3619-1 (Литература рубежа XIX - XX веков), страница 2

Поколение писателей, родившихся в 60-х – 70-х гг. XIX в. и внесшее выдающийся вклад в русскую культуру, по своим устремлениям несколько отличалось от еще главенствующих "шестидесятников" и семидесятников. Точнее, оно раскололось, и событием, пережитым ими в детстве или ранней юности, но оказавшем, может быть, определяющее на него влияние, было убийство Александра II 1 марта 1881 г. У одних оно пробудило мысль о непрочности самодержавия (убийство "помазанника Божьего" свершилось, но мир не рухнул) и желание более активно продолжать дело революционной интеллигенции (это были люди типа Ленина и Горького), других заставило содрогнуться от жестокости "борцов за народное счастье" и более внимательно задуматься о вечных вопросах – из этих вышли мистики, религиозные философы, поэты, чуждые социальной тематики. Но традиционная православная церковность, в которой многие были воспитаны, казалась им слишком приземленной, вросшей в быт и не отвечающей духу их идеальных устремлений. Они искали духовности, но искали нередко на путях окольных и тупиковых. Некоторые со временем возвратились в Церковь, некоторые остались в вечной оппозиции ей.

За литературой рубежа веков утвердилось название "Серебряный век". Для некоторых это понятие окрашено негативно. Что оно в себя включает? Приближение к общеевропейской традиции – и в какой-то мере пренебрежение национальной, "открытие новых горизонтов" в области формы – и сужение содержание, попытки интуитивных прозрений и нравственную слепоту, искание красоты – и некую болезненность, поврежденность, дух скрытой опасности и сладости греха. Бунин так характеризовал своих современников: "В конце девяностых годов еще не пришел, но уже чувствовался ″большой ветер из пустыни″. Новые люди новой этой литературы уже выходили тогда в первые ряды ее и были удивительно не схожи с прежними, еще столь недавними ″властителями дум и чувств″, как тогда выражались. Некоторые прежние еще властвовали, но число их приверженцев все уменьшалось, а слава новых все росла И чуть не все из тех новых, что были во главе нового, от Горького до Сологуба, были люди от природы одаренные, наделенные редкой энергией, большими силами и большими способностями. Но вот что чрезвычайно знаменательно для тех дней, когда уже близился ″ветер из пустыни″: силы и способности почти всех новаторов были довольно низкого качества, порочны от природы, смешаны с пошлым, лживым, спекулятивным, с угодничеством улице, с бесстыдной жаждой успехов, скандалов…" (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 309).

Соблазн для воспитателя: запретить эту литературу, не давать ядовитому духу Серебряного века "отравлять" молодое поколение. Именно этому побуждению следовали в советский период, когда тлетворному "Серебряному веку" противопоставляли "жизнеутверждающий романтизм" Горького и Маяковского. А между тем Горький и Маяковский – типичнейшие представители того же Серебряного века (что подтверждает и Бунин). Запретный плод влечет, официозное признание отталкивает. Именно поэтому в советский период как раз Горького и Маяковского многие, читая, не читали, а запрещенных символистов и акмеистов впитывали всей душой – и в чем-то, действительно, нравственно повреждались, теряя ощущение границы между добром и злом. Запрет на чтение – не способ защиты нравственности. Читать литературу Серебряного века надо, но читать ее надо с рассуждением. "Все мне можно, но не все мне на пользу", – сказал апостол Павел.

В XIX веке русская литература выполняла в обществе функцию, близкую к религиозной, пророческой: русские писатели считали своим долгом пробуждать в человеке совесть. Литература XX века частично продолжает эту традицию, частично протестует против нее; продолжая, протестует, и протестуя, все-таки продолжает. Отталкиваясь от отцов, пытается вернуться к дедам и прадедам. Б.К. Зайцев, свидетель и летописец Серебряного века русской литературы, сравнивая его с предшествующим, Золотым веком, выносит своему времени такой приговор: "Золотой век нашей литературы был веком христианского духа, добра, жалости, сострадания, совести и покаяния – это и животворило его. Наш Золотой век – урожай гениальности. Серебряный – урожай талантов. Вот чего мало было в этой литературе: любви и веры в Истину" (Зайцев Б.К. Серебряный век. – Собр. соч. в 11 тт. т. 4., С. 478). Но все же и такое суждение нельзя принять однозначно.

Литературно-общественная жизнь 1890 – 1917 гг.

Интеллигенция всегда отстаивала свою внутреннюю свободу и независимость от власти, а между тем диктат общественного мнения был куда суровее давления "сверху". Политизированность была причиной того, что писатели и критики составляли различные группировки, иногда нейтральные, иногда враждебные по отношению друг к другу. Зинаида Гиппиус в воспоминаниях хорошо показала дух петербургских литературных группировок, которые она имела возможность наблюдать в начале своей литературной деятельности, в 1890-е гг.: "И вот я, приглядываясь к петербургской жизни, делаю открытие: существует какая-то черта, разделяющая литературных людей, литературных стариков, да и всех вообще, пожалуй. Есть, оказывается, ″либералы″, как Плещеев, Вейнберг, Семевский и затем другие, не либералы или менее либералы" (Гиппиус. Воспоминания. С. 177.). Плещеев, например, никогда не говорит ни о Полонском, ни о Майкове, потому что Полонский – цензор, и Майков – тоже цензор, и еще более крупный чиновник, тайный советник (при этом интересно замечание: радикальный демократ Плещеев по типу больше всего похож на доброго русского барина). Молодым позволялось входить и в тот, и в другой круг, но уже давались директивы, "что такое хорошо и что такое плохо". "Самым худшим считался еще незнакомый мне старик Суворин, редактор ″Нового времени″. Газету все читают, а писать в ней ″нельзя″" (Гиппиус. Там же). Впрочем, Толстой и Чехов в "реакционном" "Новом времени" печатались.

