Ahmatova (Материал для сочинения по литературе)
Описание файла
Документ из архива "Материал для сочинения по литературе", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "остальное", в предмете "литература и русский язык" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "Ahmatova"
Текст из документа "Ahmatova"
УЧЕБНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ КОМПЛЕКС
«ШКОЛА ИНДИВИДУАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ №590»
ОЛИМПИАДНАЯ РАБОТА ПО ЛИТЕРАТУРЕ
«…Одна великая цитата»
Размышление над стихотворением
А.А. Ахматовой «Родная земля»
Работа выполнена ученицей
11-а класса Шевченко Натальей
Учитель – Смирнова З.Ю.
Санкт-Петербург
2001
У А.А. Ахматовой есть строчки о том, что вся поэзия есть по сути своей - «…одна великая цитата». Вероятнее всего, эти слова означают, что каждый поэт есть одновременно и читатель, получивший в наследство весь опыт мировой поэзии, начинающий не с чистого листа, а отталкивающийся от того, что было до него.
Каждый пишущий о любви вольно или невольно, осознанно или неосознанно отражает, что до него об этом писали и Данте, и Петрарка, и Шекспир, и Пушкин. Даже дерзкие футуристы, предлагавшие «сбросить классику с парохода современности», собственно признавали существование до них определенного творческого опыта, пусть это признание выразилось не в следовании традициям, а в отказе от них.
С точки зрения Ахматовой, поэзия есть не только открытие мира, но и своеобразный диалог с теми предшественниками и современниками, которых автор избирает в «собеседники». Сама она в поэзии вела постоянный диалог с Шекспиром, Данте, в разное время ее собеседниками становились Блок, Пастернак, Мандельштам, Цветаева.
Вообще о роли цитаты в ее творчестве очень много писали исследователи. Приведем лишь один пример того, как в стихах Ахматовой «вылущенная» цитата рождает глубокий смысл. В поэме «Реквием», повествующей о сталинских репрессиях, бывших для нее не только общенародной, но и глубоко личной трагедией, есть главка «К смерти», где автор, призывая смерть, называет образы, в которых может прийти гибель к ее современнику. Среди этих образов болезни, бандитского налета, ареста есть один не совсем понятный – «…ворвись отравленным снарядом». С самого начала возникают ассоциации с бомбежками, но, вдумавшись, понимаешь, что поэма была написана в 1937 – 1940 годах, еще до страшных бомбовых налетов фашистской авиации на российские города. К тому же если толковать этот образ в контексте бомбежек, то остается непонятным, почему же снаряд у Ахматовой, которая всегда добивалась предельной точности слова и образа, – «отравленный». Ответ на этот вопрос я прочитала в книге поэта, переводчика А. Г. Наймана, прекрасно знавшего Ахматову и глубоко понимавшего ее творчество. Он разъяснил эту строчку, связав ее с шекспировским образом «отравленный снаряд клеветы». В контексте эпохи слова обретают страшный смысл: они связываются с явлением клеветнических доносов, которые погубили многих. Таким образом, когда мы находим и объясняем цитату в стихах Ахматовой, мы тем самым расширяем и углубляем понимание произведения.
Обратимся к стихотворению «Родная земля» из сборника «Седьмая книга». Это одно из «закатных» произведений Ахматовой, написанное в 1961 году в послеинфарктной больничной палате и опубликованное в 1963 году в «Новом мире» после долгого вынужденного молчания. В сборниках эти стихи соседствуют с «Петербургом в 1913 году» и «Царскосельской одой» - стихами, в которых автор словно возвращается к давним воспоминаниям, к прошлому. Само же стихотворение, безусловно, мастерски сделанное, все же сначала было мною воспринято именно как «сделанное» – патриотические строчки для публикации, чтобы пробить «заговор молчания» вокруг автора.
Среди писателей эпохи 50-80 годов существовало достаточно циничное понятие «паровоз» - «верноподданическое» произведение героико-патриотической тематики, которое прокладывало автору путь в печать и позволяло публиковать другое – настоящее. Это понятие было рождено временем с его жесткими цензурными запретами и «политизированным», идеологизированным подходом к искусству.
