3051-1 (Поль Валерии - рывок к чистому сознанию)
Описание файла
Документ из архива "Поль Валерии - рывок к чистому сознанию", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "биографии" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "рефераты, доклады и презентации", в предмете "биографии" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "3051-1"
Текст из документа "3051-1"
Поль Валерии - рывок к чистому сознанию
А. В. Кудрявцев
«Мысль маскирует мыслящее.
Эффект скрадывает функцию.
Творение поглощает акт
Проделанный путь поглощает движение».
Поль Валери.
В двадцать один год многообещающий молодой поэт дает обет найти «математику интеллекта». Он прекращает писать стихи, резко меняет весь стиль своей жизни. С юношеским максимализмом он отказывается от всего наработанного багажа, считая напрасными накопленные знания, выражает горькие сожаления о впустую потраченном времени. Отныне он везде ищет глубинные принципы, вызывающие к жизни реальные события.
«События — это пена вещей. Меня же интересует море»
Неосознанное становится врагом этого человека. «Что может быть унизительнее для разума, нежели то огромное зло, какое причиняет какая-то мелочь: образ, мысленный элемент, которому уготовано было забвение». Валери не хотел одалживаться у некой внешней сущности. Он не воспринимал свое бессознательное как часть себя. И только опыт жизни впоследствии вывел его на новый уровень понимания.
На протяжении шестнадцати лет ежедневно по несколько часов, Поль Валери проводит, перебирая факты в поисках своего философского камня. Он исследует феномен Леонардо да Винчи, пытаясь реконструировать его образ мысли. И волшебство кажется уже почти раскрытым. «Секрет Леонардо — как и Бонапарта (Валери, как корсиканец по отцу, конечно же, преклоняется и перед гением Бонапарта — А.К.), — тот, которым овладеет всякий, кто достиг высшего понимания, — заключается лишь в отношениях, которые они обнаружили, были вынуждены обнаружить, между явлениями, чей принцип связности от нас ускользает».
«Наше сознание не улавливает связности этого целого, подобно тому, как ускользают от него бесформенные и хаотические клочки пространства, разделяющие знакомые предметы, и как теряются ежемгновенно мириады явлений, за вычетом малой толики тех, которые речь побуждает к жизни».
«В этих развлечениях, к которым причастна его ученость, неотделимая от страсти, ему сопутствует очарование: кажется, он всегда думает о чем — то другом...»
В последнем отрывке прекрасен образ «очарование».
Валери обнаруживает ключевую особенность обыденного мышления: «мыслить, значит — почти всегда, когда мы отдаемся процессу мышления, — блуждать в кругу возбудителей, о коих нам известно главным образом то, что мы знаем их более или менее». Уже в зрелом возрасте, возвращаясь к этому этапу своих исканий, Валери писал: «Я продумал и наивно записал несколько раньше это самое мнение в виде следующего пожелания: если бы мне довелось писать, я бесконечно больше хотел бы написать в совершенном сознании и с полной ясностью что — либо слабое, нежели быть обязанным милости транса и потере самосознания каким-нибудь шедевром, хотя бы и лучшим из лучших».
Здесь уместно привести мысли ещё одного француза: «Теоретик верит в логику. Он убежден, что пренебрегает мечтой, интуицией и поэзией. Он не замечает того, что эти три феи нарядились в маскарадные костюмы, чтобы соблазнить его, как пятнадцатилетнего влюбленного. Они явились к нему в облике «рабочей гипотезы», «произвольных условий», «аналогии». Как мог он, теоретик, подозревать, что, прислушиваясь к ним, он обманывал суровую логику и наслаждался пением муз!..
Разумеется, я восхищаюсь…
Разумеется, я восхищаюсь Наукой.
Но я восхищаюсь и Мудростью!». —
Сент — Экзюпери.
«Я говорил себе, что отнюдь не готовое произведение и не его видимые формы или проявления вовне могут нас завершить и утвердить, но единственно лишь манера, посредством коей мы его создали. Искусство и труд обогащают нас. Муза же и благой случай позволяют всего только брать и откидывать. Тем самым воле и расчетам агента я придавал значительность, которую отнимал у произведения».
Валери высказывает потрясающую мысль — ум гения представляет из себя некую симметрию, систему законченную «или непрерывно таковой становящуюся». Действительно, это прекрасная модель — система, способная включать в себя любую внешнюю информацию таким образом, что сохраняет или находит симметрию, некую упорядоченность.
