6409-1 (635023), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Во-первых, пассивная героиня сказки - падчерица под прессом: идеальность и добродетель в ее случае другое название неволи ц угнетения. Девушка/женщина, кстати говоря, вообще обставлена в древности большим количеством табу. Не исключено, что это - вкупе с травлей «ведьмы» связано с нуждой заблокировать женскую гомосексуальную ориентацию у нерожавших: для малого архаического коллектива таковая может оказаться (или казаться) опасной.
Во-вторых, инфантилизация женщины. Что в рамках нашей темы означает близость сюжетов народных сказок о послушной падчерице - к таким, где главные герои - дети. Истории о том, как дети, которых похитили «гуси-лебеди», попадают БабеЯге на стол, схожи со сказками, где героиню поедом ест страхолюдная мачеха, требующая отвести падчерицу в лес - волкам и холоду на съедение. В обоих случаях спасение приходит чудом, а чудо - извне: от более сильных сказочных существ. Золушкино счастье - фея-крестная и принц; Спящую Красавицу спасает от снасмерти поцеловавший ее герой; Аленушку и Иванушку выручает заступник-князь; сироту-падчерицу в сказке «Морозко» удочеряет или награждает само божество, персонифицирующее зиму и смерть.
Для справки, чтобы больше к этому не возвращаться. Антропология и этнография - науки, не оставляющие никаких иллюзий. Иллюзией как раз являются благополучные концы разбираемых историй. У ученых не вызывает сомнений, что людоедство - и конкретно поедание детей - было широко распространено. А детоубийство, особенно девочек, по экономическим причинам до сих пор практикуется (лидирует Китай).
Если сказка говорит, что Старец-Зима, Морозко забрал «работницу» к себе - это означает, что она ушла в царство смерти: замерзла. Сказка чуть-чуть подправляет действительность - падчерица возвращается домой.
Архетип женщины делится на две неравные части: «плохая женщина» правит, но проигрывает; «хорошая» угнетена, но выигрывает. Полная аналогия с Иваном-дураком. Тот тоже начинал как аутсайдер.
Похоже, женщина отводят роль ребенка, водят на помочах и держат в ежовых рукавицах, - воскликнет феминистка, и будет права. Но тут закавыка: главный враг женской героини в фольклорных повествованиях не деспотичный Царь, не ее безвольный отец, а другая женщина. Злобная властолюбивая мачеха в русских сказках; жуткая «финская Баба-Яга» людоедка Сюоятар [20] в финских, карельских; капризная и высокомерная «Госпожа из северных покоев» в японской сказочной повести [21].
Жестокость женщины к женщине в фольклорном мире не знает пределов. Наличие многих женщин, претендовавших на одного мужчину, - черта как архаической «свободы», так и патриархального многоженства - заставляли ее идти на все. Так, первоисточник ненависти мачехи - не падчерица. «Сквозь нее» она видит ее мать и уничтожает ребенка от первой жены. Экономические корни ревности: теперь род мачехи возьмет верх, ее дети от того же отца унаследуют все.
Упрощенно - племя делилось на две половины «мира», совместно выступавшие против общего врага, но жестоко враждовавшие между собой.
Два конца архаической деревни обмениваются женщинами: муж и жена на той стадии, какую отражает сказка, происходят из разных кланов [22]. Может быть, отголоски древнейшего миропонимания составляют часть смысла русской пословицы:
«Жена моя пол-села для меня» [11, с. 552]. В жене муж видит ту половину архаического социума, откуда взял жену. Отсюда выводится вторая причина вражды между мачехой и падчерицей: даже если мать «Золушки» из одного с ней клана, «Золушка» по правилам принадлежит к отцовскому.
Мистика конфликта пронизывает брак. «Муж и жена одна сатана» - пословица поздняя. В сказочные правремена муж и жена две сатаны: каждая из сторон видит «сатану» в ценностях противоположного клана. Отсюда шаблонные олицетворения свадьбы со смертью, жениха - с похитителем и чудовищем [23, с. 213, 214].
Впрочем, любой ритуал перехода, а свадьба как раз из таких, мыслится как умирание прежнего человека и воскресение в новую жизнь в ином статусе. Что отсюда следует? Важный парадокс этики успеха. Если и вправду для девушки в сказке выход замуж является целью и выигрышем (дальше свадебного пира волшебная сказка обычно не идет), то сам выигрыш окрашен для самой героини в противоречивые тона. С одной стороны, выйти замуж все равно, что попасть на тот свет. Велик риск, велик и страх. С другой стороны, влечение к смерти, непременная черта страдательных сказочных персонажей, способно обернуться позитивным импульсом к разрешению своего личного конфликта.
Здесь обнажено ядро сценария успешности для падчерицы. Падчерице нечего терять, «кроме своих цепей»: она не боится замужества.
Сказка плохо относится к приемным родителям. Нет сомнений: ее симпатии на стороне родных по крови. Суровость наказания мачехи и ее дочерей совсем не прихоть жанра, нуждающегося, дескать, в «козле отпущения».