Безусловно, Ахматова не только творчеством, но и самой судьбой своей доказала истинность и глубину собственного патриотического чувства, но сама тема патриотизма в ту эпоху звучала верноподданически. Начиная с Маяковского, в официальной советской поэзии чувство Родины было заменено классовым чувством, патриотизм словно подменялся идеологией, патриотом считался только тот, кто шел в ногу с властью. Любые идейные разногласия, любая конфронтация, противостояние власти расценивались как антипатриотичные /вспомним, что «излюбленным» обвинением в эпоху репрессий было обвинение в работе на иностранные разведки, в шпионаже в пользу зарубежных государств, в измене Родине/.
Итак, неужели все-таки это стихотворение – своего рода компромисс с собой, дань времени? Перечитаем внимательно.
Эпиграф к «Родной земле» словно возвращает к прошлому.
И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
Он взят Ахматовой из3собственого стихотворения 1922 года «Не с теми я, кто бросил землю…». Стихи эти о трагедии Родины и целого поколения ахматовских современников, объединенных с нею общностью судьбы. Эта тема возникает в ее творчестве начиная с 1917 года, когда написано стихотворение «Мне голос был. Он звал утешно…». Голос, ласковый и успокоительный, обещал спасение от жестокого настоящего, от страшных воспоминаний, от крови и боли. Но его слова лирическая героиня Ахматовой называет «речью недостойной», оскверняющей «скорбный дух», от них «равнодушно и спокойно» замыкает она свой слух. Действительно, такой человек, как Ахматова, истинно русская женщина и христианка, не могла покинуть Россию в годину испытаний, не могла уйти от предначертанных ее народу страданий, не разделив общую со страной беду.
В стихотворении 1922 года, из которого непосредственно и взят эпиграф к «Родной земле», она пишет еще более выразительно и жестко: «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам». Судьба этих людей, изгнанников, ей жалка, словно судьба заключенных и больных, ибо чужая дорога темна, а чужой хлеб «полынью пахнет». И ее собственная жизнь «в чаду пожара» кажется ей благороднее и выше. Об этой жизни она скажет с горькой и страшной простотой: «Мы ни единого удара не отклонили от себя». Впервые в жизни в этом стихотворении Ахматова говорила не от своего имени, а от имени целого поколения, создавая его характер, сформировавшийся в атмосфере исторической трагедии:
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
Это ахматовское «мы», ее характеристика поколения, выстрадавшего свою надменность, замкнутость и гордую простоту, вынесшего без слез и жалоб все испытания, выпавшие на его долю, стало своеобразным поэтическим памятником людям – ее современникам и единомышленникам.
Таким образом, автоцитата – эпиграф к стихотворению – выводит его из разряда безусловно талантливых, но дежурно-патриотических стихов на совершенно иной уровень. Патриотическое стихотворение обретает совсем иной идейно-нравственный контекст и по сути противопоставляет официальному патриотизму – патриотизм, не имеющему ничего общего с идеологией.
При таком понимании стихотворения, на которое настраивает эпиграф, особую выразительность приобретают первые восемь строк, где Ахматова выбирает своеобразную форму изображения патриотического чувства – «утверждение через отрицание»:
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Сгорая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Все отрицаемые действия: носить на груди горсть родной земли, сочинять о ней стихи, и не как-нибудь, а «навзрыд», с избыточной эмоциональностью, думать бессонными ночами, провозглашать ее «обетованным раем» – слишком эмоциональны, причем это не внутренняя эмоциональность, которая единственно правдива, а эмоциональность внешняя, демонстративная, «чтобы заметили». Именно поэтому все действия и проявления подобного рода Ахматовой отрицаются – ведь в любви к Родине тех людей, от имени которых говорит поэтесса, нет ничего демонстративного, они не афишируют свое чувство.
