Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

исторического значения, как, например, в миниатюре 1938 года: «… не дает мне покоя

слава Жана-Жака Руссо. Почему он все знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж

выдавать!»

Помимо классических рассказов Хармса, где он выступает или как безликий повествователь-наблюдатель, лишенный эмоций («Случаи», «Вываливающиеся старухи» и др.), или как автор-персонаж, провокационно похожий на прочих персона

жей-«недочеловеков» («Меня называют капуцином…», «Я поднял пыль…») существует и другая группа текстов, набросков, с которыми дело обстоит иначе. Это несколько неоконченных рассказов, очевидно, относящихся к середине или второй половине 30-х годов. В них авторское «я» либо отсутствует, либо сведено к специфической роли «я»

сочинительского, отсылающего нас к традиции русской классической литературы.

Функцией «сочинительского я» является, прежде всего, апелляция к читателю, что

в устах Хармса звучит странно, так как в большинстве случаев единственным читателем, к которому он мог апеллировать, был он сам. Особенностями этих текстов являются и присутствие «лирического героя», описываемого в третьем лице, и отсут

ствие протоколирования стремительно разворачивающихся событий. Делаются попытки подробного описания внешности, привычек, ничем не примечательных поступков одного человека, весьма похожего на самого автора. Например:

«К одному из домов, расположенных на одной из обыкновенных ленинградских улиц,

подошел обыкновенный с виду молодой человек, в обыкновенном черном, двубортном

пиджаке, простом, синем, вязаном галстуке и маленькой фетровой шапочке коричне

вого цвета. Ничего особенного в этом молодом человеке не было, разве только то, что

плечи его были немного узки, а ноги немного длинны, да курил он не папиросу, а трубку; и даже девицы, стоявшие под воротней, сказали ему вслед: «тоже американец!»

Подобные тексты не похожи на типичные хармсовские «случаи», в них ничего не слу

чается, ничего не происходит, детали автором списаны с самого себя, со своего знаме

нитого имиджа: клетчатые штаны до колен, трубка, черная собачка (которая не раз

появляется в незаконченных рассказах). «Не-случаи» (определение А.Герасимовой)

изобилуют подробными описаниями незначительных действий и разными сочини-

тельскими экивоками с гоголевским оттенком, например:

«Человек, о котором я начал эту повесть, не отличался никакими особенными

качествами, достойными отдельного описания. Он был в меру худ, в меру бледен и

в меру ленив. Я даже не могу вспомнить как он был одет. Я только помню, что на

нем было что-то коричневое, может быть брюки, может быть пиджак, а может быть только галстук.»

Другой рассказ, о том, как Иван Яковлевич Бобов никак не может подыскать себе

в магазине подходящие брюки, напрямую ассоциируется с гоголевской «Шинелью».

В 1937 году в дневнике Хармс составил список наиболее близких ему имен писателей

в следующем порядке: Гоголь, Прутков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис

Кэрролл. Гоголь выступает не только любимым писателем, поставленным на первую

строчку, но и учителем, примером в деле «сочинительства».

В «не-случаях» Хармс осторожен. Если в своих типичных текстах он охотно эксплуати

рует момент неожиданности, то здесь – чуть прикоснулся и тотчас же отдернул руку.

Может быть потому, что предстоящая неожиданность, на которой обрываются «не –

случаи», близка к так называемому чуду. «Интересно только чудо, как нарушение

физической структуры мира»,- замечает Хармс в своей записи 1939 года. Он верил

в чудо – и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Один из часто встречаемых мотивов его произведений – сон. Сон как самая удобная среда для свершения чудес и

веры в них. Рассказ «Утро» (1931) – текст о невозможности создать текст, сон о бессон

нице, и ожидание чуда.

«Вчера вечером я сидел за столом и много курил. Передо мной лежала бумага, чтобы

написать что-то. Но я не знал, что мне надо написать. Я даже не знал должны быть это стихи или рассказ или рассуждение. Я ничего не написал и лег спать. Но я долго не спал. Мне хотелось узнать, что я должен был написать. Я перечислял в уме все виды

словесного искусства, но я не узнал своего вида. Это могло быть одно слово, а может быть я должен был написать целую книгу. Я просил Бога о чуде, чтобы я понял, что мне нужно написать. Но мне начинало хотеться курить. У меня оставалось всего четыре папиросы. Хорошо бы хоть две, нет три, оставить на утро.

Я сел на кровати и закурил.

Я просил Бога о каком-то чуде.

Да-да, надо чудо. Все равно какое чудо.»

«Случаи» изобилуют «чудесами» и неожиданностями: улетает на небо «Молодой человек, удививший сторожа», в одноименном рассказе; появляются на столе конфеты,

а потом случаются две смерти и два игровых воскресения в рассказе «Отец и Дочь».

Но это все фокусы, иллюзия чуда. В рассказе «Утро» ожидается чудо другого рода.

Ожидается чудо в мире, который сотворил Бог (и в которого верил Хармс, как вспоми

нал А.И.Пантелеев, «В седого, доброго, бородатого. В такого, как на голубом небе под

куполом…»), а не в том мире, который творит автор. Ожидается чудо, которое произой

дет не где-то и с кем-то, а с ним самим, не внешнее, а внутреннее.

«Да да, надо чудо. Все равно какое чудо.

Я зажег лампу и посмотрел вокруг. Все было по-прежнему.

Да ничего и не должно было измениться в моей комнате.

Должно измениться что-то во мне.»

В связи с темой чуда еще один рассказ - «Сундук».

«Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться»,

разглагольствуя о борьбе между жизнью и смертью, свидетелем и участником которой ему предстоит быть. При этом он не собирается ничего предпринимать для победы жизни.

Затем сундук исчезает, и человек резюмирует: «Значит жизнь победила смерть неизвест –

ным для меня способом». Можно двояко толковать финал: произошло чудо, но это чудо –

может быть, победа жизни, а может быть, и победа смерти. «Чудо возможно в момент

смерти. Оно возможно потому что Смерть есть остановка времени» (А.Введенский,

«Серая тетрадь», 1932-33гг.).

К самому Хармсу жизнь становилась все суровее. В 1937-38 годах нередки

были дни и недели, когда они с женой жестоко голодали. Не на что было купить даже

совсем простую еду. «Я все не прихожу в отчаянье, - записывает он 28 сентября 1937 года. – Должно быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучше, чем оно

есть на самом деле. Железные руки тянут меня в яму». К этому тяжелому периоду жизни

относится рассказ «Сундук» (датирован 30 января 1937 г.) о безнадежности, безвыход –

ности. Кажется, что абсурдность, вышедшая из-под пера Хармса, становится былью.

Хармс словно знал об отпущенных ему 36 годах жизни. Бывали дни, когда непечата

ющийся писатель сочинял по два-три стихотворения или по два рассказа. Носить их

в редакции было бесполезно. В дневнике он уговаривает себя не пасть духом, остаться

верным избранному пути, даже если приходится плыть против течения. «Жизнь это море,

судьба это ветер, а человек это корабль,- размышляет он.- И как хороший рулевой может использовать противный ветер и даже идти против ветра, не меняя курса корабля, так и

умный человек может использовать удары судьбы и с каждым ударом приближаться

к своей цели…» В среде писателей он чувствует себя чужим. Стихи «На посещение

Писательского Дома 24 января 1935 года» начинаются строчками:

Когда оставленный судьбою,

Я в двери к вам стучу, друзья,

Мой взор темнеет сам собою

И в сердце стук унять нельзя…

Хармс жил высокой духовной жизнью, пускай его круг ограничивался

несколькими друзьями (Введенский, Липавский, Друскин, Олейников). Большая дружба

связывала его с художниками Петром Соколовым, Владимиром Татлиным, Казимиром

Малевичем, ученицами Филонова Алисой Порет и Татьяной Глебовой, музыкантами

Исайей Браудо, Марией Юдиной, Иваном Соллертинским.

23 августа 1941 года Даниил Хармс был арестован в третий и в последний раз.

Последние месяцы жизни он провел в тюрьме и в начале февраля 1942 года погиб,

чтобы быть реабилитированным в 1956-м.

Уже слабея от голода, жена Даниила Ивановича, М.В.Малич, пришла в квартиру, пострадавшую от бомбежки, вместе с другом писателя Я.С.Друскиным, сложила в небольшой чемоданчик рукописи мужа, а также находившиеся у Хармса

рукописи Введенского и Николая Олейникова, и этот чемоданчик как самую большую

ценность Друскин берег во время всех перепитий эвакуации. Вернувшись в 1944 году

в Ленинград, он взял у сестры Хармса Е.И.Ювачевой и другую, чудом уцелевшую на

Надеждинской, часть архива.

Проходят десятилетия – и в литературе открывается то, что было погребено временем. До конца 60-х – начала 70-х годов мир считал родоначальниками европейской

литературы абсурда Эжена Ионеско и Сэмюеля Беккета. Но, прочтя неизвестные дотоле

пьесу «Елизавета Бам» (1927), прозаические и стихотворные произведения Даниила Хармса, а также пьесу «Елка у Ивановых» (1939) и стихотворения А.Введенского, мир

удивился – столь популярная ныне ветвь литературы появилась задолго до Ионеско и

Беккета.

Макс Фрай считает, что «русская литература не заслуживает Хармса», что

«в Небесной Канцелярии планировали…очередной подарок каким-нибудь англичанам»,

так как «высокое искусство абсурда – это их исконная специализация», но «позже выясни

лось, что Хармс, как ни странно, позарез нужен огромному количеству читателей. Его

любят особенной любовью. Нет другого автора, которого бы пародировали столь активно

и анонимно…Хармса не пародируют только ленивые». «Литература Хармса действитель

но сродни геометрии Лобачевского. Он расставляет знаки на бумаге таким образом, что на

глазах читателя начинают пересекаться параллельные прямые; непрерывность бытия

отменяется; знакомые слова отчасти утрачивают привычное значение,…живые люди становятся плоскими и бесцветными, как плясуны в театре теней; да и сама реальность

разлетается безжалостным пером на мелкие осколки… Я не знаю писателя более ужасающего, чем изящно ироничный Хармс… Его смертельное оружие – невинный

цинизм ангела (по меньшей мере – инопланетянина), слегка шокированного незамыс

ловатой нелепостью человеческого устройства.»

«Мир ловил, но так и не поймал Хармса (убил – да, конечно, но не поймал);

а «значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом». (М.Фрай)

Используемая литература:

1. А.Злобина. Случай Хармса, или оптический обман.

2. М.Ямпольский. Беспамятство как исток (Читая Хармса).

3. А.Герасимова. Даниил Хармс как сочинитель.

4. Е.Евтушенко. О Хармсе (“Строфы века”).

5. А.Герасимова. Как сделан «Врун» Хармса.

6. Макс Фрай. Скоты не должны смеяться.

7. А.Геркар. К вопросу о значении чисел у Хармса.

8. В.Глоцер. Юморные рассказы. Даниил Хармс.

Характеристики

Список файлов сочинения