6410-1 (От женской литературы - к женскому роману?)

От женской литературы - к "женскому роману"?

(Парабола самоопределения современной женской литературы)

Иваницкий Владимир Габриелович - культуролог, фольклорист.

Жила-была литература - и вдруг выяснилось, что она бывает мужская и женская.

Кое-кто оказался к такому повороту событий абсолютно не готов, так как еще не осознал, что народ состоит из мужчин и женщин (как минимум). А кто-то наивно полагал, что литература бывает просто или плохая, или хорошая... Но его быстро разубедили. На Западе - с помощью ученых доводов. А у нас и разубеждать никого не пришлось.

Слишком привыкли, что общей бани не бывает. Не Финляндия же, не Швеция! Таблички на общественных туалетах М и Ж, жесткий деревенский канон (мужики водку пьют отдельно), да пословицы типа «курица не птица, баба не человек», долго обеспечивали ситуацию: с архаическим раздельнополым обиходом и не собирались распрощаться. Шутка ли язык, в котором существуют особые слова женского рода (стать на половинку ступеньки ниже и произнести): читательница, писательница, поэтесса...

Привычка обусловила трудное расставание с теплящейся в подсознании уверенностью: если есть разница, то нет равноправия. И, честно говоря, сняли проблему. Действительно, так даже спокойнее. Значит, теперь женщины будут рассматриваться как отдельный вид программы? Милое дело!

Так или примерно так следовали прямые, словно бревна, соображения по извилинам - что плоты по широкой, неспешной реке. Но потом поняли, что русло сузилось, течение убыстрилось, над головами бывших корифеев нависли густые тучи. В России стремительно накапливалась критическая масса критически настроенных читателей. И особенно читательниц.

Феминизм стал реальностью и робко пустил корни в России в совершенно особый исторический момент. Эти годы можно описать в терминах неустойчивого равновесия, разброда и шатания, смуты и раскола. Политика? И политика тоже. Но не будет преувеличением сказать, что сомнению подвергалось буквально все.

Уже тогда, вглядываясь в причудливую конфигурацию страны обитания россиянок и россиян, можно было обнаружить, что с приобретением свободы и солнечных очков, защищающих массовое зрение от чрезмерной ясности, мы ухитрились потерять последние остатки чувства исторической преемственности и полупочтения к литературе, которую ныне более привлекательно делать, чем изучать, да и знать вообще.

Словом, самопровозглашенная, но сильно запоздавшая по сравнению с Европой «Эра Подозрений» (термин Натали Саррот) обрушилась тогда на нас, как гроза в июле или упавшая крыша. Но чтобы оказаться в ситуации «самого начала», «чистого листа», литературе надо было избавиться от многого, слишком многого.

В самом деле - никого больше не устраивала пастеризованная пейзажная лирика (тяжелые металлы и пестициды в подтексте); обезжиренные любовные признания в рифму (фрейдизм, аборты, разводы, пластиковые пенисы в подтексте); псевдовосточные волхвования (сектанты, наркота, скандальные разоблачения в подтексте); перезрелые ура-воспоминания борцов с колючей проволокой и берлинской стеной (стукачество, продажность, менталитет безграмотного совка в подтексте). Осточертело даже любимое блюдо - сведение счетов: кто кого как назвал да как вытянул длинной критической лозой.

Сразу стало ясно: приехали. А куда, не знаем. Два-три последних года страна жила в первой фазе шока. Известно, как она протекает: больной скачет на одной ноге, оторванную вторую держит в руках и кричит, что ему не больно. Готов на все, глаза горят. Ломать не строить. Душа не болит. Но потом истерика кончилась. И родились первые такты молчания. Страшноватого. Абсолютного.

Роковые вопросы задавать расхотелось, выслушивать советы про то, как нам обустроить бывшую страну Советов, - тоже. Некий ступор снизошел на мужика: э-э, да отвяжитесь все, дайте отдохнуть!

В этот момент заговорили женщины.

Радикального феминизма в стране самых равноправных женщин боялись всегда: когда три с половиной диссидентствующих активистки в конце эпохи маразма выпустили подпольный женский журнал, тогдашний КГБ клятвенно пообещал стереть их в порошок. Ну, то было давно. Но почему, когда на излете перестройки стало ясно, что женщина вот-вот заговорит в полный голос, демтусовка так перепугалась?

