3636-1 (Иван Бунин), страница 4

Сарай крапивою зарос,

Варок, давно пустой, раскрыт,

И по хлевам чадит навоз...

Жара, страда... Куда летит

Через усадьбу шалый пес?

Летит стрелою через двор,

И через сад, и дальше, в степь,

Кровав и мутен ярый взор,

Оскален клык, на шее цепь...

Помилуй Бог, спаси, Христос,

Сорвался пес, взбесился пес!

Вот рожь горит, зерно течет,

Да кто же будет жать, вязать?

Вот дым валит, набат гудет,

Да кто ж решится заливать?

Вот встанет бесноватых рать

И, как Мамай, всю Русь пройдет...

Но пусто в мире - кто спасет?

Но Бога нет - кому карать?

Пророчество вскоре исполнилось. В 1918 - 1919 гг. Бунин вел дневник, опубликованный впоследствии под название "Окаянные дни". Бытовые зарисовки чередуются в нем с размышлениями о России, о причинах катастрофы.

"9 марта

Нынче В.В.В. - он в длинных сапогах, в поддевке на меху, - все еще играет в "земгусара", - понес опять то, что уже совершенно осточертело читать и слушать:

- Россию погубила косная, своекорыстная власть, не считавшаяся с народными желаниями, надеждами, чаяниями... Революция в силу этого была неизбежна...

Я ответил:

- Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем мы были недовольны. Я не о революции с вами говорю - пусть она неизбежна, прекрасна, все, что угодно. Но не врите на народ - ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к чорту и временное правительство, и учредительное собрание, и "все, за что гибли поколения лучших русских людей", как вы выражаетесь, и наше "до победного конца"" (Бунин И.А. Окаянные дни. М. 1990 [Репр. воспр. изд. 1935 г.]. С. 35).

В отличие от Горького Бунин возлагал всю вину на интеллигенцию. "А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только "народ", "человечество". Даже знаменитая "помощь голодающим" происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди: как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была" (Там же. С. 62 - 63).

Всматриваясь в историю России, Бунин видел в ней внутреннюю борьбу созидательного и разрушительного начала: "Спокон веку были "разбойнички" муромские, брынские, саратовские, бегуны, шатуны, бунтари против всех и вся, ярыги, голь кабацкая, пустосвяты, сеятели всяческих лжей, несбыточных надежд и свар. Русь классическая страна буяна. Был и святой человек, был и строитель высокой, хотя и жестокой крепости. Но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с буяном, разрушителем, со всякой крамолой, сварой, кровавой "неурядицей и нелепицей"!" (Там же, С. 165).

Революция навсегда разделила Бунина со многими прежними единомышленниками - прежде всего, с Горьким, и в физическом смысле лишила его родины. В мае 1918 г. Бунин с женой уехали из Москвы в Одессу, а в январе 1920 г. навсегда покинули Россию. Россия, в которой жил Бунин, погибла. Но в эмиграции начался новый, может быть самый удивительный и плодотворный период творчества писателя - время воскрешения этой погибшей России в слове.

"Изгнание даже пошло ему на пользу. - писал Зайцев. - Оно обострило чувство России, невозвратности, сгустило и прежде крепкий сок его поэзии" (Зайцев. Речь на чествовании писателя - Pro et contra. С. 411).

Сборник рассказов 1917 - 1930 гг. назывался"Роза Иерихона". В первом очерке Бунин объяснял свои творческие принципы.

"В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихона в гроба, в могилы.

Странно, что назвали розой, да еще Розой Иерихона, этот клубок сухих, колючих стеблей, подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мертвого моря, в безлюдных синайских предгориях. Но есть предание, что назвал ее так сам преподобный Савва, избравший для своей обители страшную долину Огненную, нагую мертвую теснину в пустыне Иудейской. Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений.

Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет. И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память!

Роза Иерихона.

В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого - и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак. Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет сердце - и уже навеки покроет прах забвения Розу моего Иерихона" (Собр. соч. Т. 5. С. 7 - 8).

"Глубина религиозного сознания - писал Ф. Степун, - всегда связана с предельным углублением памяти. Помня прошлое, внутренне зная тайну "вечной памяти", нельзя не верить в вечность. А что же может быть вечным, кроме Бога? Ничто с такою силою не свидетельствует о подлинной религиозности бунинской музы, как ее связанность с памятью" (Степун Ф. Ив. Бунин Избранные стихи. - Pro et contra С. 392).

За годы эмиграции Буниным были написаны 10 книг прозы. Недостатка в материале он не испытывал. "Если душа жива, растет и зреет - объяснял этот факт Зайцев, - если дрожат внутренние волны, то всегда будет о чем писать" (Зайцев. Речь на чествовании писателя. Pro et contra. С. 411). "Россию, наше русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать ее" - говорил сам Бунин (Седых А. Далекие, близкие. М. 1995. С. 204).