Зато победившие качества - скромность и трудолюбие - требуют специального анализа. Они знак более высокой социальной культуры. Можно предположить три вещи. Либо сказка пытается внушить, что «идеальные женские» качества несмотря ни на что будут вознаграждены, а эгоизм наказан. Что-то вроде наивного утопического оптимизма для утешения. Либо мы отказываемся от поисков морали и видим в коллизии мачеха/падчерица рудименты матрилинейности: всевластия женщин. Плюс конкурентную борьбу кланов. Тогда Золушка, проявляя чудеса трудового героизма, пытается спасти свою жизнь и продлить род. Смерть падчерицы в лесу будем расценивать как память жанра об обычае убиения первого ребенка.
И наконец, можно выдвинуть версию о неравенстве происхождения мачехи и падчерицы (по отцовской или материнской линии). В этом случае перед нами «социальное» разрешение конфликта. Отпрыск высокого рода, чуть не потерявшийся в низкой среде, наконец-то узнан (маленькая ножка!) и возвращается в свой круг. Золушка выходит за ровню! Вспомним фею-крестную, в других вариантах родную тетку. Та - из более свэтлой половины мира (социума), делящегося демаркационной линией как пространственно, так и по времени; понятно, почему ее возможности простирались только до полуночи.
Коли так, «ослиная шкура» прочитывается не как временный знак позора (унижение до скотского состояния или атавистическая память жанра о превращении в животное), а просто-напросто камуфляж. «Замарашка» - распространенная уловка, умение скрыть бриллиант в навозе. Мачеха не в курсе, отец помалкивает. Цель: отшить парней «со своего двора». В этом случае смысл сказки почти обратный. Выбрать между вариантами предоставим читателю.
Не имей сто рублей... а женись на лягушке. «У одного царя было три сына. Он оделил их по стрелке и велел стрелять: кто куда стрельнет, тому там и невесту брать» (здесь и далее [5, т. П, с. 263]). Первое впечатление - то ли перед нами древнее гадание, то ли небрежный подход был у наших предков к выбору невест. А может, сыновья так достали венценосного папашу («не хочу учиться, а хочу жениться!»), что он в сердцах поклялся царским словом, что женит их там, где их стрела упадет?
Если серьезно, мы опять сталкиваемся с тройственным членением мира: Вот старший стрельнул, его стрела упала к генералу на двор и подняла ее генералова дочь. Он пошел и стал просить у ней: «Девица, девица! Отдай мою стрелку». Она говорит ему: «Возьми меня замуж!». Другой стрельнул, его стрелка упала к купцу на двор, и подняла ее купцова дочь. (...)Третий стрельнул, и стрелка его упала в болото, и взяла ее лягушка. Он пошел просить: «Лягушка, лягушка! Отдай мою стрелку!». Она говорит: «Возьми меня замуж!» [5, т. II, с. 263].
Разберем кажущуюся несложной фактуру. Во-первых, очевидное. «Слоистость мироздания» налицо. Три стрелы, три сословия. Должны быть - цари, воины, купцы. Треугольная пирамидка общества. Но что-то не сходится. Четвертый угол - женский обычно вне игры. В сказках о женитьбе он как раз активно задействован. В женский угол мира попадает третий сын своей стрелой. Предполагается, что ему «не повезло». Но мы уже знаем цену сказочному аутсайдерству.
Во-вторых, не столь очевидное. Обратите внимание: каждый сын почему-то действует не по заданию отца: хочет забрать стрелу обратно. Девушки, что ли, некрасивые? Не совсем так: надо знать практику древнейшего жениховства. «Пострелять» известное иносказание; стрела играет роль фаллического символа. «Отстрелявшись», парень вовсе не жаждет связать себя навсегда. Инициатива закрепить отношения исходит от женского пола, и сказка это подсмотрела. Так что если принять во внимание грубоватое буквальное толкование, девицы себе на уме: отдавшись царским сыновьям, не отпускают их - надо думать, пока не прибегут свидетели - и тут уж брак неизбежен.
В-третьих, совсем не очевидное. Лягушка символизирует ведьму, волшебницу. Хотя вспомнив, что болото связано с нечистой силой, легче принять логику фольклористов:
Сопоставление ведьма-лягушка - одно из наиболее устойчивых в контексте купальских поверий. Напомним наиболее типичные из них: «Накануне Ивана Купалы ведьмы скидываются лягушками, сороками, кошками, свиньями». Для «узнавания ведьмы» в купальскую ночь старались поймать лягушку (т. е. ведьму, обратившуюся в лягушку) и нанести ей вилами какое-нибудь увечье. «За околицей сжигается троицкая березка, борона. Если вблизи есть чаровник, явится к огню в виде лягушки, мыши и другого животного...» 19, с. 114, 115].
Теперь не удивительно, что у жены третьего сына получалось все: и красавицей оборотиться, и хлеб испечь лучше, и ковер соткать за ночь. И магический танец исполнить: «махнула левой рукой - сделалось озеро, махнула правой - и поплыли по воде белые лебеди» [5, т. II, с. 266]. Подобный танец указывает на магию и пляски русальей недели с особыми птичьими движениями, взмахами длинных рукавов.