На заседании популярного тогда дискуссионного клуба «Свободное слово» в начале 1994 года своими ушами слышал, как мужчины (писатели, философы, социологи - по политическим пристрастиям «демократы») утверждали: феминизма бояться нечего, потому-что танки и ракеты у нас, у мужиков. За буквальность цитаты отвечаю. Жаль, не помню конкретной принадлежности копирайта. Ни смысл речи ученого мужа, ни его тон не оставляли спасительной надежды на несерьезность, провокативность заявления. Как раз в те дни ТВ транслировало отчет о процессе над американской членовредительницей с кастрационными наклонностями.

Короче говоря, ждали выхода на арену женщин - кто со страхом, кто как манны небесной. И ведь была у них возможность занять выгодную позицию и, как теперь видится, оригинальную нишу. Самым правильным путем был бы курс непримиримой конфронтации, но - забегая вперед - практически никто этим путем не последовал.

Дальнозоркость и немота

Русской литературе с женщинами повезло, а женщинам с нею - нет. Читает женский пол больше, страдает от наших непереводящихся бытовых неудобств больше, но, как утверждают за границей, на редкость мало пишет. Мало по сравнению с мужским полом.

Правда, сдвиги с женской литературой, вернее, с ее отсутствием вроде бы начали проявляться в 1994 году, когда впервые вышли из печати невиданные прежде книги:

альманах - все авторы женщины, сборник рассказов - та же картина. Конференции. Презентации новых проектов. Неужели?!

Но будем честны. То была капля в море.

Публика ничего не почувствовала, критиков заставляло задуматься такое положение, когда женщина кричит во весь голос, а не слышна в досадно фальшивящем хоре политики и словесности. Если прежде дело обстояло плохо, но хотя бы понятно, то теперь все непроясненно, вывернуто, абсурдно. В воздухе еще не развеялись залпы по Белому дому. Отчего молчала женщина - за редкими исключениями - прошлой советской поры? Отчего - если точнее сформулировать - дело выглядело так, что она молчит?

Молчание, ясное дело, молчанию рознь. Как известно, народ безмолвствует и в знак согласия, и с неодобрением, с сердцем, зажатым в кулак. Именно таким ледяным молчанием, полагаю, долго красноречиво молчала советская женщина, не ведающая о феминизме. А когда он обнаружился и проявился, начало происходить странное.

Напомню, как отчаянно собачилась 5 лет назад мужская культура: раскалывались новые и новые половинки союзов писателей, склочно, доходя до рукоприкладства, делили машинки редакций и недвижимость издательств.

Мужикам, конечно, просто необходимо разделиться на кучки, устроить ледовое побоище. И лишь размежевавшись, а в лучшем случае стерев противника в порошок, - засесть за очередную эпопею.

Женщины тогда сразу повели себя диаметрально противоположным образом: они как будто впервые обвели божий мир глазами и принялись наверстывать упущенное - кинулись общаться, писать и публиковать одну проблемную вещь за другой, выпускать журналы и альманахи, проводить семинары и телепередачи.

Тем и запомнился очередной русский раскол. Мужчин отшатнуло друг от друга. Женщины друг к другу потянулись.

Мужчины в СССР были заидеологизированы в гораздо большей степени. Если так, то разительное отличие объяснимо: авторам-мужчинам у нас надо было сперва договориться до геркулесовых столпов мировоззрения, а затем уж заняться собственно литературой. И даже более того: иным литература служила лишь внешним поводом для демонстрации мировоззрения.

Феминизм тоже поначалу приняли за головную идеологию... Но, если взвесить все за и против, - по-моему, ошиблись. В литературе, по крайней мере, феминизм вовсе не идеологичен, он - вид практики. Практичные женщины не тратили времени и становились поэтами и писателями, не сходя с того места, где сидят, стоят или лежат, по пословице «где родился, там и сгодился». Женский ум той поры был конкретен, женский опыт - особенно здесь и теперь - трудно обвинить в умозрительности и абстрактности. Простые вещи, давно потерявшие для мужчин смысл, разом и легко по ходу дела начинали проявляться свои скрытые смыслы там, где пером (или мышкой компьютера) водило загадочное существо, рожающее детей, отказывающееся их рожать, пользующееся языком и этикетными кодами общения совершенно иначе, по-своему.

«Когда вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» - написала женщина. Сор? Маловажные мелочи? Просто жизнь. Жизнь, сущностная часть которой почти утратила для многих свою значимость и распознаваемость. В литературе не бывает мелочей. Под пером женщин даже сор преображался.

