30379-1 (Влияние женщин на становление дворянской культуры XIX века), страница 2

Принадлежу другому миру я.

Иных богов я чту и призываю

И говорю иным я языком;

Я им чужда, смешна, - я это знаю,

Но не смущаюсь перед их судом.

……………………

Сном братьев и друзей моих далёко -

Он ополчил, окончив жизнь свою.

Немудрено, жрицей одинокой

У алтаря пустого я стою!

("Моим критикам" 1956 г.)⁸

В 1851 году, в подмосковном селе Воронове, Ростопчина заполняет своим скользящим "паутинным" почерком страницы нового романа о светской красавице Марине Ненской, "счастливой женщине, убитой своим счастьем". Героиня изысканна и благородна, мы видим прекрасную женщину в голубом дымковом платье при свете высоких свечей. Поэтический идеал женщины, столь не похожей на неблаговоспитанных "эмансипанток", заполнивших страницы современных книг, бульвары и гостиные городов и глумящихся над всеми правилами нравственного и эстетического чувства.

" Да, тогда выучивали наизусть Расина, Жуковского, Мильвца и Батюшкова. Тогдашние женщины не нынешним чета! Они мечтали, они плакали, они переносились юным и страстным воображением на место юных и страстных героинь тех устаревших книг; это всё, может быть, очень смешно и слишком сентиментально по-теперешнему, но зато вспомните, что то поколение мечтательниц дало нам Татьяну, восхитительную Татьяну Пушкина, милый, благородный, прелестный тип девушки тогдашнего времени," - рассказывает Ростопчина о юности героини и вспоминает собственную. И сама Марина, черноволосая красавица, естественная и романтическая, не слегка ли завуалированная мадмуазель Додо Сушкова, увиденная через стекло лорнета пристальным взглядом "прекрасных и выразительных карих глаз" графини Ростопчиной.⁹ Нескромные читатели с появлением романа в журнале "Москвитянин" (1851-1852) стали искать параллели в судьбе автора и её alter ego Марины, и без труда находили. " … до меня дошло, что в высшем петербургском обществе очень восстают на мой роман, уверяют, что я в нём описала себя, рассказывала свою жизнь, что в нём узнаются известные лица, и теперь существующие в обществе, что это цинизм. … Есть ли на свете писатель, кого бы не упрекали тем же самым, и не всегда ли, и не везде ли праздные сплетни и безучастные толки света старались злоумышленно смешать автора с его героем, видеть самого создателя какого-нибудь типа в лице, им представленном, и в чертах безмолвного творения порицать и оскорблять его творца, невольно беззащитного, чтоб терпеливо сносить личные на него нападения?… Не тоже ли было и с Де Сталь, которую наперёд хотели видеть и в Коринне и в Дельфине? Не тоже ли было и с Байроном …" - не сдерживает раздражения Ростопчина.¹⁰ И она права и не права одновременно - поскольку повод к этим неприятным сближениям подала сама.

Конечно, "Cчастливая женщина" - не интимный дневник графини Ростопчиной. Обстоятельства биографии автора и героини похожи, но не тождественны. Неудачное замужество Додо Сушковой не роковая ошибка Марины Ненской, обманутой искусным притворством немолодого жениха. Выбор Евдокии скорее всего можно назвать браком по расчёту; муж был не старше, а моложе и по-своему, несомненно, любил её. Просто лишённая романтической любви, Ростопчина столкнулась с прозаической семейной жизнью вдвоём с взбалмошным и, кажется, не очень романтичным человеком. Не срисован с князя П.А. Мещерского или с А.Н. Карамзина, сын историографа - их молва назвала возлюбленными графини и Борис Ухманский. Образ Марии скорее не так автобиографичен, как автопортретен.

" … в книгах её так много похожего на лирический дневник … . Но самая жизнь, запечатлённая в этих воспоминаниях, похожа на странный роман… " - так лаконично и тонко очертил жизненную канву Ростопчиной Владислав Ходасевич в посвящённой ей статье.¹¹ В этой характеристике он невольно следует самой поэтессе, писавшей П.А. Вяземскому по поводу последнего издания своих стихотворений: "Это листки из сокровеннейшего дневника моего сердца, которые до сих пор хранились под спудом и не показывались никому".¹²

Ростопчина была лирической поэтессой "в высшей степени"; её стихотворения - почти всегда признания, с точными датами и посвящениями, намеками на понятные ей и близким события. Стирая черту между своей жизнью и её словесным преломлением, Ростопчина одновременно и придавала осязаемость традиционным поэтическим формулам, и подчиняла свою биографию условностям литературы. Это была квинтэссенция романтического видения.

