murakami_avariya_na_ny_shahte (Антология Харуки Мураками), страница 2

ванне, вскрыл себе вены.

Через два дня тело обнаружила мать. Приехала полиция, место происшествия

фотографировали и так и эдак. Если бы еще расставить там горшки с цветами,

снимки вышли бы жизнерадостными, как реклама томатного сока.

"Самоубийство" -- гласила официальная полицейская версия. Квартира оказалась

запертой изнутри, ключ висел тут же. Главное же -- бритву в тот день

приобрел сам покойный.

Никто, однако, не мог уразуметь, зачем ему понадобился этот дурацкий крем.

Да еще два тюбика! Наверное, не успел свыкнуться с мыслью, что жить осталось

всего несколько часов. Или устрашился, что продавец в универмаге заподозрит,

что он собирается свести счеты с жизнью?

Ни предсмертного письма, ни какой-нибудь записки -- ничего не было. На

кухонном столе стоял стакан, пустая бутылка, глубокая чашка из-подо льда и

два тюбика крема для бритья.

Пока грелась вода, он пил рюмку за рюмкой шотландское виски со льдом и,

наверное, не отрывал глаз от этих тюбиков.

"Бриться мне больше ни к чему".

Тосклива, как зимний дождь, смерть молодого человека двадцати восьми лет.

* * *

В следующие двенадцать месяцев к нему добавились еще четверо.

Один в марте стал жертвой аварии на нефтяных промыслах где-то в Саудовской

Аравии, а может -- в Кувейте. Двое других погибли в июне. Сердечный приступ

и транспортная катастрофа. С июля по ноябрь длилось затишье, а в середине

декабря опять... И тоже из разряда "дорожно-транспорчных происшествий".

Кроме самого первого, того, что ушел из жизни по своей воле, ни один человек

в предсмертный миг не успел осознать, что происходит. Так бывает, когда

привычно тащишься вверх по лестнице, а под ногой вдруг рушится ступенька.

"Постели мне, пожалуйста,-- произнес тот, что скончался от разрыва сердца.--

Какой-то шум в затылке".

Укрылся одеялом, уснул и не проснулся.

Девушке, погибшей в декабре, самой молодой из всех, единственной женщине,

было двадцать четыре.

Вечер накануне Рождества был холодным и дождливым. Ее насмерть задавил

грузовик какой-то фирмы, производящей пиво. Смерть настигла ее в роковом --

и таком прозаическом! -- месте... Это был тесный промежуток между фонарным

столбом и злосчастным грузовиком.

* * *

Вскоре после похорон я упаковал пиджак, только что взятый из химчистки, и,

как положено, с бутылкой виски отправился к его владельцу.

-- Спасибо, выручил.

Он улыбнулся.

-- Ничего, мне ведь он не понадобился.

В холодильнике остывало пиво, уютная софа освещалась слабыми лучами солнца.

На столе рядом с традиционным рождественским украшением цветком эуфорбии --

красовалась свежевымытая пепельница.

Он принял от меня виниловый пакет с пиджаком и уложил его в шкаф, так, будто

устраивал медведя па зимнюю спячку.

-- Надеюсь, пиджак не очень пропах похоронами, сказал я.

-- Да ладно, для того он и предназначен. Меня больше тревожит персона,

которая надевала этот пиджак.

Я хмыкнул.

Он уселся напротив, вытянул перед собой ноги и положил их на софу. Разлил

пиво в стаканы.

-- Вот ты, действительно, с ног до головы весь в похоронах. Скольких же ты

похоронил?

-- Пятерых.-- Я разогнул все пять пальцев левой руки.-- Но теперь все,

конец.

-- Думаешь?

-- Мне так кажется, ответил я. Хватит. Вполне достаточно народу поумирало.

-- Какое-то заклятие пирамид. "Таково расположение звезд на небе, и тень от

луны закрыла солнце..."

-- Вот-вот.

Покончив с пивом, мы взялись за виски. Зимнее солнце, описав плавную дугу,

заглянуло в комнату. Он сказал:

-- Ты выглядишь мрачным. -- Вот как...

-- Наверное, мысли спать не дают. Я засмеялся и посмотрел в потолок.

