murakami_pinbol_1973 (Антология Харуки Мураками), страница 9

Ѓ Чарльз Рэнкин

l "Вопросы ученым", том "Животные"

l со стр. 68 "Зачем кошки умываются" до стр. 89 "Как медведь ловит рыбу"

l закончить к 12 октября

‚ Американское общество ухода за больными

l "Разговор с умирающим"

l 16 страниц

l закончить к 19 октября

? Фрэнк Десит-младший

l "Болезни писателей", гл.3 "Писатели, страдавшие от сенной лихорадки"

l 23 страницы

l закончить к 23 октября

„ Рене Клэр

l "Итальянская соломенная шляпка" (английская версия; сценарий)

l 39 страниц

l закончить к 26 октября

Фамилий заказчиков не значилось - и это было досадно. Я даже примерно не мог вообразить, кому могли понадобиться (да еще срочно) переводы подобных текстов. Можно было подумать, какой-нибудь медведь стоит столбиком на речном берегу и не может дождаться моего перевода. Или какая-нибудь медсестра сидит перед умирающим не в силах выдавить словечко - и ждет, ждет...

Я бросил перед собой фотографию умывающейся кошки и стал пить кофе, заедая его булочкой с пластилиновым вкусом. Голова мало-помалу прояснялась, хотя руки-ноги после температуры еще слушались неважно. Из ящика стола я вытащил альпинистский нож и начал затачивать карандаши. Я делал это старательно и долго, заточил шесть штук - и только после этого неспешно принялся за работу.

Под кассету со старыми записями Стэна Гетца я проработал до полудня. Стэн Гетц, Эл Хейг, Джимми Рэйни, Тэдди Котик, Тайни Кан - отличный состав. Когда они играли "jumping with the symphony sid", я просвистел вместе с Гетцем все его соло - мое самочувствие после этого сильно улучшилось.

В обеденный перерыв я выбрался на улицу, прошел немного вниз по спуску, съел жареную рыбу в битком набитом ресторане, а в забегаловке с гамбургерами выпил один за другим два стакана апельсинового сока. Потом зашел в зоомагазин и, сунув палец в щель между стекол, минут десять играл с абиссинской кошкой. Обычный обеденный перерыв, всё как всегда.

Вернувшись в контору, я развернул утреннюю газету и пялился в нее до часу дня. Потом еще раз заточил все шесть карандашей, чтобы хватило до вечера. Оторвал фильтры у оставшихся сигарет и разложил их на столе. Секретарша принесла горячий зеленый чай.

- Как самочувствие?

- Неплохо.

- А с работой как?

- Лучше некуда.

Небо по-прежнему было пасмурным и тусклым. Его серый цвет даже несколько сгустился по сравнению с первой половиной дня. Высунув голову в окно, я почувствовал, что скоро заморосит. Несколько осенних птиц рассекали небо. Все вокруг тонуло в гуле и стоне большого города, который складывался из бесчисленных звуков поездов метро, автомобилей с надземных трасс, жарящихся гамбургеров и автоматических дверей - открывающихся и закрывающихся.

Я затворил окно, сунул в кассетник Чарли Паркера - и под "just friends" стал переводить главу "Когда спят перелетные птицы".

В четыре я закончил работу, отдал секретарше сделанное за день и вышел на улицу. Зонтик брать не стал - надел легкий плащ, когда-то специально оставленный на работе для такого случая. На вокзале купил вечернюю газету, влез в переполненный поезд и трясся в нем около часа. Даже в вагоне ощущался запах дождя - хотя не упало еще ни капли.

В супермаркете у станции я купил продуктов к ужину - и только тогда начался дождь. Мельчайший, невидимый глазу, он мало-помалу выкрасил тротуар у меня под ногами в пепельно-дождевой цвет. Уточнив время отправления автобуса, я зашел в закусочную неподалеку и взял кофе. Внутри было многолюдно, и дождем пахло уже по-настоящему. И блузка официантки, и кофе - все пахло дождем.

В вечерних сумерках робкими точечками загорелись фонари, взявшие в кольцо автобусную остановку. Там останавливались и снова трогались автобусы - как гигантские форели, снующие взад-вперед по горной реке. Наполненные клерками, студентами и домохозяйками, они растворялись в полусумраке один за другим. Мимо моего окна прошла женщина средних лет, волоча за собой черную-пречерную немецкую овчарку. Прошло несколько мальчишек с резиновыми мячиками - они лупили их о землю и ловили. Я погасил пятую сигарету и допил последний глоток холодного кофе.

