3709-1 (Хождение на Ферраро-Флорентийский собор), страница 2

Должно заметить, в Исидоровом соборе термин "церковь" употребляется и в понятийном смысле, без предметной конкретики в значении: "ереси отсекл еси (князь Василий) от святыа церкви"; "божественыа церкви и всем православным христианом неизглаголанное веселие и радость" [IV, c. 99, 100]. Но если не принимать во внимание случаев употребления данного термина в экклезиологическом смысле, то можно говорить об определенном стремлении Симеона Суздальского держаться обычного для него принципа изображения посредством альтернативной терминологии, лексической антитезы, рельефно подчеркивающей противоположность мира православного ("церковь") миру католическому ("божница"). Однако при работе писателя над позднейшим вариантом рассказа - Повестью - несмотря на то что все вышеприведенные чтения в ней также имеют место [V, с. 107, 109, 110; 112, 113], - данный филологический принцип уже потерял свою устойчивость. И не только из-за неловкого выражения "святилищем Божиим", которое, что весьма любопытно отметить, является элементом именно вставного текста. В Повести, кроме того, - там, где по характерной для автора терминологической логике следовало бы оказаться слову "божница", - обнаруживается слово "церковь": "повелеша (речь идет о действительном начале соборной работы в Ферраре 8 октября 1438 г., а по ошибочному свидетельству Симеона - 26 сентября) сотворити в церкви место степенное высоко"; "вниде же папа в церковь в рогате клобуке" [V, с. 103]. И замечательно, что подобное нарушение также характерно именно для вставного текста. Указанная особенность Повести вызывает недоумение: либо Симеон Суздальский, дополняя свою более раннюю версию новыми подробностями, забыл о собственном филологическом принципе различения греков и латинян, своего и чужого; либо же соответствующие вставки вообще не принадлежат Симеону, а суть результат позднейшей редакторской правки.

Между прочим, как видно из нижеследующих примеров, рассмотренного альтернативно-повествовательного принципа придерживались и другие древнерусские авторы, писавшие о Ферраро-Флорентийском соборе.

В данном отношении особенно интересно анонимное Хождение во Флоренцию. Текст этого сочинения четко отражает две стадии в авторском восприятии Запада - до заключения унии и после. Хотя в целом неизвестный суздалец демонстрирует - вероятно, под влиянием митрополита Исидора - спокойное отношение к инославному миру, тем не менее на первой стадии он различал виденные им заграницей католические храмы от своих, православных, характеризуя первые в собственном описании (и это уже отмечали исследователи) исключительно как "божницы", а вторые - как "церкви". Вот примеры (причем далеко не все): "и дошед врат града того (Новгорода - В. К.). и на вратех церковь. и ту митрополит (Исидор - В. К.) облечеся в ризы"; "церкви же христианскые бе у них (в Юрьеве - В. К.) две: святый Никола и святый Гергий"; "и ходящу ему (Исидору, в Любеке - В. К.) на праздник Вознесениа по божницем"; "и божници в немь (городе Авспроке, то есть Аугсбурге - В. К.) устроены. И с надвориа писано велми хитро. а внутри якоже и иные божници подписаны"; "пятый-на-10 собор (в Ферраре - В. К.) месяца генваря в 10, в зборней божнице во имя святаго Юриа"; "божьници в немь (во Флоренции - В. К.) красны зело и велицы"; "месяца того же в 6 служил обедню папа Еугений опреснокомь в соборней божнице въ имя пречистыа Богоматере" [I, с. 468, 470, 472, 476, 480, 482, 484]. Однако когда повествование неизвестного суздальца касается впечатлений, полученных им по заключении унии, действенность которой он, очевидно, совершенно признает, то католические храмы характеризуются уже именно как "церкви" (вероятно, соответственно силлогическому выводу: раз покончено с разделением, значит нет больше и различий). Вот несколько примеров: "месяца сентября 24 (во Флоренции, перед отбытием греков - В. К.) папа служил в церкви святаго Иоанна Предтечи"; "есть в граде том (Венеции - В. К.) церковь камена святый Марко евангелист"; "и иных церквей много в граде томь"; "и видехом гроб его (святителя Николая - В. К.) в церкви на четырех столпех" [I, с. 486, 488]. Кстати, означенная вторая стадия в восприятии русскими Запада зафиксирована и в других ранних повествованиях о пребывании русских за границей. Авторы Заметки о Риме и Исхождения относительно латинских храмов употребляют только один единственный термин - "церковь" [II; III].

Напротив, позднейшие тексты - Слово на лытыню и Летописная повесть - вполне отражают терминологически оформившееся различение между своим и чужим. В этих произведениях лексема "церковь", так же как и у Симеона, употребляется с двумя значениями - предметным и понятийным. Так, в Слове на латыню, когда рассматриваемое слово употребляется в экклезиологическом смысле, его конфессиональная привязанность указана определением. Вот несколько примеров из авторского текста: "сътвори (папа - В. К.) помышляа о сих, еже бы съединити к собе въсточную церковь православиа и уединити с римскою", "мятежа ради и раскола еже гречестей церкви с римскою", "како (вы, латиняне - В. К.) от святыя церкве православья отвергшеся" [VI, с. 361, 362, 385]. То же самое обнаруживается и в тексте от персонажей: "възвеселитеся (пишет Исидор - В. К.) вси ныне яко и церковь восточная коликое бо время разделени быша", "веруйте безо всякого размышления: суть бо все крещени и крещение их свято есть и испытно от римския церкви еже истинно и равно есть якоже и тое церкви крещение"; "да никогда же им [заклинает папа римский аламанского князя и его народ - В. К.] отлучитися от латыни от церкве римские" [VI, с. 374, 375, 391]. В этих и всех подобных случаях, как видно, слово "церковь" (обозначая собою собственно собрание верующих людей) одинаково применимо и по отношению к своему, и по отношению к чужому. Настоящее его значение различается атрибутивно. Иначе обстоит дело, когда в тексте описывается конкретное, предметное явление чужого мира. В таких случаях древнерусский писатель последовательно использует специальный термин, причем в составе изъяснительной конструкции: "иде с ними (Исидор - В. К.) до костеля, сиречь до церкви их", " вниде папа Еугений в костел, сиречь в церковь" [VI, с. 364, 365]. Аналогичное словоупотребление встречается в Слове на латыню еще трижды [VI, с. 371, 390]. Рассмотренные особенности филологического отграничения православия от католицизма точно в этом же виде можно наблюдать и в Летописной повести [VII, с. 115, 116, 117, 122, 123].

Итак, сопоставление того, как данный прием реализован в ранних памятниках ферраро-флорентийского литературного цикла - Хождении во Флоренцию, Исхождении, Заметке о Риме, у Симеона Суздальского - в Исидоровом соборе и Повести, а также в указанных позднейших произведениях, обнаруживает очевидный литературно-стилистический прогресс: применительно к латинским храмам составители "Слова избраного" и "Летописной повести" предпочли использовать заимствованный и однозначный по смыслу термин "костел", отказавшись от исконно русского, но многозначного и необязательно связанного с западными реалиями термина "божница"; семантически и образно расплывчатый штамп они заменили ярким и характеристическим экзотизмом.

Дополнительно к сказанному уместно отметить еще одну терминологическую антитезу. Так, при описании обстановки открытия Собора и в Слове избраном, и в "Летописной повести" сообщается, что перед латинянами стояли "столы… философьстии", а перед греками - "богословль стол" [VI, с. 365; VII, с. 117]. Думается, этим самым древнерусские книжники еще раз подчеркивали превосходство православия над католицизмом, превосходство богомыслия над мудрованием. Данная лексическая антитеза, несомненно, является развитием принципа альтернативной терминологии, - наблюдаемого и в Исидоровом соборе и в Повести противопоставления латинян и греков по признаку их отношения к христианству. Остается лишь добавить, что в Летописной повести означенная антитеза сопряжена уже с предельной откровенностью: "Помните убо, - говорит святой Марк своим единоверцам, - как в Цариграде и сами о сих рекли есте, яко латини не суть христиане" [VII, с. 120].

К каким же выводам могут привести предпринятые наблюдения?

Известные исследования, посвященные истории Ферраро-Флорентийского собора, позволяют думать об изменчивости умственной позиции, психологического настроя его участников - прежде всего греков и русских. Так, в продолжение феррарского периода соборной работы (март 1438 - январь 1439 г.) православные преимущественно были настроены сугубо миролюбиво и искренне желали обратить католиков как заблуждающихся к истине вероучения (о намерениях греков, между прочим, свидетельствует сам же Симеон Суздальский, ссылаясь в своей Повести на послания императора Иоанна Палеолога и патриарха Иосифа к великому князю Василию Темному, содержавшие просьбу относительно отправки в Италию митрополита Исидора "утверждения ради православныя веры" [V, с. 103]. Отсюда обсуждение основных спорных вопросов поначалу проходило в обстановке спокойной терпимости и внимательности по отношению к латинской позиции. Очевидно, подобное настроение присуще было и членам русской делегации. Во всяком случае, авторы ранних русских сказаний о Соборе -Хождения во Флоренцию, Заметки о Риме и Исидорова собора - посредством мелких повествовательных деталей в своих текстах вольно или невольно демонстрируют означенную лояльность.

Следующий период соборной работы - флорентийский (февраль - июль 1439 г.), хотя и протекал в обстановке повышенной напряженности и накала страстей, но все-таки закончился договором о мире и согласии. В данном случае не важны его ложные мотивировки, насильно навязанные условия, иллюзорный результат. Важно, что состоялся сам акт соединения Церквей и что некоторыми участниками Собора, в том числе и некоторыми русскими, этот акт поначалу был воспринят - психологически прежде всего - как действительное, долго чаемое достижение единства и снятие прежних различий. Отрезвление, прозрение, разочарование православных наступают у одних сразу, у других лишь спустя какое-то время. Так или иначе, но итоги собора переоцениваются в негативном плане, что приводит к соответствующей реакции. И первая и вторая психологические стадии восприятия унии также отразились - опять-таки вольно или невольно - в выше названных сочинениях.

Как известно, общественность Московской Руси не признала состоявшегося в Италии акта сразу же по возвращении русской делегации домой. Однако какое-то время в начале 40-х годов XV в., пока четко не прояснилась негативная оценка унии на православном Востоке, в частности на Афоне, русские, вероятно, ощущали эмоционально-психологические колебания по ее поводу, и степень ее неприятия возрастала постепенно. Означенные колебания отчетливо видны прежде всего у Симеона Суздальского - причем и в Исидоровом соборе, и в Повести.

Наконец, после того как обнаружились катастрофические последствия унии (падение Константинополя в 1453 г.), и для русских умов стало явным совершенно особое положение Московского государства и Русской Церкви в христианском мире, русичи начали трактовать события в Италии резко отрицательно, нелицеприятно клеймя ничтожество латинян и их сторонников греков и вместе с тем нарочито отмечая превосходство Православия. Эта стадия русского общественного сознания просматривается опять-таки в текстах Симеона Суздальского (например, еще в Исидоровом соборе он прямо объявляет греков виновниками унии: "Тамо начало злу бывшу греческим царемь Иоаном, и греки-сребролюбци, и митрополиты" [IV, с. 90]). Однако вполне последовательно означенная идеологическая тенденция отобразилась в Слове избраном и Летописной повести. Тем не менее названные литературные памятники сохранили и рудименты прежней психологической лояльности по отношению к "чужому" для Руси Западу.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/