70828-1 (Ильин И.А., о нем), страница 2

По жестким глыбам сорной нивы

С утра, до истощенья сил,

Довольно, пахарь терпеливый,

Я плуг тяжелый свой водил.

Довольно, дикою враждою

И злым безумьем окружен

Боролся крепкой я борьбою…

Я утомлен, я утомлен..

Пора на отдых…

И далее, в ответ на собственные жалобы, Пахарь говорит себе:

Безумец, нет тебе покоя,

Нет отдыха: вперед, вперед!

Взгляни на ниву, пашни много,

А дня не много впереди.

Вставай же, раб ленивый Бога!

Господь велит: иди, иди!

И снова, смирившийся пред очевидностью, Пахарь отвечает себе:

Иду свершать в труде и поте

Удел, назначенный Тобой,

И не сомкну очей в дремоте,

И не ослабну пред борьбой.

Не брошу плуга, раб ленивый,

Не отойду я от него,

Покуда не прорежу нивы,

Господь, для сева Твоего.

На сороковой день после похорон отца Ильин читал доклад в Психологическом обществе о религиозном смысле искренности: «Кризис наш – не только наш; это мировой кризис религиозности. Живое, жизнестроительное отношение к божественному заглохло, замерло в народах. Это кризис не христианства (не учения Христа, а того, что из него сделали два тысячелетия). Я пытаюсь восстановить глубокую, цельную, кристаллическую и в то же время страстную природу религии; показываю, что религия – не обряд, не догма, не конфессия, а цельно-искренняя и духовно-страстная преданность (любовь на смерть) тем божественным лучам, которыми пронизан мир и пребывание в которых только и может открыть человеку подлинное бытие Божие. Это не реформа «понятий» религий, а первый камень новой религиозной реформации; не той реформации, которая позволяет самим «читать Библию», но той, но той, которая зовет к дерзающему и радостному Бого-увидению. Наши дни ставят человека на распутьи: или в бесстыдную пошлую жадность через ложь и насилие; или к новому Бого-узрению, через очищение, тоску по божественному и любовь. Период лицемерного христианства, гуманных слов и жадных дел, приличной лжи и немецкой религиозности – идет к концу. Я вижу на небе далекую зарю религиозного обновления, мечтаю о нем и всеми силами пытаюсь начать навстречу ей «взрыв Его нивы».

Примерно в это время он начинает труд, над которым будет работать более тридцати лет и который станет основным трудом его жизни. Уже готовя к печати свои «Аксиомы религиозного опыта», он напишет в предисловии о том же кризисе религиозности:

«Современное человечество изобилует "православными", "католиками" и "протестантами", которым христианство чуждо и непонятно; мы уже привыкли видеть в своей среде "христиан", которые суть христиане только по имени, которые лишены религиозного опыта и даже не постигают его сущности. И эта своеобразная безрелигиозность религиозно-сопричисленных людей все меньше тревожит нас. А это свидетельствует о глубине переживаемого нами духовного и религиозного кризиса». Основанием всякой религиозной веры Ильин полагал «личный религиозный опыт человека, а источником — пережитое в этом опыте Откровение».

Будучи человеком глубоко православным, Ильин, как это и свойственно истинной любви, не чурался чужих культур, руководствуясь суждением апостола Иоанна Богослова: "знайте то, что всякий, делающий правду, рожден от Него" (1Ин.2:29) и «считая, что «все человечество, христианское и нехристианское, включено в великий план Божьего домостроительства». Интересен в этом смысле тот «нетривиальный», как пишет его биограф, список книг, который он рекомендует для чтения родственнице, с которой ведет обширную переписку: Феофан Затворник «Путь ко спасению», И.В.Попов «Религиозный идеал св. Афанасия Великого», его же «Мистическое оправдание аскетизма в творениях Макария Египетского», два тома «Добротолюбия», труды Экхарта, Конфуция, Бхагват-Гиту, Вл. Соловьева «Чтение о богочеловечестве», «Исповедь» Блаженного Августина и два тома Симеона Нового Богослова в пер. Феофана Затворника.

«Языческий мир – писал в «Аксиомах…» Ильин — имел своих, по времени и удалению еще не видевших Христа, созерцателей, молитвенников и праведников… Языческие народы совсем не были богоотверженным, духовно-мертвенным и обреченным на гибель множеством, но имели свою меру откровения, свою вдохновленную мудрость, свою живую религиозность и добродетель».

