский дом Ротшильда, Гамбургский банкирский дом «Галлер и сыновья», Дрезденский банк и др. активно участвовали в экономической жизни Финляндии. Задолженность финляндских акционерных банков немецким была на уровне 42% общей суммы займов за границей.71 Усиление экономического положения Германии в Финляндии настораживало российских предпринимателей и способствовало их натиску на имперское правительство с целью предоставления отечественному капиталу режима наибольшего благоприятствования.
Поскольку вытеснить германского конкурента из российской сферы влияния чисто экономическими средствами российской буржуазии не удалось, поэтому в обращение должны были вступить меры юридического и политического характера, призванные постепенно ликвидировать финляндскую автономию.72 В данном смысле ликвидация автономии Финляндии имела целью добиться вытеснения с финского рынка иностранных конкурентов и обеспечить господствующее положение на нем российским экспортерам.
Наряду с экономическими причинами изменения финляндского курса самодержавия в обстановке усиливающихся трений с Германией большое влияние на взаимоотношения России и Финляндии начал оказывать военно-стратегический фактор — обеспечение безопасности российской столицы. В 1898 г. германский рейхстаг одобрил Программу строительства военно-морского флота. Германия начала строить свой большой военный флот непосредственно в Балтийском море, в Кильской гавани. Финляндия с ее длинными побережьями слишком ясно стала превращаться в потенциальный плацдарм для нападения.73 Многие российские военные также полагали, что в случае германо-российского конфликта Швеция выйдет из состояния нейтралитета, вступит в войну на стороне Германии и попытается вернуть Финляндию. 74 С точки зрения финских историков Т.Полвинена, О.Сейткари и Р.Роппонена, военно-стратегический фактор являлся главной причиной «второго периода угнетения».75 Безопасность Петербурга требовала интеграции Финляндии в общеимперскую систему обороны.
Следует обратить также внимание на значение фактора «финляндского примера». Российские правительственные круги опасались не столько финляндского сепаратизма, сколько влияния примера Финляндии на другие части империи, в частности на эстонское национальное движение.76 Некоторые современники задавали вопрос: «Что если за «государством Финляндским» народятся княжества Эстонское и Ливонское, ... «гетманство» Укра>инское с особыми монетами, таможнями, почтами и финансами? ... В каком положении будет тогда оборона России от внешнего врага?»77
При этом российская и финляндская стороны вкладывали разное содержание в понятие «сепаратизм». Финляндцы не требовали расширения автономных привилегий. Они защищали то, что имело в силу, может быть, и излишней уступчивости со стороны российских властей в течение XIX в. Применяя терминологию А. Орриджа и К. Вильямса, в Финляндии в рассматриваемый период имел место "автономистский национализм".78 Российская же сторона истолковывала это явление как стремление к выходу из состава империи. Однако отчасти сами финляндцы были виновны в возникновении того понимания сепаратизма, какое бытовало в России. Финляндский народ принадлежат! к молодым и малым народам Европы со свойственным им «комплексом малой страны». Знаток финской действительности В.П. Семенов-Тян-Шанский обратил внимание на особенности финляндского мироощущения на рубеже веков, заметив, что у молодой финляндской нации инстинкт самосохранения своих традиций и культуры был доведен «до болезненных форм». «Типичным примером психологии малого народа может служить «очень легкий переход законной гордости за свои традиции и культуру в националистическое самомнение и нежелание соблюдать умеренность в отношениях с империей» 79,-писал В.П. Семенов-Тян-Шанский. К примеру, русские путешественники и представители власти с недоумением знакомились с финскими учебниками и финской прессой. Излагая прошлое Финляндии, учебники истории освещали все события со шведской точки зрения, сожалея о неудачах Швеции и радуясь ее успехам. Россия же всегда была представлена в невыгодном освещении. Все успехи русских объяснялись или случаем или подкупом.80 В феврале 1891 г. русские подданные, кроме евреев, получили право свободно приобретать в Финляндии недвижимое имущество и владеть им. В основном они приобретали дачные участки в Выборгской губернии. Российские дачники, среди которых были и влиятельные особы, сталкивались с препятствиями, которые устраивала на их пути финляндская администрация. Финляндские газеты печатали статьи с призывом беречь свою землю как «основу национальной самобытности, не продавать ее выходцам с востока, людям чужого, пришлого народа».81
«Националистическое чванство» — как справедливо заметил финский историк Т.Полвинен, — «отнюдь не является привилегией одних только великих держав».82 В усердии доказать свое право на самоуправление, в публичных проявлениях антирусских настроений, в утверждениях о «превосходстве» своей культуры жители княжества переходили разумную грань, давая оружие против себя в руки тем имперским кругам, которых явно не устраивало особое положение Финляндии.83 Отсутствие умеренности в высказываниях лидеров финляндского национального движения, нарочитый акцент на особой финляндской государственности давали повод российским чиновникам интерпретировать естественное стремление малого народа к обособлению, желание сохранить свои особые права и привилегии как преступный сепаратизм. Не случайно, в конце XIX в. среди правящей элиты империи все яснее звучало требование «вторичного завоевания» Финляндии, включавшее в себя постепенную ликвидацию автономных привилегий княжества, а также присоединение к России Выборгской губернии.84