В 1927 - 1933 г. писатель работал над самым крупным своим произведением - автобиографическим романом "Жизнь Арсеньева". ""Жизнь Арсеньева" показывает как бы всего, цельно собранного Бунина. - писал Зайцев. - Уже по ней одной можно сказать, что все творчество его есть хвала источнику жизни, Творцу. Бог - отец, вот его ипостась" (Зайцев. Речь на чествовании писателя. Pro et contra. С. 411). Ту же мысль высказала в "Грасском дневнике" Галина Кузнецова: "И вот тут-то мне пришла в голову мысль, поразившая меня... Сейчас, когда все вокруг стонут о душевном оскудении эмиграции и не без оснований - горе, невзгоды, ряд смертей, все это оказало на нас действие - в то время, как прочие писатели пишут или нечто жалобно-кислое, или экклезиастическое, или просто похоронное, как почти все поэты; среди нужды, лишений, одиночества, лишенный родины и всего, что с ней связано, "фанатик" или, как его назвали большевики, "Великий инквизитор" Бунин вдохновенно славит Творца, небо и землю, породивших его и давших ему видеть гораздо больше несчастий, унижений и горя, чем упоений и радостей. И еще когда? Во время, для себя тяжелое, не только в общем, но и в личном, отдельном смысле... Да это настоящее чудо, и никто этого чуда не видит, не понимает! Каким же, значит, великим даром душевного и телесного (несмотря ни на что) здоровья одарил его Господь! Я с жаром высказала ему все это, у него были на глазах слезы". (Кузнецова Г. Грасский Дневник. М., 1995. С. 97 - 98).

Как большинство русских эмигрантов первой волны, Бунины обосновались во Франции. С 1922 по 1945 г. большую часть времени они проводили в городке Грасс, неподалеку от Ниццы. "Годы, предшествовавший получению Нобелевской премии, были, вероятно, самыми продуктивными в жизни Бунина. - вспоминал писатель и журналист Андрей Седых. - Человек, беспокойный по натуре, в молодости вечный странник, всегда куда-то ехавший, иногда без какой-либо видимой причины, он в эмиграции поневоле стал домоседом, делил свое время между Парижем и Грассом. В Париже работать было трудно - мешал звонок у дверей, посетители, заходившие "на часок", вечные приглашения. Зато в Грассе, в "Бельведере", В.Н. Бунина создала для мужа условия, подходившие для работы. С ними постоянно жили Г.Н. Кузнецова, которую очень любил Иван Алексеевич, и писатель Л.Ф. Зуров. Иногда приезжали гости из Парижа или из соседней Ниццы, - самым близким и желанным из них был М.А. Алданов" (Седых А. Далекие, близкие. С. 204).

Пребывание в доме Буниных молодой женщины - Галины Кузнецовой, жившей в доме на положении то ли секретаря, то ли компаньонки, вызывало различные толки и пересуды. Нина Берберова со свойственным ей апломбом утверждает, что за всю жизнь он любил только ее. Так это или не так - трудно судить, но в любом случае отношения Кузнецовой и Бунина были выдержаны в высокой тональности, которая сразу ощущается при чтении ее "Грасского дневника". В нем нет и намека на пошлый "роман". Вообще Галина Кузнецова была человеком очень скромным и очень деликатным. Что касается Бунина, то, по словам А. Седых, "в нем была какая-то неподдельная стыдливость, - Бунин не любил показывать на людях свою обнаженную душу. Пошлость презирал он во всех проявлениях" (Там же, С. 205).

В 1933 г., когда встал вопрос о присуждении Нобелевской премии русскому писателю-эмигранту, рассматривались кандидатуры Бунина и Мережковского, но выбор пал на Бунина. Он стал первым русским писателем, удостоенным этой почетной награды. До него на премию представляли Толстого и Горького - но безрезультатно. Помимо мировой славы премия на некоторое время дала писателю материальную стабильность, но постепенно материальное благополучие оскудело, а в годы Второй мировой войны Бунины по-настоящему бедствовали. "Плохо мы живем в Грассе, очень плохо. - приводит рассказ писателя А. Седых, побывавший у него в 1942 г. - Ну, картошку мерзлую едим. Или водичку, в которой плавает что-то мерзкое, морковка какая-нибудь. Это называется супом... Живем мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой, - деньги Нобелевской премии давно прожиты.