Эти восемь строк написаны разностопным ямбом – от четырех- до шестистопного, дыхание стиха мерное и спокойное, а на девятой строчке происходит явный ритмический сбой: ямб сменяется четырехстопным амфибрахием. Смена ритма связана с резкой сменой темы: поэт переходит от отрицания к утверждению.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Дважды настойчиво повторенное «да» делает это утверждение особенно эмоциональным. Два образа, обыденные, лишенные всяческой красивости, – «грязь на калошах» и «хруст на зубах» - являются внутренней антитезой возвышенным образам первого восьмистишия. Эти образы, объединяющиеся общей темой «земля», по ассоциации рождают ощущение пути, которое усиливается следующей строчкой: «И мы мелем, и месим, и крошим». Повторяющиеся звуки создают эффект медленного, монотонного, усталого, тяжелого движения толпы – может быть, ссыльных?
«Каторжная» ассоциация усиливается за счет того, что строчка сама по себе является скрытой цитатой из О.Э. Мандельштама – из стихотворения «Аравийское месиво, крошево…», входящего в цикл «Стихи о Неизвестном солдате», написанный в 1937 году. Эти стихи посвящаются памяти павших и их символу – Неизвестному солдату, память которого была впервые увековечена в Париже после первой мировой войны.
Погибших поэт называет «миллионы убитых задешево». Он словно говорит об «оптовой смерти», массовой смерти. Поражает страшный диссонанс между понятием «смерть», составляющим одну из самых мрачных и величественных тайн мироздания, и таким обыденным, бытовым, торговым, разговорным словечком «задешево». Это невозможное сочетание порождает страшный эффект, воплощенный в циничном афоризме: «Гибель одного человека – это трагедия, гибель миллионов – это статистика».
Массовая смерть людей, которые стали заложниками политических игр, экономических интересов, государственных амбиций… Символ погибших – Неизвестный солдат - в стихотворении Мандельштама предстает не как парадный символ, а как нечто мрачное, страшное, уродливое:
…За воронки, за насыпи, осыпи,
По которым он медлил и мглил.
Развороченных – пасмурный, оспенный
И приниженный гений могил.
Стихотворение Мандельштама посвящено жертвам войн и в частности первой мировой. В восьмом, последнем стихотворении цикла словно раздается солдатский шепот, звучит хор мертвецов
Я рожден в девяносто четвертом,
Я рожден в девяносто втором.
По сути это хор жертв войны, голоса тех, кто погиб, не дожив даже до тридцати. Но дата под стихотворением Мандельштама – 1937 – рождает иные и неизбежные для нашей памяти ассоциации о жертвах репрессий. Ведь смерть в лагерях – это еще один пример той самой массовой, «оптовой», «статистической» смерти, которая постигла и самого автора стихов.
Таким образом, скрытая, словно зашифрованная в стихотворении Ахматовой цитата из Мандельштама объединяет «мы» эпиграфа и первого восьмистишия с жертвами войн и репрессий.
В связи с этим особое звучание обретают слова «тот ни в чем не замешанный прах». Это, если можно так выразиться, страшная игра словами. В русском языке есть два созвучных причастия - «замешенный» и «замешанный», различающиеся по смыслу и обозначающие соответственно «разведенный» /о тесте/ и «виноватый». Различаются они и по сочетанию с предлогами: «замешенный на чем-то» и «замешанный в чем-то».
Слово «прах» имеет два значения – «пыль», «сухая земля» и «останки мертвых». В стихотворении словно происходит взаимное наложение двух смыслов: земля как прах, останки погибших, ни на чем не замешенный, ни с чем не смешанный, а сами эти погибшие – невинные, ни в чем не замешанные, «без вины виноватые».
Родная земля в стихотворении Ахматовой дорога еще и тем, что в ней покоятся «невинно убиенные» люди общей с автором судьбы. Об этом и говорят последние строчки:
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно – своею.
Это действительно страшное родство, скрепленное смертью. Родство с людьми своего поколения, своей судьбы, о чем и было заявлено в эпиграфе.
Таким образом, в этом трагическом, горьком, пронзительном и мужественном стихотворении две цитаты – из собственного раннего творчества и из творчества близкого Ахматовой по духу и судьбе поэта-современника О. Мандельштама – словно раздвигают, обогащают смысл. Без понимания этих цитат стихотворение воспринималось бы менее остро. Но в их контексте оно становится актом гражданского мужества – мужества человека и поэта, который жизнью и творчеством утвердил право на собственное понимание истории, патриотизма, жизни.