«Дуэли и дуэлянты в произведениях А.С.Пушкина»

История русской дуэли XIX веков – это история человеческих трагедий, мучительных смертей, высоких порывов и нравственных падений. И все это многообразное и яркое явление было результатом сокрушительного психологического перелома – перехода от Московской Руси к петербургской России.

Трудно представить себе быт и нравы России двух предреволюционных столетий без такого явления, как дуэль. Словно в зеркале с увеличительным стеклом, в этом явлении выпукло отразились характерные черты нормативного поведения тогдашнего русского общества, дворянско-чиновничьей среды, прежде всего.

Дуэль имеет свою историю. Ее истоки отыскивают в рыцарских турнирах, типичных для европейского средневековья; тогда рыцари затевали поединки ради демонстрации мужества и силы - и, как правило, во имя «Прекрасной Дамы». Противники большей частью не испытывали друг к другу никакой вражды, мало того: они могли быть незнакомы между собой и выступать инкогнито, в масках. Победителя увенчивали наградой.

С течением времени рыцарство утратило свой авторитет, но обычай открытого поединка сохранился - хотя функция его изменилась. В XVII-XVIII вв. уже не требовалось совершать подвиги с именем Дианы или Лауры на устах, зато возникла потребность, как мы бы сегодня сказали, выяснять отношения, связанные с понятиями чести, достоинства, благородства, провоцируемые к тому же спором, ссорой, взаимной неприязнью.

Из Европы дуэль перешла в Россию, для русского XVIII века дуэлянт (тогда говорили «дуэлист») - уже достаточно симптоматичная фигура. За французским «заимствованием» тянулся кровавый след, что вызвало беспокойство властей; Петр I категорически запретил поединки и повелел их участников «смертию казнить и оных пожитки описать». Позднее Екатерина II подтвердила запрет Петра, и потом ситуация не претерпела изменений. В XIX веке смертная казнь дуэлянтам не угрожала, но офицер мог поплатиться разжалованием в солдаты и ссылкой на Кавказ, в зону боевых действий - наказание достаточно суровое. Тем не менее, россияне «стрелялись» и в столице, и в провинции, и непросто указать на случай отказа от дуэли по причине официального запрета. С другой стороны, восприятие и оценка явления были неоднозначными, громкие «за» и резкие «против» чем дальше, тем чаще смешивались, переплетались. Официальный запрет сопровождался и противодействием, и поддержкой общественного мнения.

Дворянские поединки были одним из краеугольных элементов новой – петербургской – культуры поведения, вне зависимости от того, в каком конце империи они происходили.

С дуэльной традицией неразрывно связано и такое ключевое для петербургского периода нашей истории понятие как честь, без исследования которого мы не сможем понять историю возмужания, короткого подъема и тяжкого поражения русского дворянства.

В истории дуэли сконцентрировалась драматичность пути русского дворянина от государева раба, к человеку, «взыскующему свободы и готовому платить жизнью за неприкосновенность своего личного достоинства, как он понимал его на высочайшем взлете петербургского периода – в пушкинские времена».

Русская дуэль была жесточе и смертоноснее европейской. И не потому, что французский журналист или австро-венгерский офицер обладали меньшей личной храбростью, чем российский дворянин. Отнюдь нет. И не потому, что ценность человеческой жизни представлялась здесь меньшей, чем в Европе. Россия, вырвавшаяся из феодальных представлений одним рывком, а не прошедшая естественный многовековой путь, обладала совершенно иной культурой регуляции человеческих отношений. Здесь восприятие дуэли как судебного поединка, а не как ритуального снятия бесчестия, оставалось гораздо острее.

Отсюда и шла жестокость дуэльных условий – и не только у гвардейских бретеров (неоправданно кровожадных), а и у людей зрелых и рассудительных, - от подспудного сознания, что победить должен правый. И не нужно мешать высшему правосудию искусственными помехами.

Тогда же, наряду с холодным оружием, стали применять пистолеты; это еще более упростило ход события, но заставило твердо определить правила поединка: так сложился дуэльный кодекс.

Прежде всего, дуэль есть единоборство между двумя лицами по обоюдному их соглашению, с смертоносным оружием, при заранее определенных условиях и в присутствии свидетелей с обеих сторон. Причина ее – вызов одного лица другим за нанесенное оскорбление.