Истинное христианство Ильин видел не в «уходе от мира», а в преображении мира любовью: «христианин призван не бежать от мира и человека, отвергая и проклиная их, но вносить свет Христова учения в земную жизнь и творчески раскрывать дары Святого Духа в ее ткани. А это и значит создавать христианскую культуру на земле» («Основы христианской культуры»). Ильин и готовил и создавал эту новую христианскую культуру, которая призвана была, по его мысли, готовить эпоху нового духовного возрождения: «…все праздные и безответственные слова, которые накопил слепой рассудок в эпоху так называемого "просвещения", т.е. сущего духовного помрачения. — давно произнесены, напечатаны и распространены по всей вселенной То, что могло быть разрушено, — или уже рухнуло, или, наоборот, окрепло и утвердилось. Мы вступили в новую эпоху. Пришло время неробкой веры, духовной и самодеятельной религиозности, исходящей из сердца, строящейся сердечным созерцанием, утверждающей свою удостоверенность и разумность, знающей свой путь, цельно-искренней, ведущей человека через смирение и трезвение к единению с Богом.»(«Аксиомы…»).

Интересно, что после огромного успеха лекций Ильина в немецких церковно-общественных организациях на темы духовного обновления, организаторы чтений хотели издать книгу на немецком языке, однако немецкие издатели, ознакомившись с рукописью, отказались печатать ее, мотивируя тем, что она «пропитана духом Евангелия от Иоаннна», то есть дышит «чрезмерно» светлым началом любви, доминирующим у апостола Иоанна.

Вершиной философской прозы Ильина стали три, написанные по немецки книги, связанных единым замыслом и стержнем: 1. Я всматриваюсь в жизнь. Книга раздумий. 2. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний. 3. Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований (получившая в русском своем варианте название «О грядущей русской культуре». «Эти три книги – писал его ученик Р.М.Зиле, — представляют собою совершенно своеобразное литературное творчество: это как бы сборники не то философских эскизов, не то художественных медитаций, не то просветительно-углубленных наблюдений на самые разнообразные темы, проникнуты одним единым творческим писательским актом – во всем видеть и показать Божий луч». «Этим триптихом – писал о своей книге сам Ильин – я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского «богословствования»… Это философия простая, тихая, доступная каждому, рожденная главным органом православного Христианства – созерцающим сердцем, но не подчеркивающая на каждом шагу «своей школы». Евангельская совесть – вот ее источник». Как справедливо пишет биограф Ильина: «Если попытаться кратко выразить суть творчества, жизни и подвига Ивана Александровича, то лучшего определения, чем «Поющее сердце», к нему не подобрать».

5. «Слово это гоголевское – пошлость…»

Замечательны работы Ильина об искусстве. Сам он страстно любил музыку и театр, был знаком со многими замечательными русскими композиторами, музыкантами, писателями. Большая дружба связывала его с Сергеем Рахманиновым, Николаем Метнером, Иваном Шмелевым. Искусство же модернизма и его представителей Иван Александрович наоборот, резко не принимал, считая его беспредметным и сооблазнительным.

Его перу принадлежит фундаментальный труд: «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин – Ремизов – Шмелев». Замечательные по глубине работы посвещены Гоголю, Достоевскому, Толстому. Вот лишь несколько его суждений:

Отличая гений и талант («талант касается только понятия как в творчестве», а «содержательно – индефферентен», в то время, как «гениальность имеет дело с третьим, духовным измерением предметного созерцания»), Ильин называл Гоголя «односторонним талантом при многосторонней гениальности», в чем видел его трагедию, как художника. Девиз для творчества Достоевского Ильин находит в его юношеском письме «мне кажется, что наш мир – чистилище небесных духов, зараженных греховной мыслью». Но, конечно, центром его художественного мира всегда оставался Пушкин. «Пушкин – большая классически прекрасная дверь в здание, в котором Достоевский – лишь гениальная пристройка, лишь флигель боковой»…

Еще в юности Ильина сильно занимала тема пошлости, своей гениальной интуицей он провидел здесь едва ли не главную проблему всего мирового духовного кризиса: «Внутренне часто возвращаюсь к вопросу о пошлости и феноменологически стучусь в нее… Писать о ней надо бережно; в самой теме так много суда, обличения и боли, что опасность: больше осудить, чем познать – очень велика. Надо еще глубже вскрыть источники ее в самом себе; и напрасно не понимают люди, что истинный суд включает суд над собой и истинное обличение – самообличение. Творческое «нет» есть непременно «нет» по отношению к элементам своего микрокосма. Ненавистность пошлости – неописуема; у немцев – захлебываешся в ней. Все живое воплощение высот – деградирующее. И самодовольство этого вседеградирующего массового хрюка – вопиет о себе не переставая» пишет он в одном из писем 1911 года. А в 1944 году, в работе посвященной Гоголю говорит "Слово это гоголевское — пошлость. Напрасно искал я в европейских языках ему синоним, напрасно спрашивал о нём тщеславных языкознавцев и профессоров философии — никто и ничего не подсказал. А между тем это слово-понятие высвечивает главную проблему религиозной философии, хотя, надо сказать, не трактуется ни в одной философии религии Европы". Пошлость во всех ее проявлениях – это и был главный враг Ильина, с которым вел он свою непримиримую борьбу на всех фронтах – в политике, культуре, религии… И в очищение от пошлости – видел великую миссию русской литературы, особенно Пушкина и Гоголя: "В последнюю свою встречу, пишет Иван Ильин, Пушкин и Гоголь поклялись приступить к этому изобличению (пошлости)* и очищению. "Мёртвые души" (эта грандиозной эпопея, по мысли Гоголя должна была включать три части, его взгляд на судьбы России ( "первая должна была отражать преисподнюю, вторая — чистилище, а третья грезилась ему чем-то вроде Рая") должны были положить начало развенчанию пустоты и очищению во всерусском масштабе… Здесь замышлялся и зачинался крестовый поход, и этот поход (о чём Пушкин с Гоголем из скромности и не предполагали) можно и должно было осуществить во всемирном масштабе. … Концепция Пушкина и Гоголя строилась на религиозной основе, а потому верна и в плане очищения души могуча. То, с чего следовало начинать, было негативной, изобличительной задачей, которая требовала эмпирической зоркости, юмора и сатиры. И только двое этих мужей знали, что они затевали и что собирались предпринять: вызвать к жизни в России эпоху религиозного очищения, отдав этому всё своё художество, всю силу своего созерцания. Этой эпохи — заключает Иван Ильин — мир ждёт и по сей день". («Гении России») Подготовке этой эпохе, этого всемирного крестового похода против пошлости жизни во всех ее проявлениях посвятил Иван Ильин всю свою жизнь.

Несомненно, что в плеяде замечательных русских религиозных мыслителей серебрянного века, Иван Ильин занимает особое место. Удивительно, что этот ясный философ, который поэтичнее Флоренского, энергичнее Бердяева, глубже С. Булгакова, а своей всеохватностью может соперничать с Соловьевым, и при этом лишенный всякого философского «романтизма», до сих пор не оценен по достоинству. Но известно, что и Пушкин после своей трагической дуэли был надолго забыт современниками. Возрождение интереса к нему началось лишь после знаменитой «пушкинской речи» Достоевского, а истинное значение его как центрального явления всей русской культуры открылось, пожалуй, лишь после катастрофы 1917 года. И вклад Ивана Ильина в это осознание, едва ли не самый значительный. И может быть, пришла, наконец, пора вспомнить нам своего замечательного философа и пророка, вернувшего нам наш «солнечный центр»: «Единственный по глубине и ширине и силе, по царственной свободе духа и по завершенной необходимости формы, Пушкин, этот «таинственный певец», дан нам для того, что бы создать солнечный центр нашей истории, что бы сосредоточить в себе все необьятное богатство русского духа и всю его вселенскую ширину и вернуть все это в глаголах бессмертной красоты» («О России. Три речи»). Особый смысл служения и пророческая сила Пушкина, подчеркивал он, в том, что он «не почерпнул очевидность в вере, но пришел к вере через очевидность вдохновенного созерцания. И древнее освятилось и светское умудрилось. И русский дух познал радость исцеленности и радость цельности…. Взоры русской души обратились не к больным и бесплодным запутонностям, таящим соблазн и гибель, а в глубины солнечных пространств…»

В своей работе «Путь духовного обновления» Ильин сформулировал кредо, которому неукоснительно следовал и которое смело можно назвать девизом всей его жизни: «Жить стоит только тем и верить стоит только в то, за что стоит бороться и умереть, ибо смерть есть истинный и высший критерий для всех жизненных содержаний. Достаточно самому применить этот критерий со всей надлежащей серьезностью и во всем его глубоком значении и осветить им любое жизненное содержание – и его верность и убедительность раскроются перед очами».

На его могиле в Швейцарии стоит скромный памятник с «замечательной и во многом загадочной» как пишет его биограф надписью:

Все прочувствовано

Немало претерпето

С любовью созерцаемо

Многому виной

И мало понято

Спасибо Тебе, вечная Доброта.

В статье использованы документы и свидетельства, приводимые Ю Лисицей в историко-биографическом очерке: «Иван Александрович Ильин» (М., Русская книга, Собр.соч. т.1)

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pravaya.ru/