12816-1 (Образ коня в русской литературе), страница 2

У М.Ю.Лермонтова же в стихотворении «Бородино» видим момент атаки:

...Земля тряслась — как наши груди;

Смешались в кучу кони, люди...

Жалость сжимает сердце, когда читаешь о том, как гибнут кони, но они до последнего несут своего седока, решают его судьбу — попадёт он в плен или проявит безоглядную смелость. Недаром автор «Слова о полку Игореве» говорит: “Всядем же, братья, на борзых коней” — вот оно, единство всадника и коня. Именно эти животные и решили в основном исход сражения, которое происходило весной. Славяне содержали своих любимцев зимой в стойлах (в отличие от половцев, чьи кони питались подножным кормом), хорошо их кормили, лелеяли и, конечно, надеялись на их силу, выносливость. И кони никогда не подводили своих хозяев. Ведь они тоже “понимали” трагизм ситуации — русич по воле случая мог пересесть “из седла золотого в седло рабское”.

Лучше ведь убитым быть,

Чем пленённым быть...

Лошадей жалели, не гоняли зря, берегли самых лучших для ответственных дел, “прикипали” к ним душой, и животные чувствовали душевное состояние своего седока. Читаем об этом у Л.Н.Толстого в «Войне и мире»: Долохов в лагере у французов получил нужные сведения и торопится уехать. Он “долго садился на лошадь, которая не стояла”.

Петя Ростов перед сражением разговаривает с Карабахом — малороссийской лошадью, целуя и нюхая её ноздри: “Ну, Карабах, завтра послужим”. Лошадь поняла его и даже не укусила его за ногу.

Уже в сражении Петя прокричал:

“—Ура! Ребята... наши!..” — и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперёд по улице, впереди всех... И самое страшное было, когда лошадь, набежав на тлевшийся в утреннем свете костёр, упёрлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Она уже чувствовала смерть своего юного друга. Нет гусара, но конь-то на этот раз остался жив.

А вот другая: “...лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было выказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не уронив майора, и поскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям” от летящей, свистящей гранаты, которая смертельно ранила князя Андрея.

“Война — противное человеческому разуму состояние”, но так устроено общество, что оно не может не воевать. Война ужасна и приносит горе всем живущим на земле.

Вот как передаёт Н.В.Гоголь бой ляхов и козаков (так у писателя!) в повести «Тарас Бульба»:

“...Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать в лицо атаману Кукубенко, но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся в сторону” (не хотел он умирать, но достала пуля его хозяина). Но в другой раз, когда всадник уклонился головой от пули и попала она в конскую грудь, вздыбился бешеный конь, грянулся об землю и задавил под собой всадника, сражавшегося с Остапом.

Но даже в трагические минуты козак не может пройти мимо хорошей лошади. “Демид Попович... двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот добрые кони, таких коней я давно хотел достать!»” Он выгнал коней далеко в поле, крича стоявшим рядом козакам перенять их.

Иметь хорошую лошадь (коня) для бойца было великим счастьем. В связи с этим вспоминается фадеевский Морозка, сражающийся с конным отрядом в дальневосточных лесах против японцев и белогвардейцев. В народе говорят, что питомец похож на своего хозяина. Да, так оно и было.

“Гривастый жеребчик был крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина; такие же ясные, зелёно-карие глаза, так же простовато-хитёр и блудлив”. Удивительное между ними было понимание, единение, согласие: “Мишка-а... у-у... Сатана-а, — любовно ворчал Морозка, затягивая подпругу. — Мишка, у-у... божья скотинка...”

Мишка — верный раб своего любящего хозяина. Жеребчик смотрел на людей зелено-карими глазами, и за его понимающий взгляд, преданность и любит его Морозка. Он не хвалится своим конём перед Гончаренко, залюбовавшимся Мишкой (он восхищается им):

“—Ладный конёк...

—Жизни не жалко!”

Да и как же не любить ординарцу своего “курчавого, звонкокопытного жеребца”, появляющегося по первому зову хозяина, “свистящего пронзительным разбойным свистом”. Чем больше узнаёшь о жизни коня и его хозяина, тем более замечается воссоединение их душ, мыслей и чувств.

Мишка-жеребец “оттолкнул Морозку мордой, повернул к Мечику, будто нарочно”, взгляды их встретились... Иногда хватает лишь взглянуть в глаза друг другу, и поймёшь, что ты значишь в этой жизни. И Мечик это “понимал” благодаря Мишке.

Ведь ни к кому из людей не пошёл ординарец после полученного выговора за украденные арбузы, а направился прямо к своему любимцу. Среди своих переживаний он помнит, что “Мишку ещё не поил”, входя постепенно в привычный вымеренный круг. “Мишка тихо и недовольно заржал, будто спрашивал (ведь обеспокоился он за хозяина, смею думать): «Где ты шляешься?»”

Вот он, пример человеческого отношения к брату меньшему, ведь не было у Морозки никого роднее коня, который и принимает все его огорчения на себя. “Морозка вскочил на жеребца и сильно вытянул его плетью, что случалось с ним в минуты величайшего возбуждения. Мишка взвился на дыбы и прыгнул в сторону, как ошпаренный. Морозка всё гнал очумевшего жеребца, полный неистовой злобы, мщения (к Мечику и подобным ему), а Мишка, разобиженный несправедливостью хозяина... замедлил ход и, не слыша новых понуканий, пошёл показно-быстрым шагом, совсем как человек, оскорблённый, но не теряющий собственного достоинства”. Он чувствует, что Морозка постепенно успокаивается, злоба из него уходит при виде “вечерней берёзовой опушки” — мирной, уютной, прохладной. А ведь жеребчик тоже часть вечной, всепонимающей, всепрощающей природы, которая всё расставляет на свои места.