Советская - «мужская» по эстетике борьбы со всем миром литература с ее обещаниями коммунистического рая в перспективе симптоматично, упорно не хотела замечать ничего мелкого. Подавай ей гигантские контуры обобщений на горизонте. Все в СССР отличалось врожденной «дальнозоркостью», как выразился культуролог А. Мещеряков. Дальнозоркость советского времени обернулась слепотой к человеку. А загляните на женскую страницу. И ваши будни, и вы, и подруга у плеча предстанут в свежем ракурсе.

Взять хотя бы мемуары. Их невозможно писать, если дать себе слово забыть о мелочах. Женщины - непревзойденные мемуаристки.

Причин, толкающих современницу к бумаге, может быть много, но основных две. Первая: осточертел чуждый мир и неправильная модель его описания. Не те очки! Не тот магический кристалл! Адам заврался, не дать ли слово Еве? Вторая причина тесно связана с первой: разумею процесс самоидентификации женщины, ее жгучее желание ответить прежде всего себе самой на вопрос: «кто я?».

Тут стоит задуматься: а что, собственно, предложит так называемая великая русская литература классического периода, созданная исключительно мужчинами, пишущей женщине в качестве модели? Разве только «Записки кавалерист-девицы» Дуровой. «Записки» - помните разговор о мелочах жизни? - всякий раз удивляющие впервые обратившегося к ним читателя отсутствием ожидаемой олеографической героики, великой пристальностью к низким деталям жизни, - качества, каких не знала мужская проза до Л. Толстого. Эпоха не позволяла Дуровой повествовать откровеннее; если бы позволила - мы, возможно, прочли бы о ежедневных мучениях «корнета» и не такое.

А если нет или почти нет модели - надо рожать новые, свои.

Женская проза в свете смерти фольклора

Обыкновенно массовое появление женщин-прозаиков (поэзия, как всегда, исключение) в той или иной литературе связывают со степенью свободы и независимости женщины в обществе, завоеванием женщиной прав и так далее. Однако суть подобных явлений гораздо сложнее. Дело в том, что само существование письменного текста, автор которого женщина, обусловлено глубокими культурологическими мотивациями.

В седой древности, считают лингвисты, один и тот же язык был расслоен. Когда-то он имел два компонента: мужской и женский с детским. У юношеских и девичьих союзов были свои сакральные слова, свой сленг (табу для противоположной половины), кое-где наблюдалось даже «мужское» и «женское» произношение. Язык не един: он образует пласты как по временной, так и по иным осям координат. Основной водораздел, без сомненья, прошел между письменной и устной речью, между письменной литературой и фольклором. Пути и судьбы мужского и женского начал в этих двух конкурирующих средах складывались существенно различно.

Монополия на письменность поначалу несомненно принадлежала мужскому полу;

женщине еще предстояло (и все еще предстоит) отвоевать себе место в ней.

Не то фольклор, где женщина - и хранительница, и полноправный автор, и потребитель наравне со всеми, а в определенной области - центральный персонаж. Особенно рельефно эту закономерность и неравновесие можно проследить по русской истории.

В начале XX века - относительно поздно, если сравнить с европейскими странами, - в России прекратил передаваться и умер подлинный, не контактировавший с письменной культурой фольклор. Данное обстоятельство сыграло важнейшую роль в том, что женщина стала появляться в русской письменной литературе как автор не эпизодически. Наметилась долгая активизация женского письменного слова.

В странах, где описанный комплекс сдвигов произошел раньше, женская литература имеется и сложилась в тем большей степени, в чем большей мере женщина «эмансипирована» от фольклорно-магической среды, ритуального поведения и аграрно-циклического понимания жизни.

Это понимание в традиционной культуре обслуживал ряд устных жанров: обрядовые и необрядовые песни, приметы, поверья, гадания, молитвы, поговорки, детский фольклор (колыбельные, потешки) и т. д. Полностью поглощенная ими женщина «молчит», т. е. не существует на письме.

Вообще говоря, только отвергнутые жанры имеют шанс стать женскими. Так случилось с художественной прозой в Японии. Проза считалась низким жанром, для ее создания не требовалось специфической китайской учености. Японская художественная проза, в отличие от китаеязычной высоколобой поэзии (образованные слои писали в ту эпоху стихи по-китайски), записывалась упрощенными знаками японской азбуки, которая тогда как раз начала складываться. Эту слоговую грамоту могли выучить и женщины.