Цель дуэли – получение силою оружия удовлетворения за оскорбление. Оскорбленный дерется, чтобы получить удовлетворение; оскорбитель – чтобы дать удовлетворение.

Если единоборству не предшествовало предварительного соглашения в условиях и если оно произошло не в присутствии свидетелей, то оно не дуэль и не признается ею ни общественным мнением, ни законами.

Предел, когда именно известные действия теряют характер обыкновенного, неважного, и становятся оскорблениями, вообще трудно определим и находится единственно в зависимости от степени обидчивости того лица, на которого эти действия были обращены. Этот взгляд, конечно, может применяться только к оскорблениям легкого свойства, между тем как все, разделяющие с обществом вкоренившиеся в нем понятия о чести, должны относиться к оскорблениям более серьезным с одинаковой щепетильностью. Исходя из этого предположения, различают три рода оскорблений.

1. Оскорбление легкое. Невежливость не есть оскорбление. Кто был оскорблен за оказанную другому невежливость, тот считается всегда оскорбленным. Если за легкое оскорбление будет отвечено тоже оскорблением легким, то все-таки сперва затронутый останется оскорбленным.

2. Оскорбление обруганием. Оно может быть вызвано как произнесением ругательных слов, так и обвинением в позорных качествах.

Кто за легкое оскорбление был обруган, тот считается оскорбленным.

Если обруганный ответит обруганием же, то все-таки он будет считаться оскорбленным.

1. Оскорбление ударом. Под ударом подразумевается всякое преднамеренное прикосновение.

Кто за обругание был побит, тот считается оскорбленным.

Если после получения удара будет оплачено тем же, то все-таки сперва побитый останется оскорбленным. Последний не становиться ответственным за то, что он, будучи взбешен полученным ударом и не помня себя, воздал равным за равное. Это правило не изменилось бы и в том случае, если второй удар был бы сильнее первого или имел последствием поранение.

К оскорблению ударом обыкновенно приравнивают и те оскорбления, которые грозят уничтожить каким-либо образом нравственно человека, как-то: обольщение жены или дочери, несправедливое обвинение в шулерстве, обмане или воровстве.

Дуэль, ставшая страстью, породила тип бретера - человека, щеголявшего своей готовностью и способностью драться где бы то ни было и с кем бы то ни было. Риск у бретера носил показной характер, а убийство противника входило в его расчеты. И, опять же, бретерство оценивали по-разному. Одни видели в нем максимальное проявление дуэльной традиции, другие - смесь позерства и жестокости.

Во второй половине XIX веке, с появлением в культурной сфере разночинца-радикала, отвергавшего нормы, установки дворянской морали, престиж дуэли заметно понижается. Уменьшается их число, редкостью становится смертельный исход. Прежде дуэлянтов разводили на 25-30 шагов, а расстояние между "барьерами" (условно обозначенными брошенной наземь шинелью или просто чертой) не превышало 10-12 шагов, т.е. противники имели право идти навстречу друг другу и стрелять либо на ходу, либо, дойдя до "барьера"; в случае ранения дуэлянт мог потребовать "к барьеру" своего противника - за раненым сохранялась возможность ответного выстрела. Смертью заканчивались не десятки, а сотни дуэлей. В конце же XIX века "барьеры" устанавливались на расстоянии 20-30 шагов, а исходная дистанция равнялась 40-50 шагам; результативность стрельбы, ясно же, понизилась. А главное - поединок перестает быть мерилом чести, его чаще расценивают как дань то ли условностям, то ли предрассудкам. Кроме того, возникают общественные движения (народовольчество, эсеры), вводящие в свою программу террор; волна террористических актов оттеснила на второй, на третий план дуэльные события.

Дуэль, во всем многоразличии своих проявлений, запечатлена в русской литературе XIX - начала XX веков, от Бестужева-Марлинского и Пушкина до Чехова и Куприна. Писатели сосредотачивают свое внимание на психологии дуэлянта, на его преддуэльных размышлениях и переживаниях, на его состоянии и поведении во время поединка; художественные характеристики существенно дополняют документальное знание.

