76959-1 (Зеркало Шекспира), страница 5

Г. Брандес в цитировавшейся книге написал: «Если ныне живущие люди могут чувствовать заодно с Гамлетом, то, конечно, нет ничего удивительного в том, что драма имела шумный успех у современников. Всякий поймет, что знатная молодежь того века смотрела ее с восторгом, но что изумляет и что дает представление о свежей мощи Ренессанса и его богатой способности усваивать наивысшую культуру, это то обстоятельство, что “Гамлет” сделался столь же популярен в низших слоях общества, как и в высших». Далее в доказательство популярности «Гамлета» Г. Брандес приводит выдержку из записи корабельного журнала судна «Дракон», сделанной в сентябре 1607 года у Сьерра-Леоне, из которой следует, что в течение месяца «Гамлет» был сыгран командой этого судна два раза. Вот только почему-то Г. Брандес не связывает «шумный успех “Гамлета” у современников» с изданием сборника сонетов В. Шекспира, осуществленном в 1609 году.

Первый акт трагедии «Гамлет» В. Шекспир заканчивает словами:

The time is out of joint; – O cursed spite,

That ever I was born to set it right! –

Nay, come, let's go together.

Слова «The time is out of joint» переводятся так: «Время вывихнуто». В. Шекспир так подобрал и выстроил эти слова с двоякой целью. Во-первых, и главное, В. Шекспиру надо было, чтобы люди споткнулись на этих словах и сбросили скорость чтения. Это – как бы знак: «Внимание!» В. Шекспиру нужно было, чтобы люди насторожились и внимательнее отнеслись не только к этим словам, но и ко всем следующим словам Гамлета. Но, к сожалению, все англичане пролетают эти слова с лихостью марсовых судна «Дракон». А для иноязычных читателей еще и переводчики, каждый в меру своих сил, сглаживают корявость этих слов. Во-вторых, таким способом, подчеркивая непростое строение времени, В. Шекспир хотел исключить всякие сомнения по поводу того, какой промежуток времени он имел в виду. Очевидно, под словом «The time» В. Шекспир имел в виду только «Время» в общем. Таким образом В. Шекспир подчеркивал не только масштабность стоящей перед Гамлетом задачи, но и ее, грубо выражаясь, застарелость. Но даже только о масштабах стоящей перед Гамлетом задачи никто не счел нужным задуматься. Таким образом, в настоящем переводе настоящего «Гамлета» эти первые гамлетовские слова должны сохраняться в их первозданном виде. Время вывихнуто.

Междуметие «О» должно было дать понять, что даже словами «cursed spite – злейшее зло» нельзя полностью передать тяжесть зла, содержание которого раскрывается во второй строке. Естественно, конкретный перевод этих слов, сохраняя их смысл, придется подгонять под выбранную переводчиком рифму. Но сначала-то необходимо до конца выяснить их смысл.

Когда это становится понятно, то становится очевидно, что смысл слов «злейшее зло» следует соотносить со смыслом слов «Время вывихнуто». Очевидно, в том, что время вывихнуто – нет ничего хорошего. Это – зло. Причем зло для всех людей, включая спутников Гамлета, а не только для какого-то одного частного лица. Естественно, подняться на борьбу с общим злом должны были бы тоже все. Следовательно, злейшее зло может состоять только в том, что человек, способный с этим злом бороться в кои-то века и на кои-то века родился только один. А англичане не хуже русских знают: «Один в поле не воин». One man no man.

Перевод слов «Nay, come, let's go together» не сложен. Когда Гамлет был не согласен с предложением короля приостановить их поединок с Лаэртом, он сказал: «Nay, come, again. – Нет, продолжим». Когда Оливия в «Двенадцатой ночи» (IV, 1) выражает несогласие с желанием Себастиана остаться в его мечтах, она говорит: «Nay, come… – Нет, пойдем…» Когда Клотен в «Цимбелине» (I, 2) возражает против намерения первого вельможи где-то задержаться, он говорит: «Nay, come, let's go together. – Ну нет, идем все вместе» (Перевод П. Мелковой). Так и нужно переводить последние гамлетовские слова.

Переводу слова «ever» и сочетания слов «that ever» можно посвятить целую книгу. Ведь нужно рассмотреть все случаи употребления этих слов В. Шекспиром во всех его произведениях. А в одном «Генрихе VIII» таких случаев около двадцати. Поэтому придется оставить в стороне чувства и филологические изыски и ограничиться здравым смыслом и пониманием простого и ясного.

В итоге получается такой перевод:

Время вывихнуто; – О, зла нет злей убежден:

Я на века один вправлять его рожден! –

Ну нет, идем все вместе.