- В прошлом году, - продолжал свой монолог Бунин, - написал я"Темные аллеи" - книгу о любви. Лежит она на столе. Куда ее девать? Возьмите с собой в Америку, - может быть, там можно напечатать. Есть в этой книге несколько очень откровенных страниц. Что же, - Бог с ними, если нужно, - вычеркните... А в общем, дорогой, вот что я вам скажу на прощание: мир погибает. Писать не для чего и не для кого. В прошлом году я еще мог писать, а теперь не имею больше сил" (Там же, С. 209). Несмотря на бедность и лишения, о сотрудничестве с немцами Бунин не помышлял. Некогда непримиримо настроенный к Советской власти, он, как и многие другие эмигранты, с волнением следил за ходом фронтовых событий и победу СССР - победу России - воспринял восторженно.

"Темные аллеи" были изданы в Нью-Йорке в 1943 г. По мастерству сам Бунин считал эту книгу наиболее совершенной. Но обращение престарелого писателя к теме чувственной любви многих смутило и оттолкнуло. Но Бунин справедливо указывал, что "откровенных страниц" в ней всего несколько и не случайно готов был от них отказаться. Не видеть в "Темных аллеях" ничего, кроме эротики - признак нравственной поврежденности критика и читателя, выискивающего и смакующего "смелые" пассажи, а не писателя, по-прежнему размышляющего о жизни и смерти и воссоздающего словом ушедшую Россию. Реальное приближение смерти еще сильнее обострило в нем чувство жизни. Любовь и смерть, любовь и разлука, миг счастья и вечность - вот основные темы "Темных аллей". Лучшим своим рассказом Бунин считал "Чистый понедельник". "Благодарю Бога, что Он дал мне возможность написать "Чистый понедельник"" - писал он (цит. по: Русские писатели. 1800 - 1917. Биографический словарь. Т. 1. С. 360).

Чистый понедельник

Как и в "Господине из Сан-Франциско", и во многих других рассказах Бунина в небольшой объем вмещена большая тема. Основной сюжет составляет очередная история несбывшейся любви: "он", герой-повествователь, и "она" - главная героиня с внешностью восточной красавицы и русской душой, думающая и ищущая, внутренне глубоко неудовлетворенная своей внешне счастливой и благополучной жизнью, вынашивающая в душе мысль об иноческом подвиге. Немаловажную роль в рассказе играет параллель с древнерусской повестью о "Петре и Февронии". "Был в русской земле город, названием Муром, в нем же самодержствовал благоверный князь именем Павел. И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном..." Хотя основное содержание "Повести о Петре и Февронии" не имеет никакого отношение к сюжету "Чистого понедельника" (жена князя Павла - лишь второстепенный персонаж) - цитирование этой повести, как и другие обильно упоминаемые древнерусские реалии, создают ощущение некоей незыблемой основы, которая сохраняется в душе русского человека даже в сложную, кризисную и в высшей степени "цивилизованную" эпоху. Оказывается. что героиня, барышня просвещенная и довольно эмансипированная, посланную ей любовь воспринимает как искушение и, хотя в смысле борьбы с этим искушением на протяжении рассказа являет себя далеко на высоте, но в конце почему-то с неожиданной твердостью принимает решение о том, чтобы покинуть мир, и выбирает путь монашества. При мелодраматичности самой сюжетной схемы, писателю удается избежать шаблонного решения. Бунин ищет и, вероятно, не находит ответа на вопрос: как и почему все-таки в русской душе сочетаются неустойчивость перед грехом и тяга к подвигу, упоение земными радостями и мечта об умерщвлении плоти. Парадоксальность героини "Чистого понедельника" - это парадоксальность самой России.

Совершенно самостоятельное значение в рассказе имеет воссоздание живой картины предвоенной Москвы. В вымышленный сюжет вмонтированы "документальные кадры", в которых не только отображена реальная топография города: Красные Ворота, Арбат, Храм Христа Спасителя, МХАТ, "Метрополь", Марфо-Мариинская обитель, Иверская часовня - но и мелькают реальные исторические лица: Станиславский, Москвин, Качалов, Сулержицкий, великая княгиня Елизавета Федоровна. Все это создает ощущение абсолютной жизненности, достоверности - трудно поверить, что писатель реконструирует обстановку сорокалетней давности. Москва вызывает тот же, остающийся без ответа вопрос - точнее, недоуменное восклицание: "Странный город! - говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. - Василий Блаженный - и Спас-на-Бору, итальянские соборы - и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах..." Последняя встреча героя и героини происходит в стенах Марфо-Мариинской обители. "Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечкой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, - уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня... Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот". "Взгляд темных глаз в темноту" наводит на мысль о том, что страсти еще далеко не изжиты. Тем не менее герой и героиня идут дальше каждый своим путем. Но ведь и по смыслу самого названия "Чистый понедельник" - не конец, а начало пути: первый день Великого Поста, первый шаг на пути к пасхальной радости.