-- А я с этими ночными думами покончил, -- сказал он. И как же это?

-- Когда на меня находит, хватаюсь за уборку. Включаю пылесос, протираю

окна, перемываю стаканы, двигаю мебель, глажу рубашки все подряд, подушки

диванные выбиваю... А потом перед сном часиков в одиннадцать выпью немного и

спать. И все. Утром, когда натягиваю носки, считай, все забыто. Начисто.

Часа в три ночи чего только не взбредет на ум. То одно, то другое...

-- Точно.

-- В такое время даже звери и те "думу думают",-- сказал он, что-то

вспомнив.-- Слушай, а тебе никогда не случалось бывать ночью в зоопарке?

-- Нет,-- ответил я растерянно,-- нет, конечно.

-- Я был разок. Вообще-то нельзя, но я упросил одного знакомого.

-- Понятно.

-- Необыкновенное, я тебе скажу, переживание. Нечто неописуемое. Знаешь,

кажется, будто земля лопается беззвучно и что-то выползает... И это что-то,

оно вылезло из самых земных глубин, а потом, невидимое, затеяло шабаш.

Этакая глыбища морозного воздуха. Глазом ее не видно... А звери чувствуют. И

я чувствую, что они чувствуют. Слушай, ведь почва, по которой мы ходим, она

же соединяется с самой сердцевиной земли... А в этой сердцевине как бы

спрессовано время... Огромная масса времени... Я чушь мелю, да?

-- Нет,-- сказал я.

-- Второй раз я бы гуда не пошел... Какие прогулки в зоопарк среди ночи?..

Что, в бурю интереснее?

-- Пожалуй, -- усмехнулся он. -- Тайфун -- то, что надо.

Зазвонил телефон.

Конечно же, звонила одна из тех его подружек, что возникли клеточным

способом, но разговор, против ожидания, оказался не по-"клеточному" долгий.

От нечего делать я включил телевизор. Цветной телик с экраном 27 дюймов по

диагонали. Легонько нажимая на кнопки ручного управления, я переключал

каналы, убавив звук. Из-за того, что там было целых шесть громкоговорителей,

комната стала напоминать старомодный кинотеатр, где крутят новости и

мультики. Я дважды прошелся сверху донизу по клавишам и остановился на

программе новостей. Вспыхивали пограничные конфликты, горели дома,

поднимался и падал курс валюты. Вводились ограничения на импорт автомобилей,

проходил съезд любителей плавания в холодной воде. Целая семья разом

совершила самоубийство. Происшествия и события каким-то образом были связаны

между собой, точно фотоснимки в школьном выпускном альбоме, я это

чувствовал.

-- Что-нибудь интересное? -- спросил он, вернувшись на свое место.

-- Да как сказать.-- ответил я.-- Просто давненько не смотрел телевизор.

Он подумал немного:

-- У телевизора есть, по меньшей мере, одно достоинство. Его можно

выключить, когда захочется,

-- Можно и вообще не включать.

-- Не говори,-- засмеялся он с довольным видом.-- Но я человек доверчивый,

включаю, все надеюсь на лучшее... -- Оно и видно.

-- Не возражаешь? -- И он нажал клавишу. Изображение мгновенно исчезло.

Комната погрузилась в тишину. За окном в доме напротив зажегся свет.

Минут пять мы пили молча, исчерпав тему для разговора. Опять зазвонил

телефон, но на сей раз он сделал вид, что не слышит. Телефон умолк, и он,

точно вспомнив что-то, снова включил телевизор. Изображение вернулось.

Комментатор программы новостей продолжал талдычить про изменение цен на

нефть, водя указкой по диаграмме.

-- Надо же, он и не заметил, что мы выключили его на целых пять минут...

-- Точно...-- сказал я.

-- А почему? -- Думать было неохота, и я покачал головой.-- Выключаешь

телевизор, и в этот момент кто-то перестает существовать. Кто -- мы или этот

тип?

-- Можно и по-другому рассуждать,-- сказал я.

-- Разумеется, есть куча возможностей рассуждать по-всякому. В Индии,

например, благодать, пальмы тебе кокосовые растут, а вот в Венесуэле --

кошмар, там, видишь, политических преступников сбрасывают с вертолетов...