Un souvenir heureux est peut etre sur terre
Plus vrai que le bonheur...
(Alfred de Musset)

Then fill the bowl! Away with gloom;
Our joys shall always last;
For hope will brighten days to come
And memory gild the past.
(Wordsworth)

Крупнейший французский лирик XIX века Мюссе был любим Набоковым с отрочества. Первый эпиграф взят из его стихотворения «Воспоминания» (1841). Самый отбор эпиграфов симптоматичен не только в плане их отражения в сборнике, где мотив неразделенной любви, терзаний лирического героя, всех перипетий чувств вполне укладывается в рамки любовной поэзии ХIХ-го столетия. Эти эпиграфы как бы предвещают будущего Набокова, у которого тема памяти и ощущения утраты, возврата к минувшему и преображение его явится ведущей во всем последующем творчестве. Н.К.Рерих когда-то сказал: «Человек, изучающий водохранилище, прежде всего заботится узнать об истоках». Точно так же, желая познать великого писателя, мы обращаемся к его истокам, в данном случае к первому сборнику стихов. В них так мало на первый взгляд от будущего Набокова, но его предсказывает, если вчитаться, не только эпиграф, но и внимание к детали, погруженность в мир природы, разновидности которой цветут, порхают и поют в положенном месте и в назначенное им время года. Можно в связи с этим вспомнить Набокова-критика, издевавшегося над поэтами и переводчиками, ничего не смыслящими в природе, частью которой они являются. Цветы, птицы, колокольные звоны — все это составляющие того рая, ощущение грядущей утраты которого уже предчувствовалась автором. Оглядываясь в прошлое, Набоков вспоминал пору первой любви: «В течение всех тех месяцев я не переставал писать стихи к ней, о ней — по две-три «пьески» в неделю; в 1916 году я напечатал сборник и был поражен, когда она мне указала, что большинство из этих стихотворений — о разлуках и утратах...» Заключительные строки стихотворения «Я стремлюсь всеми силами к счастью...» уже в полной мере выявляют будущего Набокова, разрешая в знакомых нам образах ведущие мотивы его творчества: 

Ты пойми... Разглядеть я стараюсь
Очертания рая во мгле,
Но к заветным цветам устремляюсь,
Как пчела на оконном стекле.

Тридцать лет спустя сестра Набокова Елена Владимировна Сикорская, найдя в Праге этот сборник, писала ему в Америку 1 октября 1945 г.: «Представь себе: в библиотеке я нашла твою первую книжку стихов «Стихи» В.В.Набоков, 1916 год. Если хочешь, когда-нибудь тебе их все перепишу. Они очаровательны». Она начинает переписывать для него весь сборник, ощущая при этом, как она пишет, что «вернулась, как будто бы просто вошла в прошлое». По детским воспоминаниям ей особенно запомнилось одно — «Милая, хочешь за темными опушками...»

Набоков откликается на получение своих отроческих стихов: «Очень было занятно их перечитать. Я их совсем забыл! Недалеко я ходил за эпитетами в те дни». Набоков пишет: «Ужасно хорошо и трогательно «ущелье» и «фонарик»». Речь идет о стихотворении «Осеннее», в котором «фонарик» играет главную роль: 

Мой фонарик по бокам

В молочном свете липы округляет.

Дорога медленно спускается к мосту,
За ним — гора, а там над купами сирени —
Большой балкон в заброшенном саду.
Фонарь глядит сперва на мокрые ступени,
Потом скользит по стареньким колоннам

И гаснет, наконец, исполнив свой завет.

Стихотворение это самое приметливое в буквальном смысле слова, в нем явственны реалии старого рождественского дома, на балконе которого встречались Владимир Набоков и Валентина Шульгина. В «Других берегах» есть описание, знакомое по стихам, хотя и оснащенное прозаическими подробностями: «В темноте журчал дождь. Я заряжал велосипедный фонарь магическими кусками карбида, защищал спичку от ветра и, заключив белое пламя в стекло, осторожно углублялся в мрак. Круг света выбирал влажный выглаженный край дороги между ртутным блеском луж посредине и сединой трав вдоль нее. Шатким призраком мой бледный луч вспрыгивал на глинистый скат у поворота и опять нащупывал дорогу, по которой, чуть слышно стрекоча, я съезжал к реке. За мостом тропинка, отороченная мокрым жасмином, круто шла вверх; приходилось слезать с велосипеда и толкать его в гору, и капало на руку. Наверху мертвенный свет карбида мелькал по лоснящимся колоннам, образующим портик с задней стороны дядиного дома. Там, в приютном углу у закрытых ставень окна, под аркадой, ждала меня Тамара. Я гасил фонарик и ощупью поднимался по скользким ступеням». Из этого позднего текста впорхнуло вдруг по ассоциации в письмо к сестре слово-образ, которого в стихах нет вовсе — «ущелье»: «Из сточной трубы, сбоку от благосклонных колонн, суетливо и неутомимо бежала вода, как в горном ущелье». 