А потом внимательно посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Глаза от температуры ввалились внутрь. Это ладно... Лицо потемнело от вылезшей к половине шестого щетины. И это бы ничего... А только все равно - лицо выглядело совершенно не моим. Это было лицо мужчины двадцати четырех лет, случайно севшего против меня в поезде по пути на работу. Для кого-то другого мое лицо и моя душа - не более, чем бессмысленный труп. Моя душа и душа кого-то другого всегда норовят разминуться. "Эй!" - говорю я. "Эй!" - откликается отражение. Только и всего. Никто не поднимает руки. И никто не оглядывается.

Если вставить мне в каждое ухо по цветку гардении, а на руки надеть ласты, то тогда, возможно, несколько человек и оглянулось бы. Но и только. Через три шага и они забыли бы. Собственные глаза ничего не видят. И мои глаза тоже. Я словно опустошен. Наверное, я уже ничего и никому не смогу дать.

Близняшки меня ждали.

Сунув одной из них коричневый пакет из супермаркета и не вынимая изо рта сигареты, я полез в душ. Намыливаться не стал, просто стоял под струями и тупо смотрел на выложенную плиткой стену. В темной ванной с перегоревшей лампочкой по стенам что-то бегало и исчезало. Какие-то тени - они уже не могли ни тронуть меня, ни чего-либо навеять.

Я вышел из ванной, вытерся и упал на кровать. Простыня была кораллового цвета - свежевыстиранная, без единой морщинки. Пуская в потолок табачный дым, я принялся вспоминать, что сделал за день. Близняшки тем временем резали овощи, жарили мясо и варили рис.

- Пива хочешь? - спросила меня одна.

- Ага.

Та, на которой была футболка "208", принесла мне в кровать пиво и стакан.

- А музыку?

- Хорошо бы.

С полки пластинок она достала "Сонату для флейты" Генделя, поставила на проигрыватель и опустила иглу. Эту пластинку мне подарила подружка - несколько лет назад, на Валентинов день. Между флейтой, альтом и клавесином вклинилось шкворчащее мясо, словно выводя басовую партию. С подружкой мы несколько раз занимались сексом под эту пластинку. Молча и долго - до конца записи, когда от музыки оставалось только сухое потрескивание иглы.

Дождь за окном беззвучно заливал темное поле для гольфа. Я допил пиво, Ганс Мартин Линде досвистел до последней ноты сонату фа-минор - и ужин был готов. Все мы в этот вечер почему-то были на редкость молчаливы. Пластинка уже кончилась, в комнате только и слышалось, как дождь лупит по козырьку, да три человека жуют мясо. После ужина близняшки убрали со стола и сварили на кухне кофе. И мы снова пили его втроем. Он был горячий, ароматный, будто наделенный жизнью. Одна встала, чтобы поставить пластинку. Это оказались "Битлз", "rubber soul".

- Не помню у себя такой пластинки! - удивился я.

- Это мы купили!

- Накопили денег из тех, что ты нам давал. Понемножку.

Я покачал головой.

- Не любишь "Битлз"?

Я молчал.

- Жалко. Мы думали, ты обрадуешься.

- Извините...

Одна встала и остановила проигрыватель. С серьезным видом смахнула пыль с пластинки и засунула ее в конверт. Все замолчали. У меня вырвался вздох.

- Нечаянно вышло, - начал я оправдываться. - Устал немного, раздражаюсь... Давайте еще раз послушаем.

Они переглянулись и рассмеялись.

- Да ты не стесняйся! Это ведь твой дом...

- Ты на нас внимания не обращай!..

- Правда, давайте еще раз.

В конце концов, мы за кофе прослушали обе стороны "rubber soul". Я смог немного расслабиться. Девчонки, кажется, тоже повеселели.

После кофе они поставили мне градусник. Обе по нескольку раз проверяли, сколько набегает. Набежало тридцать семь и пять - на полградуса больше, чем утром. В голове был туман.

- Это потому что ты в душ ходил.

- Тебе поспать надо.

И действительно. Я разделся, взял "Критику чистого разума", пачку сигарет - и нырнул с ними в постель. От одеяла исходил слабый запах солнца, Кант был прекрасен, как и всегда - но сигарета имела такой вкус, будто отсыревшую газету свернули в трубочку и жгут на газовой горелке. Я захлопнул книгу и, рассеянно слушая голоса девчонок, закрыл глаза, чтобы темнота втащила меня к себе.