Проза, поэмы, драматургия Ростопчиной родственны её лирике. Внутренняя близость к поэзии особенно проявилась в "Счастливой женщине" - и в недостатках, и в своеобразии романа. Он получился слишком растянутым, часто риторичным в отступлениях и не лишённым мелодраматичности. Причудливое смешение аналитичности и моралистики, свойственной веку восемнадцатому, и конфликтов светской повести В.Ф. Одоевского или В.А. Соллогуба не создавала романную форму, и произведение оставалось как бы незавершённым. Но "Счастливая женщина" не была и всего лишь подражанием романтической повести. Поэтическая героиня Ростопчиной одновременно жертва и порождение не идеального окружения: свет преследовал её чувства, но и одухотворял существование Марины. Коллизия "Счастливой женщины" оказалась как бы (слабым и бледным, конечно) предвосхищением истории Анны Карениной. Романтическая поэтика, может быть, неожиданно для самой писательницы, нарушалась и бралась под сомнение.

Впрочем, не вполне романтическим оказался и идеал писательницы. Образ женщины, требующий поклонения и защиты, представлялся Ростопчиной несовместимым с формально - юридической, "непоэтичной" и "безнравственной" идеей эмансипации, свободы брака и любви, которой посвятила свои романы Жорж Санд. Цензура рассудила иначе.

"Он мне кажется сомнительным в смысле нравственном и плохим в литературном отношении" - так характеризует роман цензор Ржевский в письме Погодину. Издатель сообщает о мнениях, своих и цензора автору. Ответ Ростопчиной на высказанные ей Погодиным замечания резок, отступать она не намерена: "Я ни слова, ни полслова не переменю", - заявляет писательница и упрекает издателя "Москвитянина", что тот боится "ультра православных злословных".¹³

Роман читает Л.А. Мей и убеждает цензора изменить мнение. В архиве Погодина сохранилось письмо поэта: "Поехали к Графине и прослушали роман (оканчивающийся громовым письмом). Роман оказался (по моему мнению совершенно удобопропускаемый, по мнению Ржевского - пропускаемый за многими исключениями. И с разрешения Владимира Ивановича.¹⁴). Что делать? … во 2-м часу я во всяком случае буду у Ржевского - кто знает? Утро вечера мудренее? … Роман Графини вообще очень хорош, местами восхитителен", - сообщает Мей издателю.

Претензии цензуры были по-своему логичными. Незаконная любовь Марины и Бориса оправдывалась в глазах Ростопчиной искренностью их чувств, изменами и холодностью мужа Ненской - но она оставалась посягательством на святость и нерушимость брака … . Писательница романтизировала и находила оправдания страсти, но не могла найти его для законов супружества.

Подвёл итог истории и нашёл слова для оценки дядя Ростопчиной, Н.В. Сушков, литератор третьестепенный, но человек с взыскательным эстетическим вкусом; "Сказка как сказка, роман как роман. Нет в нём ничего особенно странного и ничего бессмертного. Что же? И друзья, и недруги стали чего-то доискиваться в нём затаённого, Жорж Сандовского, безнравственного! По-моему, "Счастливая женщина" стоит всех почти повестей и романов, постоянно появляющихся в журналах, - ни выше, ни ниже их; только разве благороднее, благопристойнее и благовиднее."

Роман не принёс счастья героине и оставил неудовлетворённой писательницу. Воображение и воспоминания ведут романтическую красавицу в другой край.

Повесть "Палаццо Форли" написана спустя год после "Счастливой женщины" и внешне не похожа на неё. Интригующий авантюрный сюжет, а не исповедь организуют текст. Любовь героев не драматична, скорее радостна. Охраняемые провидением и заботливой писательницей, Пиэррина Форли и Амиль де Монроа благополучно преодолевают все препятствия. "Счастливая Женщина" и "Палаццо Форли" - это две версии романтического повествования. Судьба может предложить горький или светлый жребий - всё зависит от случая и обстоятельств, а Италия - тот уголок земли, где обстоятельства благоприятствуют любви. Воздух, наполненный мелодичными напевами оперных арий; камень, хранящий следы шагов великого Данте; полувоздушная красавица, как бы вышедшая из золотистой дымки старой венецианской картины … это край, с которым связаны тёплые воспоминания автора "Палаццо Форли". Здесь, в Риме, весной 1846 года соотечественники чествуют её поэтический дар лавровым венком. Здесь Ростопчина встречается с Гоголем, и, может быть, он говорил о красоте и весёлой раскованности итальянского карнавала; сцены народного праздника в повести Ростопчиной напоминают картины этого веселья в гоголевском "Риме". В образе Пиэррины Форли она рисовала своё несбывшееся счастье, как в Марине Ненской - своё настоящее горе.