Разработка и проведение нового курса в жизнь были связаны с именами финляндского генерал-губернатора Н.И. Бобрикова, министра стастсекретаря В.К. Плеве и военного министра А.Н. Куропаткина. Все они являлись сторонниками теории инкорпорированной провинции. При этом следует иметь в виду, что Н.И. Бобриков и другие теоретики и проводники нового курса, вероятно, не являлись фанатичными русскими националистами и искренне верили, что действуют не только во благо Российской империи, но и на благо Финляндии. В переписке между А.Н. Куропаткиным и Н.И. Бобриковым постоянно звучало напоминание о Польше. Творцы нового курса верили в то, что жесткие мероприятия в отношении финляндской автономии «устранят в будущем пролитие русской и финской крови» и спасут, не в пример Польше, «сотни жизней».85 Предложения Н.И. Бобрикова находили также самую теплую поддержку у Николая II. В одном из своих писем финляндскому генерал-губернатору российский император отмечал, что «вполне согласен с вашим (Н.И.Бобрикова И.Н.) взглядом и сожалею только, что он опоздал».86
Период, получивший в истории Финляндии название «первого периода угнетения», начался с манифеста от 3 (15) февраля 1899 г., который предоставил российскому правительству без одобрения финляндского сейма издавать для княжества законы, касающиеся общегосударственных потребностей.87 Этот манифест реанимировал идеи Особого Совещания Н.Х.Бунге. Его составители исходили из правильного положения о том, что финляндский сейм не должен обладать на территории Финляндии единоличным правом решать вопросы, затрагивающие интересы княжества и империи. В общегосударственных делах, которые регулируются в законодательном порядке империи, финляндскому сейму принадлежит совещательная роль; отрицательное заключение сейма не может воспрепятствовать введению закона на территории Финляндии. Однако авторам манифеста не хватало последовательности. В документе не были четко определены вопросы, которые подлежали компетенции центральных органов власти, т.е пределы общеимперского законодательства, что, по мнению финляндцев, могло привести к чрезвычайному расширению области его применения и, в конечном счете, к упразднению местной законодательной деятельности. Финляндцев возмущал не столько сам манифест, сколько отсутствие четких разграничений полномочии центральной и местной власти в княжестве.
Что касается февральского манифеста, то его применение в княжестве свелось лишь к принятию двух важных законов закона о введении русского языка в делопроизводство в центральных учреждениях Финляндии 1900 г. и закона о воинской повинности 1901 г., согласно которому финские войска упразднялись, а жителям княжества предписывалось служить в российских войсках. 9 Вообще сам манифест был, по-видимому, придуман для того, чтобы ввести этот важный, с точки зрения российских властей, закон. Однако при всем усердии генерал-губернатора Н.И. Бобрикова, и его не удалось реализовать на практике. Большинство новобранцев бойкотировало закон, к тому же впоследствии российские власти опасались вооружать утративших лояльность финляндцев, поэтому в качестве компенсации за освобождение населения Финляндии от воинской повинности Петербург потребовал от Гельсингфорса выплачивать так называемый «военный налог». Ежегодная сумма взноса сначала составляла 2 млн. финских марок, позднее она увеличилась до 15 млн. и в 1919 г. должна была составить 20 млн. финских марок.90
Финляндцы придавали февральскому манифесту слишком большое, чем это было на самом деле, значение, оценив его как клятвопреступление со стороны Николая II, обещавшего сохранять в целостности и незыблемости привилегии княжества. Манифест вызвал в Финляндии массовое сопротивление, вылившееся в организацию демонстраций и митингов с возложением цветов у памятника Александу II в Гельсингфорсе. Особенно впечатляющей стала кампания по сбору подписей под «всенародным адресом» императору. В десятидневный срок было собрано 522 тыс. 931 подписей и представительная делегация около 500 человек отвезла «адрес» Николаю II. Император не принял ее представителей, а на «адресе» собственноручно начертал: «Адрес оставляю без последствий. Ходатайство нахожу неуместным, т.к. Манифест 3 февраля касается общегосударственного, а не местного законодательства».91
Вероятно, можно согласиться с авторами «Политической истории Финляндии», утверждающими, что только благодаря февральскому манифесту и сбору подписей под «большим адресом» широкие народные массы приобщились к теории о финляндском государстве.92 Как метко заметил современник тех событий Ж.Аренберг, только железные дороги и Бобриков создали единую Финляндию: железные дороги в экономическом смысле,
Итак к концу XIX в. большое распространение в Финляндии получила теория особого финляндского государства. Рано или поздно эта теория должна была войти в противоречие с существующим среди правящей элиты России представлением о «единой и неделимой» Российской империи. Однако предпринявшее наступление на финляндскую автономию российское самодержавие не обладало уже ни былой силой, ни последовательностью в проведении реформ, которые изменили бы статус Финляндии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