Вернемся на минуту к вековечному пониманию шекспировских строк. В главном это понимание сводится к тому, что в первых двух строках Гамлет говорит о заморочках, которые касаются его одного. На это указывает уже одно только то, что эти две строки – единственные рифмованные строки в его монологе из девяти строк. В этих двух строках Гамлет просто отвлекается на какие-то свои мысли. Какие мысли могут приходить в голову человека, только что переговорившего с призраком своего отца, в общем-то, понятно, даже когда не особенно понятны слова, которыми эти мысли обычно и выражаются. А потом, стряхнув эти мысли, Гамлет и заканчивает прерванный разговор. При этом представляется очевидным, что смысл вырвавшихся гамлетовских слов можно выразить одним словом – «угораздило». Мошенник Автолик в «Зимней сказке» (IV, 2), притворяясь ограбленным и избитым, тоже говорит: «O, that ever I was born! – О, угораздило меня родиться!» Естественно, В. Шекспиру хотелось, чтобы все посочувствовали Гамлету. Так, возможно, в этом ему не отказали даже просмоленные морские волки судна «Дракон». Поскольку же сам Гамлет не в восторге от свалившейся на его долю невесть откуда миссии, то у матросов «Дракона» и не возникало вопросов, а сделал ли Гамлет в «Гамлете» что-нибудь для выполнения этой миссии, и если сделал, то в чем это выражается. Соответственно, как говорит английская пословица, «Nothing seek, nothing find». Ничего не ищешь, ничего и не найдешь.

Конечно, В. Шекспир сразу же увидел, что непонимание его главного произведения обусловлено непониманием людьми сути его претензий к времени. Поэтому и был издан сборник сонетов В. Шекспира, в котором в сонете 123 В. Шекспир почти предельно точен:

Не хвастай, Время, я другим не стал,

И мощный строй все новых пирамид

Меня не удивил, не испугал:

Суть старая, хотя и новый вид.

Наш век недолог, годы сочтены,

Что ты всучишь, то восхищает нас.

Мы слушаем, как голос новизны,

То, что, бывало, слышали не раз.

Анналов я твоих не признаю,

Тебе меня ничем не соблазнить.

А впрочем, лживость вечную твою

Отчасти спешкой можно объяснить.

Но прежним клятвам буду верен я,

Пусть угрожает мне твоя коса.

То есть Г. Брандес и с ним многие и многие люди не поняли В. Шекспира в «Генрихе IV» именно потому, что они не поняли сонета 123, и до сих пор считают, что время, в котором они живут, отличается от времени, в которое жил В. Шекспир. Нет нужды переубеждать таких людей. И только для того, чтобы пояснить сказанное в сонете, можно привести слова уже не лирика, а физика Р. Фейнмана: «Поистине мы живем в удивительном мире: все новейшие достижения человеческой мысли используются только для того, чтобы разнообразить чепуху, существующую уже две тысячи лет».9 При этом вовсе не нужно быть большим ученым, чтобы понимать, что наука так успешно развивается только потому, что она развивается по известному принципу: «Все испытывайте, хорошего держитесь». Что за «хорошее» в ней принимается только то, что могут воспроизвести все другие исследователи, и что ведет к новому знанию.

Такое пояснение нужно даже не столько для того, чтобы стал ясен смысл строф сонета, сколько для того, чтобы стал ясен смысл этого сонета ключа. Самим Шекспиром он был написан так:

This I do vow, and this shall ever be,

I will be true, despite thy scythe and thee.

Следовательно, точный смысл ключа состоит в следующем:

Но я клянусь, навечно буду с этих пор

Себе я верен, временам наперекор.

Только такой перевод показывает понимание В. Шекспира, что понимание им самого себя будет актуальным во все времена. Кроме того, опять же, точный перевод слов «ever» и «be true» необходим, поскольку именно повторением их в других своих произведениях, В. Шекспир поясняет их смысл.

Теперь можно вернуться к переводу гамлетовских слов. Принципиальное отличие предлагаемого нового восприятия слов Гамлета в том и заключается, что оно требует постановки вопросов, опущенных матросами «Дракона», и требует искать ответы на эти вопросы в тексте «Гамлета». А главное в том и состоит, что Гамлет не просто оказался первым человеком, который нашел решение задачи исправления времени, но может оказаться и последним таким человеком.

Для правильного восприятия этой мысли В. Шекспира полезно сразу увидеть, что В. Шекспир не был единственным человеком, которому подобная мысль пришла в голову. В дневниках В.И. Вернадского периода 1919-1920 годов есть такая запись: «Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой “Ergisse”. Перед ним встала та же мысль, как и передо мной: если я не напишу сейчас своих “мыслей о живом веществе”, эта идея еще не скоро возродится, а в такой форме, может быть, никогда». В этих словах В.И. Вернадского просто осталось в контексте то, что В. Шекспир прямо сказал в «Двенадцатой ночи» (I, 3) устами простушки Марии: «Мысль свободна…»

Если вспомнить напутствие Х. Холланда, то можно увидеть, что об открытии им какого-то нового знания В. Шекспир говорит еще и в сонете 59:

If there be nothing new, but that which is,

Hath been before, how are our brains beguiled,

Which labouring for invention bear amiss

The second burden of a former child!