"Счастливая женщина" и "Палаццо Форли" были попыткой писать вопреки духу и нравам времени и в стороне от него. Их читали - и не читали, обсуждали - и молчали. Спустя 4 года Ростопчина переходит в литературную атаку на новый век. Классический образец для парафразы "Горя от ума" окажется не стесняющим обрамлением современному маскараду идей и идолов, оттеняющим пороки нынешних лжегероев. Фигуры Грибоедова столь объёмные, что скрывают в себе множество современных лицедеев и лицемеров. "Долой маски!"

Злая сатира на общественную жизнь "Возвращение Чацкого в Москву … " не свидетельство верноподданических симпатий автора. Правда, перу Графини Ростопчиной принадлежат, цитируемые В. Ходасевичем, выразительные строки из письма Погодину, в котором писательница выражает желание стать "на полчасика Николаем Павловичем, чтобы призвать на лицо всех московских либералов и демократов и покорнейше просить их … прогуляться за границу"; или например, такой пассаж: "Если бы нам теперь себя огородить духовно Китайскою стеною, запретить ВСЕ без изъятия книги и журналы, прервать все сношения с западом, мы бы ещё на много веков отвратили от себя заразу … ".¹⁵ И всё же позиция Ростопчиной далека от официозности. Вспомним о созданных в 1830 и 1831 двух стихотворениях, о "Мечте" и "К страдальцам - изгнанникам". Или о "Насильном браке". Её неопубликованное письмо близкому знакомому, литератору Н.В. Путяте, приоткрывает нам истину:

Вороново, 7 июля 1855 года

Вы меня так утешили Вашею припискою, любезный брат Николай Васильевич, что мне непременно хочется самой вас благодарить. К тому же, и поспорить с вами не мешает. А ведь одна из моих любимых привычек, - из таких споров я всегда выношу что-нибудь полезное и хорошее, чем обогащается память или моя мысль. Вы правы на счёт моего боярина¹⁶ он не только изображает то, что было, как то, что я бы желала видеть в боярине, и что могло бы у нас возродится, если бы мы сами о том порадели. - А насчёт аристократии, воля ваша, я за неё горою и упиралась на примере в оочую происходящие. Кто во Франции держит себя честно, тихо, с достоинством, ни жертвуя ни верою, ни убежденьями своими, кто как не один faubourg A. Germain?¹⁷ А в Англии, эти мерзавцы торгаши, в чьих руках управление так грустно, разве это не вши, не выскочки из торгашей, не отродье адвокатово, тогда как настоящая аристократия, старинные лорды, удалены от дел вот уже 30 лет, и только иногда показываются - когда надо принести что-нибудь в жертву за благосостояние целого края и твёрдость конституции? … Везде средние классы портятся и развращаются все своим эгоизмом, продажеством, честолюбием мелким и мелочным, и если запад страждет, то от них и по их милости. Даже люди способные между ними скорее сносны, чем полезны, потому что пружины их деятельности не честь и не благородство. - Если у нас боярства нет, то именно потому, что не было родовое, коренное, независимое и фундаментальное, а доставалось, как мандаринство, по высшему соизволению или капризу, ни за что, ни про что иногда. Дайте наследственных бояр, и мы возродим общее мнение, эту необходимую пружину в многосложной машине всякого правительства и управления! - Вот какова была моя мысль, и к чему клонятся мои выражения конечно, её нельзя было высказать напрямик, - и я похвалила дедов, чтоб дать внукам желанье заслужить такие же похвалы. - Впрочем, ещё раз благодарю за критику вашу, которой доказывается мне ваше сочувствие и ваше внимание к моим рифмам; вы знаете, что каждое ваше слово ценится и имеет вес в глазах моих. Да-с! а что Пуо¹⁸ высказал недавно о необходимости аристократии, о своих прежних заблуждениях на это счёт? … - Но я теперь, без всяких заблуждений жму дружески вашу руку, прошу вас передать кузине всё, что я желаю ей хорошего и думаю о ней прекрасно, равно мои искренние поздравления с дорогою племянницею, - и обоих вас прошу не оставлять своею дружбою. Преданная вам вполне Евдокия Ростопчина"

Высказанные в письме взгляды не феноменальны и во многом совпадают с воззрениями Вяземского и Пушкина 1830-х годов. Конечно, мысль о независимой от власти аристократии, ограничивающей и примиряющей абсолютистские притязания монархии и разрушительные стремления "низших классов" в ситуации середины 50-х годов была безнадёжным анахронизмом. И в реальности она может воплощаться в советы охранительного толка.

Идеи противника необходимо разоблачать, лучше всего - высмеивать: "надо уничтожать, опровергать, а главное, осмеивать умело всё вредное, злонамеренное, безумное и порочное, что появляется в наших современных и других изданиях … ".