В 1791 году литератор Н. И. Страхов выпустил «Переписку Моды», чрезвычайно напоминающую крыловскую «Почту духов». В нравоописательной этой переписки немалое место уделено дуэлям.

В начале книги воспроизводится «Просьба фейхтмейстеров к Моде»: «Назад несколько лет с достойною славой преподавали мы науку колоть и резать, и были первые, которые ввели в употребление резаться и смертоубийствовать. Слава наша долго гремела и денежная река беспрерывно лилась в карманы наши. Но вдруг некоторое могущественное божество, известное под именем здравого смысла, вопреки твоим велениям совсем изгнало нас из службы щегольского света. Чего ради мы, гонимые, разоренные и презираемые фейхтмейстеры, прибегли к твоей помощи и просим милостивого защищения».

Наблюдательный и осведомленный современник утверждает, что расцвет деятельности учителей фехтования пришелся на предшествующее десятилетие – восьмидесятые годы. Восьмидесятые годы – время «Жалованной грамоты», закрепившей личные права дворянства, отбитые у власти в стремительном напоре дворцовых переворотов. С другой же стороны, восьмидесятые годы – время окончательной стабилизации военно-бюрократической империи, введение режима наместников, обладавших всей полнотой власти на местах и ответственных только перед императрицей, когда жаждущий деятельности дворянский авангард оказался жестко включен в усовершенствованную государственную структуру и окончательно лишен сколько-нибудь самостоятельной роли.

Злое электричество, возникшее от пересечения этих двух тенденций, и стимулировало – до абсурдного накала – дуэльную активность дворянской молодежи.

Через двадцать страниц после «Просьбы фейхтмейстеров» автор поместил письмо «От Дуэлей к Моде»: «Государыня моя! Я чаю, вы довольно памятуете, сколько много мы утончали и усовершенствовали поступки подвластного вам щегольского света. Бывало в собраниях, под опасением перерезания горла, все наблюдали строжайшее учтивство. Но этого еще мало! Бывало, посидишь хоть часок в гостях, того и гляди, что за тобою ничего не ведавши, поутру мальчик бряк на дворе с письмецом, в котором тот, кого один раз отроду увидел и едва в лицо помнишь, ругает тебя наповал и во всю ивановскую, да еще сулит пощечины и палочные удары, так что хоть не рад, да готов будешь резаться. Бывало взгляд, вид, осанка, безумышленное движение угрожали смертию и кровопролитием. Одним словом, внедавне все слова вешались на золотники, все шаги мерялись линиями, а поклоны футами. Бывало хоть чуть-чуть кто-либо по нечаянности зацепит шпагою и шляпою, повредит ли на голове волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк ли имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни за что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!»

Сквозь сатирическое преувеличение здесь явственно проступает серьезность мотивов происходившего: поднявшееся одним рывком на новый уровень внешнего и внутреннего раскрепощения дворянство вырабатывало столь варварским образом новую систему взаимоотношений – систему, в которой главным мерилом всего становилось понятие чести и личного достоинства. Однако отсутствие разработанной «идеологии чести» приводило к тому, что поединок представлялся универсальным средством для решения любых бытовых проблем, от самоутверждения до обогащения.

Негативные варианты дуэли изображены у Пушкина в повести «Выстрел», в романе «Евгений Онегин». Герой «Выстрела» ищет предлог для драки, дабы утвердить свое первенство в гусарском полку; в нем чувствуются бретерские замашки. Его противник - богатый граф, «любимец счастья» - демонстрирует наигранное презрение к смерти: ест черешни под дулом пистолета. Как люди, действующие в угоду своему самолюбию, они стоят друг друга. Евгений Онегин, напротив, не заботится о первенстве и не ведет игру, более того, ему понятна легковесность вызова, сделанного Ленским - разгоряченным юношей-романтиком; тем не менее, он берет в руки пистолет - берет, подчиняясь нравам «большого света», опасаясь сплетен, «хохотни глупцов», иначе говоря, уступая тому, что в душе презирает. «Пружина чести» здесь играет роль ложного стимула, предопределяющего неизбежность бессмысленного убийства.

Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив или несчастлив только в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположенный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление, и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе.

С душою прямо геттингенской

………………………………