O, that record could with a backward look,

Even of five hundred courses of the sun,

Show me your image in some antique book,

Since mind at first in character was done!

That I might see what the old world could say

To this composed wonder of your frame;

Whether we are mended, or whe'r better they,

Or whether revolution be the same.

O, sure I am, the wits of former days

To subjects worse have given admiring praise.

В принципе, если отвлечься от качества поэтического оформления перевода, ни у одного здравомыслящего человека не должно возникать претензий к передаче в нем смысла шекспировских строк:

Коль нового под эти солнцем нет,

Признанья радость нам не суждена

Инвенции своей; найдут во мраке лет,

Что и она уж кем-то рождена.

Была б такая летопись, что б в миг

Веков на пять назад перенесла и сразу

Явила мне твой образ средь античных книг,

С того момента, как стал зрелым разум!

Узнал бы я, что думал мир тогда

О чуде твоего, как музыки, строенья.

Мы впереди, или они, иль, как всегда,

Кругами все идет, без измененья?

Но я уверен, мудрецов былых стараньем

Сюжеты славились беднее содержаньем.

Наверное, нужно все-таки объяснить перевод английского слова «invention» латинским словом «инвенция», чего, вообще-то, не запрещает никакой словарь. Музыка звучит во многих произведениях В. Шекспира. Музыке и скрытой в ней сути посвящен сонет 8. В «Венецианском купце» В. Шекспир даже написал:

Кто музыки не носит сам в себе,

Кто холоден к гармонии прелестной,

Тот может быть разбойником, лгуном,

Грабителем; души его движенья

Темны как ночь, и, как Эреб, черна

Его приязнь….

В сонете 59 В. Шекспир говорит о том, что «composed», то есть написано как музыка. Музыкальные же словари разъясняют: «Латинское слово “инвенцио” означает “выдумка”, “изобретение”. Такое название (или подзаголовок) композиторы XVII-XVIII веков давали своим пьесам, в которых применяли разнообразные сложные приемы изложения, разработки и развития музыкального материала».

Впрочем, можно многого не знать, можно даже не знать, о каком образе или образе кого или чего говорит В. Шекспир в этом сонете, но очевидно должно быть одно: в этом сонете В. Шекспир говорит, что он изобрел нечто такое, чего до него никто не изобретал. То есть, опять же, главные вопросы относятся не к переводчикам, а к англичанам.

Но и переводчиков можно спросить, почему они в сонете 24 все-таки переводят английское слово «frame» русским словом «рама». Почему они в сонете 5 переводят глагол «frame» глаголами «создавать», «производить».

Просто же понять сонет 59 необходимо именно потому, что то, об «изобретении» чего в нем говорится, составляет основу решения Гамлетом задачи исправления времени. И в этом сонете и в переведенных словах Гамлета В. Шекспир говорит одно и то же: он нашел нечто, что до него никто не находил, и, может быть, больше никогда не найдет. Тут полезно прочувствовать, что этой инвенцией не может быть закон связи времен, просто в силу вытекающего из него вывода, известного уже Титу Ливию: «Всегда кажется, что именно отряды, последними вступившие в бой, решили исход дела». Ведь В. Шекспир не зря подчеркивал в «Двенадцатой ночи», что на непонимание не себя он указывает читателям, а на непонимание того, что уже до него давно было известно. И он знал, что уже Гомер знал, кто и как осуществляет связь времен.

Как и В.И. Вернадский, В. Шекспир тоже пришел к своей мысли на примере другого человека. Только этим человеком был Марк Брут, о котором в «Юлии Цезаре» (V, 5) он написал так:

His life was gentle; and the elements

So mixt in him , that nature might stand up

And say to all the world, 'This was a man!'

В дословном переводе эти слова звучат так:

Его жизнь была благородна; и все элементы

Так соединились в нем, что природа могла бы встать

И сказать всему миру: «Это был человек!»

Сразу можно увидеть, что для В. Шекспира человек – это явление не простое. Как и время, это явление составляют некоторые элементы. И В. Шекспир знал, что это за элементы и что есть человек. Но главное, В. Шекспир понял, что человек – это явление очень редкое, может быть, даже неповторимое, что необходимое сочетание необходимых элементов во многом случайно, обусловлено, в свою очередь, множеством факторов, и имеет малую вероятность. И об этом он еще раз сказал словами Гамлета о его покойном отце: