Бауман (Рефераты), страница 3

Из вышеизложенных рассуждений вытекает, что насколько "проект, послесовременности", постмодернистский проект, является чем-то вроде contradictio in adjecto, настолько же проект философии или социологии, скроенных по мерке послесовременных условий, оказывается задачей и реалистической и неотложной.

Если теперь спросить о роли, которую в послесовременном мире придется играть гуманистике, избавленной от легитимизационно-интеграционной функции (либо, что одно и то же, освобожденной от должности великого везира или придворного поэта при миросозидающей власти), то напрашивается следующий ответ:

Призвание философов и социологов — в оглашении, выговаривании умолчаний, в том, чтобы выявить неочевидное, уловить то, что выскальзывает из рук, либо до чего руки не доходят или чего не хотят трогать. Их задача — не позволять душить в зародыше ни одной возможности, которые таит в себе неистребимая человеческая свобода, дабы жизненные шансы для людей не появлялись на свет мертворожденными, и не произносили речей на похоронах этих шансов циничные насмешники и пассивные свидетели их уничтожения — вооруженные до зубов умственной диалектикой надзиратели и златоустые жрецы исторической, социальной, культурной и какой там еще необходимости. На долю философов и социологов выпало разоблачать ложь обещаний успокоительной уверенности и навсегда устроенного порядка, которыми заманивают в тоталитарные ямы миражом освобождения от груза проблем; высмеивать чванство продавцов единственного патентованного смысла, похваляющихся так, будто они побывали во дворце абсолютной истины и вкусили со стола конечной мудрости; отсеивать здоровые зерна самопознания (которое всегда должно оставаться знанием о том, что человеком можно быть на разный лад и множеством способов) от плевел тоталитарного мечтания о всеобщем согласии во имя единой и неделимой правды или ценности; бить тревогу, а не усыплять; но при этом укрощать страсти, вместо того, чтобы их подстрекать; и как удачно написал недавно Тадэуш Школут: рушить всякие "священные истины", разоблачать их репрессивный характер и тем минимизировать несправедливость по отношению к тем, кто отказывается участвовать в "языковой игре", навязанной господствующим большинством.

Сказанное не дает, как легко заметить, алгоритмических рецептов безошибочного и не знающего сомнений философствования и социологизирования, самое большее — содержит некоторые эвристические советы, которыми надо бы руководствоваться в выборе пути нам, философам и социологам эпохи, обрекающей жить на перепутье. Эти советы не обещают легкой жизни, но отнимают у нас — людей слабых, смертных и не свободных от ошибок — успокаивающую нервы потеху, будто мы вещаем от лица вечной и сверхчеловеческой правды-истины, неколебимого закона истории или никогда не заблуждающегося разума. Они лишают нас уверенности в себе, вытекавшей из убеждения, что правильность наших утверждений предрешена на небесах еще прежде, чем мы открыли рот или взялись за перо, что этот приговор обжалованию не подлежит и только от нас самих зависит, чтобы его текст — если не сегодня, то завтра — прочитать. Они отнимают у нас также облегчающую совесть веру, будто те, молчание которых мы озвучиваем, сказали бы то же, что и мы, если бы умели говорить или им позволили бы. И уж чего совсем нет в наших советах, так это указаний, как поставить на победителя. Или проще: тем, кто хочет ставить на победителя, наши соображения бесполезны.

Из этих эвристических поучений вырисовываются очертания философии и социологии, которые не в состоянии многое предложить обладателям и искателям власти, но зато многое могут дать людям, находящимся вольно или невольно в процессе самоопределения и творения самих себя. Эти обновленные дисциплины не соблазняют обещаниями мудрости, которая устранит, наконец, неуверенность и неопределенность; но учат, как мудро жить в условиях неопределенности. И в какой-то, пусть очень скромной, мере они помогают увидеть настоятельную необходимость солидарности в общности судьбы всех людей, обреченных на случайность существования и знающих об этом приговоре. ¹Phronesis (древнегреч.) — рассудительность (житейская) — Прим. пер.