Не только в прозе и письмах отзовутся эти первые стихи, но и в последующих стихотворных сборниках Набокова — «Горний путь», «Гроздь» — прозвучат отклики на первую любовь, на первый поэтический опыт. В стихотворении «Поэт» (1918), открывающем «Горний путь», провозглашен подчеркнуто программно новый поэтический путь: «...я слышу новый звук, я вижу новый край...» По воле Набокова и вышедший посмертно в 1979 году сборник его поэтического наследия, хотя и не отразил его раннего творчества, но назван был, как бы в память первого сборника, — «Стихи».

Роман В. В. Набокова «Лолита»

Роман Владимира Набокова «Лолита» был написан в 1955г. на английском языке. Перевод был осуществлен самим автором. Этот роман принес писателю широкую известность.

«Лолита. Исповедь Светлокожего Вдовца» – таково было двойное название, под которым автор получил этот странный текст. Если не считать исправления явных описок, да тщательного изъятия некоторых цепких деталей, которые, несмотря на все старания самого «Гумберта Гумберта», еще уцелели в тексте, как некие памятники и вехи, можно считать, что эти примечательные записки оставлены в неприкосновенности. Причудливый псевдоним их автора – его собственное измышление, между тем как «Гейз» всего лишь рифмуется с настоящей фамилией героини.

Для читателя, рассматривающего «Лолиту» просто как роман, ситуации и эмоции в нем описанные, остались бы раздражительно-телесными, если бы они были обеспечены при помощи пошлых иносказаний. Правда, во всем произведении нельзя найти ни одного непристойного выражения.

Если бы ныне однотомник В. В. Набокова оказался без «Лолиты», то совершенно на том же основании скажем, «Избранный Достоевский» не включал бы «Бесов».

Великое произведение искусства всегда оригинально; оно по самой своей сущности должно потрясать и изумлять. У меня нет никакого желания прославлять господина «Гумберта Гумберта». Нет сомнений в том, что он отвратителен, что он низок, что он служит ярким примером нравственной человеческой проказы, что в нем соединены свирепость и игривость, которые может быть и свидетельствуют о глубочайшем сострадании, но не придают привлекательности некоторым его измышлениям. Его чудаковатость, конечно, тяжеловата. Отчаянная честность, которой трепещет его исповедь, отнюдь не освобождает его от ответственности за дьявольскую изощренность. Он ненормален. Он не джентльмен. Но с каким волшебством певучая его скрипка возбуждает в нас нежное сострадание к Лолите, заставляет нас зачитываться книгой, несмотря на испытываемое нами отвращение к автору исповеди.

Как художественное произведение, «Лолита» далеко выходит за пределы покаянной исповеди, но гораздо более важным, чем ее научное значение и художественная ценность, мы должны признать нравственное ее воздействие не серьезного читателя, ибо этот мучительный анализ единичного случая содержит в себе и общую мораль. Беспризорная девочка, занятая собой мать, задыхающийся от похоти маньяк – все они не только персонажи единственной в своем роде повести; они, кроме того, предупреждают нас об опасных уклонах; они указывают на возможные бедствия. «Лолита» должна бы заставить всех – родителей, социальных работников, педагогов – с великой бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надежном мире.

Творчество

Набоков оставил после себя, без преувеличения, огромное литературное наследие. Его главными, написанными по-русски книгами являются: «Машенька» (1926), «Король, дама, валет» (1928), «Возвращение Чорба», «Защита Лужина» (1930), «Подвиг» (1932), «Круг» (1936), «Дар» (1937-1938), «Приглашение на казнь», «Соглядатай» (1938) и другие. В те же годы опубликовал немало стихов, стихотворные драмы: «Дедушка», «Смерть», «Скитальцы», «Плюс», пьесы в прозе, немало переводов, в том числе для детей: «Аня в стране чудес» Л. Кэтола. В США писал по-английски: «Действительная жизнь Себастьяна Найта», «Под знаком незаконнорожденных», «Лолита», «Призрачные вещи», «Ада», «Взгляни на арлекинов!». Переводил на английский русскую поэзию XIX века. Перевел и построчно откомментировал «Евгения Онегина», издал прочитанные в Уэльслейском колледже и Корнуэльском университете лекции по русской литературе.

В. В. Набоков оставил значительное драматическое наследие: его перу принадлежат девять пьес и сценарий для фильма по роману «Лолита».

Первая из пьес, «Событие», была написана в Ментоне в 1938 году и появилась в том же году в четвертом номере журнала «Русские записки». Следующая пьеса «Изобретение Вальса» написана в сентябре 1938 года в Кап д Антиб и напечатана в одиннадцатом номере «Русских записок».

Пансион набоковской прозы плотно населен малосимпатичными персонажами. Угрюмые, докучливые. То фальшивые, то трусливые, то откровенно подлые. Они и выглядят соответственно. В авторском голосе слышится злость и разочарование: ущербна, пакостно-тягуча, мелочна человеческая натура. То этот внимательный соглядатай заметит на чьем-то лице мясистую бородавку у носа, «словно лишний раз завернулась ноздря» («Круг»), то почует «теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины» («Машенька»), и читателю едва не делается дурно, но это еще цветочки; то расскажет, точно уголовный хроникер, как мать, потеряв терпение, утопила двухлетнюю дочку в ванной и потом сама выкупалась – не пропадать же горячей воде («Василий Шишков»). Из каждого человека можно добыть «слабый раствор зла». Безрадостное впечатление. Кретинизм, мерзость…

Набокова обвиняли в бездумности и бездуховности, в аморализме, в подмене добродетельного пафоса приемом. Но так ли это? Взглянем на некоторые его произведения поближе.

Читая роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», невольно погружаешься в лабиринт зеркал, причудливый мир отражений, который тем более интересен, что за каждым отражением мы находим ускользающие черты самого Набокова.

Исследуя подлинную жизнь Найта, мы вместе с героем романа (да что там, вместе с самим Набоковым) постоянно встречаем подробности жизни и черты характера, столь хорошо знакомые истинным любителям Набокова. Порою кажется, что автор намеренно изобразил себя, умершего в Старом Свете, в образе Себастьяна Найта, и себя, родившегося в Америке, в образе рассказчика. Но для любителя шахматных задач это было бы слишком просто. Автор намеренно играет с Читателем, предоставляя ему возможность увидеть почти готовый портрет Владимира Набокова. Но тут же он затуманивается; еще немного, и вот уже виден только бледный контур; а затем, и вовсе – только улыбка. Впрочем, и она растворяется, но лишь для того, чтобы мы вновь встретились с живым писателем на другой странице. При этом сам автор – это и есть его книги; книги, которые рождаются с обложки и умирают с последней страницей. Во всяком случае, все книги Набокова закрываешь с чувством утраты чего-то неуловимо прекрасного.

Вообще, тема отражений в произведениях Набокова играет очень важную роль. Без осознания значимости этой роли невозможно добиться понимания всего творчества писателя. Со страниц книг на нас смотрит не сам автор, а отражение отражения Набокова, одетого в маскарадный костюм и играющего роль, придуманную им самим.

Или первый роман Набокова-Сирина «Машенька», - наиболее «русский» из романов Набокова. В романе вся атмосфера, воздух некой странности, призрачности бытия окутывает читателя. Здесь воплощена подлинные судьбы, превращенные талантом Набокова в вымышленные. Позже, в 1954г., в «Других берегах» он изложит истинные происшествия, породившие роман, и назовет истинное место действия – берега все той же реки Одереж под Петроградом. Здесь появится как бы «подкладка» этой, говоря словами автора, «полубиографической повести», - сад его дяди В. И. Рукавшиникова; татарский разрез глаз героини, которой он вновь дает псевдоним – Тамара; и пара подруг, которых заботливая судьба вскоре приберет прочь с пути; велосипедные прогулки с фонарем, заряженным магическими кусками карбида. Та же неблагосклонная для любви петроградская зима, кончившаяся тусклым расставанием, в отличие от Машеньки шагнет не в сумерки, «пушисто пахнущие черемухой», а в «жасмином насыщенную тьму».

Но уже в «Машеньке» впервые заявит о себе основная сквозная тема В. В. Набокова: тема двух домов. Дом, где временно проживает Ганин, главный герой повествования, прозрачен не только для грохочущих поездов, но и для читателя – как сущий символ не одного лишь проходного двора изгнания, но и прошлого как такового. В конце герой его покидает и «не вернется больше никогда». Причем Ганин наконец понимает, что любезный его сердцу образ Машеньки тоже остался навеки «там, в доме теней, который уже сам стал воспоминанием». А следом всплывает дом другой, только еще строящийся.

Пожалуй, самая характерная черта, свойственная всем проходным героям Набокова, – их максимальный эгоизм, нежелание считаться с «другими». Ганин жалеет не Машеньку и их любовь, он жалеет себя, только себя, которого не вернешь, как не вернешь молодости и России. И реальная Машенька, как не без оснований страшится он, жена тусклого и апатичного соседа по пансионату Алферова, своим «вульгарным» появлением убьет хрупкое прошлое…

Писательница Галина Кузнецова передает характерный разговор в русской провинциальной библиотеке на юре Франции: «Я спросила о Сирине. – Берут, но немного. Труден. И потом, правда, что вот хотя бы «Машенька». Ехала, ехала и не доехала. Читатель таких концов не любит».