72198-1 (Два комментария к Княжне Мери), страница 2

Но далее: Печорин рассчитывает, что его соперник будет не только раздражен, в состоянии истерики, но и одновременно расслаблен: ведь он думает, что выстрел Печорина ему ничем не грозит. К этому добавим: Грушницкий, идя на низость (не зарядить пистолет противника), еще и внутренне не удовлетворен собою, не уверен в себе (Печорин заметит: "ему было стыдно убить человека безоружного"). Он, кроме того, чувствует и то, что он слаб, им руководит какой-то безмозглый капитан и вся шайка… Да еще и ошеломлен тем, что не имеет полной ясности в мотивах своего соперника: Печорин требует признать ложью то, в чем сам вроде признался походя драгунскому капитану. Все это совершенно несовместимые состояния души, они просто раздирают личность Грушницкого, превращают в ничто. Точно выстрелить при этом можно было только случайно (как Пьер Безухов в Долохова). А Печорин верит не в случай, а только в личность: личности перед ним и не было на поединке.

В результате "Грушницкий начал поднимать пистолет. Колени его дрожали. Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту: – Не могу, – сказал он глухим голосом. – Трус! – отвечал капитан. Выстрел раздался" – и мимо, разумеется; капитан еще и сыграл на руку Печорину своей репликой. Ну кто после этого попадет в цель?

Внесем еще три детали.

Сам Печорин говорит: "Я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка". Здесь характерная для Печорина психологическая точность: мысль может помешать поступку, он, собственно, на это всегда и рассчитывает (поэтому отчасти и неправдоподобен, как все строго рассчитанное). Мысли и помешали Грушницкому. Но вот что важно: стреляющий первым не должен делать выстрел в воздух, просто не имеет права: это воспринимается как шантаж или оскорбление, попытка поставить соперника в неловкое положение, заставить тоже стрелять мимо. Только стреляющий вторым может позволить себе такое, у второго, повторим, все преимущества в дуэли. Так стрелял и сам Лермонтов в дуэли с Барантом: вторым и на воздух.

Но Печорин задумал выстрелить не на воздух…

Поясним и следующее: пуля Грушницкого оцарапала мне колено, пишет Печорин. А не значит ли это, что и психологически раздавленный, Грушницкий сознательно метит в несмертельное место на теле противника? Этот дуэльный прием тоже известен, вплоть до афоризма из "Евгения Онегина": и метить в ляжку иль в висок. Так, а не выстрелом на воздух выражалось желание решить дуэль малой кровью. Ср.: Завадовский в помянутой четверной дуэли жестоко и просто убивает Шереметева после того, как тот своим первым выстрелом задел ему воротник, т.е. целил в висок: "Ах, он посягал на мою жизнь. К барьеру!" Делать было нечего, – Шереметев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный (по рассказу А.А. Жандра). Похоже, Грушницкий метит в ляжку. А уж Печорин – в висок.

Наконец, вся эта история не могла бы состояться, если б было соблюдено такое правило дуэли: стрелять из новых, одинаковых (парных) пистолетов, не опробованных никем, и убедиться перед дуэлью в правильности зарядов (обычно особо оговаривалось, как засчитывать осечки пистолета). Так и Пушкин со своим секундантом покупает перед самой дуэлью пистолеты Лепажа. А у Печорина – капитан между тем зарядил свои пистолеты. Так что за свои пистолеты были у капитана? Это правило было обусловлено качеством тогдашнего оружия: каждый экземпляр имел свои явные особенности, а заряды делались непосредственно перед выстрелом, и секунданты следили, чтобы было насыпано одинаковое количество пороху и вложены одинаковые пули, ведь готовых патронов тогда не было. Скажем, отмерить разное количество пороху значило заведомо изменить шансы дуэлянтов. Кстати, спустя много лет после роковой дуэли Пушкина было выяснено, что его пистолет изначально имел меньшую убойную силу, чем пистолет Дантеса.

Учитывая все сказанное выше, остается только припомнить пророческие слова драгунского капитана: "Поделом же тебе! околевай себе как муха…". Утешает, как всегда, только то, что вся эта история смоделирована Печориным на бумаге, реальная жизнь едва ли бы сложилась так рационально, гладко…

…Раненный в живот, Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу. Каверин, подойдя к нему, сказал: "Что, Вася? Репка?", в смысле "хороша ли закуска?"…С Кавериным дружил Онегин. А Печорин процитирует Грушницкому другой его афоризм: "Где нам дуракам чай пить!"

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/