«Я чувствовал, конечно, что по необходимости — и иначе не может быть — наш разум должен считаться со своими случайностями; созданный для неожиданности, он ее дает и ее получает: его намеренные ожидания остаются без непосредственных результатов, а его волеустремления или точные действия оказываются полезными лишь после совершившегося... Но я не верил в особое могущество безумия, в необходимость невежества, в проблески бессмыслия, в творческий сумбур».
Итак, антагонисты найдены: самоорганизованное мышление и невежество, бессмыслие, сумбур. Сейчас мы можем сказать об искусственности этого противопоставления. Но Валери сражался не на пустом поле. В моду входил образ поэта — безумца и фаталиста, лихорадочно записывающего строки, которые дарило ему провидение. В работе «Кризис духа» Валери рассматривает современного ему «европейского Гамлета». «Он колеблется между двумя безднами, ибо две опасности не перестают угрожать миру: порядок и беспорядок». Валери выносит этому Гамлету приговор от имени самой жизни. Он создает модель идеального мыслителя. Это его господин Тэст, оставивший глубокий след в интеллектуальной жизни Европы начала века.
Человек, Полностью Управляющий Собой
Поль Валери вывел фигуру господина Тэста — человека, полностью управляющего собой, в том числе (и в первую очередь) своим мышлением. Это торжество рассудка — интересный эксперимент по определению возможностей логического мышления — все просчитывающего и учитывающего, царящего над миром обыденных размышлений подобно некоему графу Монте-Кристо, но только не проявляющему себя. Валери считал, что всяческое проявление своих способностей в социуме является ошибкой таланта, так как ставит его под прожектора общества, заставляет подчиниться этому обществу и работать на его благо, а значит перестать развиваться. Поэтому всякий проявленный талант — это талант недоразвитый, а истинные гении находятся именно в тени. Им хватило ума, силы воли, чтобы обуздать свое честолюбие и они не проявились в социуме никак, а продолжали собственное развитие. Покажи они свою силу и мир вздрогнет, но они не показывают ее, довольствуясь как Г-н Тэст малым (тот понемногу, но успешно играл на бирже и жил на выигрыши).
Это было близко Валери, он прошел через многолетнее молчание, в течение которого упорно и ежедневно набирал материал, анализировал, копил впечатления, обдумывал и творил свой внутренний мир. Преклонение перед мощным и управляемым (самоуправляемым?) сознанием пронизывает работы Валери. И потому он показывает именно тот аспект творчества, который связан с возможностями рассудка. «Новое по самому своему определению — это преходящая сторона вещей... Самое лучшее в новом то, что отвечает старому желанию».
«...по самой своей природе я не терплю никакого продвижения вперед (в чем бы то ни было), если оно не содержит в себе и не развивает уже приобретенные качества и возможности. Новое в чистом виде, новое только потому, что оно ново, ничего для меня не значит».
Эта, в принципе естественная сентенция обретает новый смысл, если учесть, что во время Валери стало модным представление о новаторах, как об обязательно терпящих нужду и лишения из-за непонимания миром своих передовых идей. «Пострадать от толпы» стало модным и правильным. Значительная часть художников, творцов направила свои силы именно в этом направлении — вызвать отторжение публики, предлагая нечто новое. Любое непонимание здесь было на руку — критикуют, значит действительно создано что — то хорошее. Валери чужд этому. Его образец — классика. И наиболее ярким представителем этого классического направления Валери считает Леонардо да Винчи.
Шестнадцать лет Валери настойчиво убивал в себе поэта, препарируя свои мысли и приходящие образы, анализируя термины, стремясь оставить в своих высказываниях чистую логику и сгусток мысли. В течение этих лет добровольного молчания Валери упорно снимал пласты наслоений, традиций, не обеспеченных истиной или уже устаревших, но все еще живых. Шестнадцать лет он, всегда скептически относящийся к философии, нес бремя мыслителя, строил свою систему логического порождения нового, превращаясь при этом в глазах окружающих из поэта в талантливого критика.
Эксперимент не удался?
Однако система, которая с первых дней работы казалось так близка к завершению, все не складывалась. Чистая логика при действительно строгом подходе не позволяла создавать новые творения. Тупик впереди маячил все более отчетливо. У Валери усиливается ощущение грозящего его начинанию краха. Первая мировая война оказалась тем событием, которое вымело из души Валери юношеский обет не творить по наитию. Сильное чувство захватывает его, и накопленный потенциал получает, наконец, импульс, дозволение выплеснуться в реальность. Стихотворные циклы Валери «Юная Парка» и «Чары» потрясают Францию. Кладезь мудрости и соразмерности, богатства накопленные за долгие годы, выплескиваются в достаточно компактных формах и производят на публику ошеломляющее впечатление.
Потрясен и сам Валери. Создав в 1920 году «Морское кладбище», он больше не будет писать стихи. Он ясно понимает, что многолетний эксперимент по вытеснению внелогического начала из мышления не удался. Более того, образ бессознательного — этого лютого врага, с которым велся непримиримый бой, приходится менять. Ведь бессознательное сработало и сработало не на хаос, а в избытке обеспечило процесс творчества исходным материалом. Более того, это внелогическое работало и на стадии окончательной оценки, помогая обеспечить единство стиля. Уж он-то, привыкший препарировать свои мысли и образы, прекрасно видел истинное соотношение двух начал, вклад каждого из них в свои творения.
Я — жалкий Робинзон на острове плоти и духа
Новый опыт, опыт реальной деятельности, создания «живых» стихов, заставил Поля Валери по новому поставить свою задачу. Он начинает поиск «идеального», «чистого» в поэзии1. Теперь позиция Валери более сбалансирована. «В минуты праздности на берегу моря — ежели мы пытаемся разобрать, что навевает нам его близость; когда на губах у нас соль, а в уши струится ропот или плещут раскаты волн и мы ищем ответа на это неодолимейшее присутствие, — мы находим в себе проблески мыслей, обрывки поэм, призраки действий, упованья, угрозы — целый хаос поползновений и образов, вызываемых и несомых этой чудовищностью, которая то извергает себя, то в себе укрывается и которая гладью своей зовет и своими пучинами устрашает — дерзновение».
«Я — жалкий Робинзон на острове плоти и духа, который со всех сторон омывает неведомое, и я наскоро сколачиваю себе инструменты и навыки». Это признание близко по духу высказыванию Ньютона о мальчике, играющем камешками на берегу безбрежного океана. И это проявление мужества человеком, увидевшим горькую для себя истину. Постепенно осознается баланс случайного и закономерного, место логики и интуиции в общем процессе. «Случайно возникшее слово растягивается до бесконечности, обрастает органами фразы, и фраза эта требует другой, которая могла бы ей предшествовать; она ищет прошлого, которое порождает, дабы возникнуть... после того как уже появилась!» Здесь уже ясно видно осознание необходимости совместной работы всех составляющих мышления. Наиболее отчетливо эта идея выражена в работе «Поэзия и абстрактная мысль»: «...поэма «Пифия», возникла сперва в образе восьмисложной строки, чей звуковой строй обозначился сам по себе. Но эта строка подразумевала какую-то фразу, в которую входила частью, а эта фраза, если только она существовала, подразумевала множество других фраз».
«Разум чудовищно непостоянен, обманчив и легко обманывается, он порождает массу неразрешимых проблем и иллюзорных решений. Никакое значительное произведение не могло бы возникнуть из этого хаоса, если бы в этом хаосе, где собрано все, не нашлось для нас также реальных возможностей в себе разобраться и определить в себе то, что стоит извлечь из недр мгновения и тщательно использовать».
«Назначение поэта, — пусть слова мои вас не смущают, — отнюдь не в том, чтобы испытывать поэтическое состояние: это его частное дело. Его назначение — вызывать то же самое состояние у других». «...стихотворение есть некий механизм, призванный вызывать поэтическое состояние посредством слов».
Стихотворение — это механизм!
Машина для придания настроения
Программа снова меняется. Метод — это не полностью переложенные на язык последовательности действия. Метод подразумевает объект, с которым удобно работать.
Валери начинает поиск некой квинтэссенции, которую он обозначает как «чистая поэзия». «Чистая поэзия есть, одним словом, некая мыслимость, выведенная из наблюдения, которая должна помочь нам в уяснении общего принципа поэтических произведений и направлять нас в чрезвычайно трудном и чрезвычайно важном исследовании разнообразных и многочисленных связей языка с эффектом его воздействия на людей. Вместо чистой поэзии, возможно, было бы правильно говорить о поэзии абсолютной, которую в этом случае надлежало бы разуметь как некий поиск эффектов, обусловленных отношениями слов или, лучше сказать, отношениями их резонансов...» И далее, пол шага назад: «Исследование это может совершаться ощупью. Именно так оно обыкновенно и проводится. Но отнюдь не исключено, что однажды его поведут методически». Вносятся изменения и в саму направленность разрабатываемого метода, он принципиально отделяется от методов, используемых в строгих науках: «...цель философствующего состоит в определении или выработке понятия — то есть некой возможности и инструмента возможности, — тогда как современный поэт старается породить в нас некое состояние...».
«Сон показывает — когда нам удается восстановить его в памяти, — что наше сознание может быть возбуждено и заполнено, а также утолено совокупностью образований, поразительно отличающихся, по своим внутренним закономерностям, от обычных порождений восприятия».