Сценарий царевны-лягушки в чем-то схож со сценарием мужского героя, Иванацаревича. Она выдерживает испытания, проявляет сметку и характер, обретает свою пару... а затем начинаются приключения в потустороннем мире («Ищи меня теперь у Кощея Бессмертного!»). Борьба с силами, которым героиня сродни (Кощей, олицетворение зимы, ей родной отец), заканчивается победой, возвращением миру плодородия, что напоминает миф о Персефоне. Недаром героиня зовется еще Настасьей - Анастасия значит «воскрешающая».
В отношении ума героиня выгодно отличается от мужского героя. Стандартный эпитет Василисы - Премудрая - это подчеркивает.
Нехорошие приключения начинаются в мужском сценарии от неразумия героя:
Иван-царевич то на золотую клетку Жар-птицы, то на уздечку чудо-кобылицы позарится. Герой-богатырь поступает против советов знающей матери. Лягушка/Василиса ошибок не делает, глупость совершает ее муж: сжигает до времени лягушачью кожу. Вообще женские фольклорные персонажи у славян маркируются как мудрые чаще мужских (показательно: сестрица Аленушка старше и умней братца Иванушки) 4 . В этом видят признак того, что всем в дому заправляла жена (вспомним «женоуправляемых сарматов»), однако столь же легко отыскивается и веберианский компенсаторный механизм: к чему же еще прибегать, как не к хитрости, если противоположный пол делает ставку на силу?
Подытожу. В этой подгруппе сказок успешный сценарий героини, посвященной во все отцовские тайны дочери бога-шамана, сводится к тому, чтобы, во-первых, вовремя попасться на глаза суженому у воды (считается доброй приметой недаром), вовторых, поразить его родню мастерством в земных делах, в-третьих, стоически выдержать неразумие своей мужской половины и разлуку, в-четвертых, и это самое трудное, отбиться от своего клана - разорвать с властью отца (волшебное бегство с превращениями от Кощея Бессмертного, ассоциирующегося с Аидом).
Дальнейшее приложится: жизнь царевны-лягушки за Иваном - царским сыном, видимо, удастся - она будет главной в семье.
Окучивание аленького цветочка. Но есть женские сказки с обратной ситуацией. Добронравная, но ничего не понимающая в магии девица выходит замуж за «неведому зверушку». Учтем: в древнем мире жертвоприношение называлось и считалось браком. Красавиц, приносимых дракону, именовали его невестами.
Такой сценарий можно бы считать частным случаем сказки «Морозко». Если б не мотив «очеловечения» жениха, позаимствованный С. Аксаковым в других волшебных сказках. Расколдовать, окультурить Чудище предстоит в этой сказке женскому полу. Чем больше девица любит «чудо лесное, зверя морского», тем по сценарию больше у того шансов сбросить с себя злое колдовство и предстать в образе писаного красавцацаревича.
Мифологически сюжет является зеркальным отражением сказки о Спящей Красавице с переменой ролей. Психологически же - нет лучшей ловушки. Так высоколобая выпускница элитного колледжа выходит за пролетария и мечтает поднять его до себя. Так отправляются в сельву Амазонки монахини обращать дикарей. Точно так же несчастные женщины устраивают себе «подвиг», десятилетиями нянчась с мужьямиалкоголиками. Если хотите выбрать подобный сценарий, тридцать раз подумайте, пишут трансакционные аналитики. Преображения не будет, разве что временное, вполне обратимое.
Подобные сценарии «спасения» чрезвычайно живучи и сами просятся в мазохистское сознание, шантажируя его возможностью исполнения мечты.
У героини сказки, купеческой дочери - кстати, 12-й из девушек, каких Чудище за последние 30 лет пыталось влюбить в себя [24, с. 267], - были свои резоны: она спасала отца. «Пусть приедет твоя дочь сюда по любви к тебе, своей волею и хотением; а коли дочери твои не поедут... то сам приезжай, и велю казнить тебя смертью лютою», - говорит Чудище купцу, сорвавшему его цветок. Общий приговор домашних: «Пусть та дочь и выручит отца, для кого он доставал аленький цветочек» [24, с. 251, 253].
Рациональное зерно побеждающей морали есть и тут: бесстрашие и умение принять свою судьбу - черты опять-таки более социально высокие по сравнению с истеричностью, меркантильностью, малодушием. У дочки купца проступает еще одно качество, характеризующее, как представляется, «предбуржуазный» этос: умение держать слово, выполнять «контракт».
Напоследок признаемся, что скрытые смыслы, отмеченные нами, совсем не параллельны прозрачной морали, заложенной Аксаковым в обработку «сказки ключницы Пелагеи». Он-то, похоже, стилизовал ее под притчу о любви к России в духе гоголевского тезиса: «Ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит!».
«Травести» и умница. Как уже отмечалось, активный женский сценарий угнетен. Но это не значит, что его нет. В сказках он встречается редко, если не считать вариант царевны, воля которой для отца закон. В последнем случае у дочери немало свободы (например, в выборе жениха), но - по сравнению с другими сверстницами. Ведь она, как-никак, дочь царя.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