И вдруг... В жизни всё случается вдруг. “Вдруг мохнатый жеребец... ткнулся мордой в землю... возле него, безнадёжно обхватив руками колени, прижатые к груди, не шевелясь сидел человек. Это был Морозка”.

Для него это была не просто мёртвая лошадь, а та жизненная сила, которая наполняла его и радостью, и любовью, и жалостью ко всем, но она ушла с гибелью верного друга, осталась одна пустота и ненависть. “Мир для него стал мрачнее... Темь, судьба казалась ему справедливой карой за всё, что он совершил в жизни”. Ему не жаль было, что он умирает, а то, что никогда не увидит... ни деревни, ни близких ему людей. Морозка сумел предупредить своих об опасности, и мир для него “раскололся надвое”.

Давайте вспомним, как, “завидев вооружённого всадника, люди, не спеша, бросали работу и, прикрывая глаза натруженными ладонями, долго смотрели вслед. «Как свечечка!..» — восхищались они Морозкиной посадкой, когда... он плавно шёл на рысях, чуть-чуть вздрагивая на ходу, как пламя свечи”. Пламя сбили, но искры рассыпались по истерзанной русской земле, и древнерусское “всядем...” не могло пройти бесследно для тех, кто защищал своё человеческое достоинство и готов был идти на бой ради спокойствия других людей.

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнёт ковыль...

Но всё-таки когда-нибудь заканчивается война, и человек начинает жить обыденной, размеренной жизнью с теми, кто ему особенно дорог. Только с другом можно разделить радость и боль, побыть наедине, спросить совета. И таким другом, помощником в делах для Прокла, выписанного Н.А.Некрасовым в поэме «Мороз, Красный нос», был конь Саврасушка, которого купил хозяин сосунком.

Взрастил... на приволье,

И вышел он добрым конём.

И никогда не изменял своему хозяину в крестьянской работе.

С хозяином дружно старался,

На зимушку хлеб запасал.

...Когда же работы кончались

И сковывал землю мороз,

С хозяином вы отправлялись

С домашнего корма в извоз.

...Возил ты тяжёлую кладь.

В жестокую бурю, случалось,

Измучась, дорогу терять.

Много претерпел Саврасушка с хозяином: и нужду, и свист кнута, и метели, и “волчьи горящие очи”, холод... Но был-то он рядом с хозяином, и опять это страшное вдруг: умер, простудившись, Прокл, и

Савраска, запряженный в сани,

Понуро стоял у ворот...

Служил ты хозяину много,

В последний разок послужи!

Тоска, боль, горе в сердцах родных Прокла: что-то будет с ними — жалеть их некому, и “Савраска плетётся ни шагом, ни бегом”.

И вправду, нет никому дела до чужого горя. Трудно ощутить его, если не коснулось лично тебя (лучше никогда его не знать).

Вот и герой А.П.Чехова из рассказа «Тоска» Иона Потапов пытался рассказать о своей беде — смерти сына — пассажирам, но те заняты своими делами. Нет-нет, он не навязывается никому, а только робко “кривит улыбкой рот, натягивает своё горло и сипит: «А у меня, барин, тово... сын на этой неделе помер»”.

Но не слышит его никто (или делают вид), а ведь Ионе только-то и “нужно, что поговорить с толком, с расстановкой”, рассказать обо всём, чтобы охали, вздыхали, всё легче будет, а то ведь “невозможно жутко”. Тоска. Жуткая тоска. Кому поведает он печаль свою? Некому, кроме лошадёнки, такой же неказистой, угловатой, как и хозяин, попавший “в этот омут, полный чудовищных огней... от плуга, от привычных, серых картин...” (Вспомним ещё раз Савраску Прокла.) Никому не нужны в этой суетливой жизни со своей бедой (да ещё зимой, в сумерках, когда чувства наверняка притупляются). Остались они вдвоём, и легче старику от слов и слёз, высказанных, выплаканных “кобылочке”, а она “жуёт, слушает и дышит на руки своего хозяина...”, понимая всё. Это божье существо оказалось намного “человечнее” и мудрее людей.

И нет прощения тем, кто издевается над ними в порыве злобы, ненависти. Ну как можно было забить насмерть “лядащую кобылочку” только за то, что она не смогла “везти вскачь”. “Смех в телеге и в толпе удваивается”, все смеются, хохочут, ведь кобылка “в бессилии начала лягаться”.

“Миколка, словно себя не помня, начинает бить её ломом зря по спине, ему помогают несколько парней с кнутами, палками, оглоблями... Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает”. Нельзя читать такое без слёз и содрогания. Хоть это и болезненный сон, приснившийся Родиону Раскольникову, но он — предупреждение о наказании за прегрешения (даже за мысли о преступлении). Природа ничего не прощает. Совершенно непонятно, как человек может называть себя разумным в момент умерщвления животного. Кстати, одного из первых когда-то приручённых им.

Время идёт, а нравы, к сожалению, не меняются. И уже В.В.Маяковский рассказывает о лошади, “которая на круп грохнулась”. И

...смех зазвенел и зазвякал:

—Лошадь упала!

—Упала лошадь! —

Смеялся Кузнецкий.

Но в глазах лошадиных “улица опрокинулась, течёт по-своему...”

...за каплищей каплища

по морде катится...

(А из вас кто-нибудь видел слёзы коров и лошадей, когда их ведут убивать?) Но разве они не часть нас с вами? Пожалейте их хоть словом!

“Лошадь, слушайте —

чего вы думаете, что вы их плоше?

...Каждый из нас по-своему лошадь”.

О, чудо!

Лошадь

рванулась,