Свои законодатели общественного мнения были и в Петербурге, и в Москве. Лидером народнического направления считался Николай Константинович Михайловский (1842 – 1904) – социолог, публицист, критик, с 1892 г. возглавлявший петербургский журнал "Русское богатство". Его ближайшими сотрудниками и соратниками были Сергей Николаевич Кривенко (1847 – 1906), Николай Федорович Анненский (1843 – 1912), брат в те годы еще никому неизвестного поэта И.Ф. Анненского. В "Русском богатстве" постоянно сотрудничал В.Г. Короленко. Журнал вел активную полемику, с одной стороны, с консервативной печатью, с другой – с распространявшимися в обществе марксистскими идеями.

Оплотом народничества в Москве был журнал "Русская мысль". Редактором "Русской мысли" с момента ее основания в 1880 г. был журналист и переводчик Вукол Михайлович Лавров (1852 – 1912), затем, с 1885 г. – критик и публицист Виктор Александрович Гольцев (1850 – 1906). О "Русской мысли" вспоминал в своей книге "Москва газетная" В.А. Гиляровский. Небольшой эпизод, приведенный им в воспоминаниях хорошо характеризует эпоху. По отношению к правительству "Русская мысль" считалась оппозиционной, а Гольцев, который по своим взглядам был сторонником либеральных реформ, имел репутацию почти что революционера. В начале 90-х Лавров купил участок земли неподалеку от городка Старая Руза; он и его сотрудники построили там дачи. В московской литературной среде место получило название "Писательский уголок", полиция же окрестила его "Поднадзорным участком". В доме Лаврова открыли собранную на пожертвования народную библиотеку, на которой наполовину в шутку, наполовину всерьез повесили вывеску: "Народная библиотека имени В.А. Гольцева". "Эта вывеска, – пишет Гиляровский, – красовалась не более недели: явилась полиция, и слова ″имени Гольцева″ и ″народная″ были уничтожены, а оставлено только одно – ″библиотека″. Так грозно было в те времена имя Гольцева и слово ″народ″ для властей" (Гиляровский В.А. Собр. соч. в 4-х тт. М., 1967. т. 3. С. 191). Таких, в сущности, выеденного яйца не стоящих столкновений между властью и демократической интеллигенцией было множество и они питали и поддерживали неутихающее взаимное раздражение.

Новую литературу народники воспринимали скептически. Так, оценивая творчество Чехова, Михайловский считает, что писатель не смог выполнить одной из главных задач литературы: "создать положительный идеал". Тем не менее Чехов печатается и в "Русском богатстве" и в "Русской мысли" достаточно регулярно (именно в "Русской мысли" увидели свет его "Палата № 6", "Крыжовник", "О любви", "Дама с собачкой", печатались очерки "Остров Сахалин" и т. д.). В этих журналах печатаются также Горький, Бунин, Куприн, Мамин-Сибиряк, Гарин-Михайловский и другие.

Были и менее политизированные печатные органы. Так, видное место в литературной жизни занимал "толстый" петербургский журнал "Вестник Европы", издаваемый историком и публицистом Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем (1826 – 1911). Этот журнал возник в 60-е гг., названием повторял выходивший в начале XIX века "Вестник Европы" Н.М. Карамзина и тем самым заявлял права на преемственность. В "Вестнике Европы" Стасюлевича ("журнале истории, литературы и политики", завоевавшем репутацию "профессорского") публиковались критические исследования, монографии, биографии и историческая беллетристика, обзоры зарубежной литературы (журнал, к примеру, знакомил читателя с поэзией французских символистов). В "Вестнике Европы" напечатал ряд своих работ Владимир Соловьев. Серьезные философские работы печатались в журнале "Вопросы философии и психологии".

Популярностью пользовались также журналы "Нива" (с ежемесячными литературными приложениями"), "Журнал для всех", "Всемирная иллюстрация", "Север", "Книжки ″Недели″" (приложение к газете "Неделя"), "Живописное обозрение", "Русское обозрение" (занимавший "охранительную позицию") и др. Литературные произведения и критические статьи печатались не только в журналах, но и в газетах – "Русские ведомости", "Биржевые ведомости", "Россия", "Русское слово", "Курьер" и др. Всего в России в это время выходило более 400 наименований различных газет и журналов, центральных и местных.

Не стояла в стороне от литературной жизни и Императорская Российская Академия наук, президентом которой с 1889 г. значился Великий князь Константин Константинович Романов (1858 – 1915) – поэт, в печати подписывавшийся инициалами К.Р. Академия ориентировалась на пушкинскую традицию в русской литературе. В 1882 году при Академии Наук были учреждены "Пушкинские премии" – на капитал в 20 000 руб., оставшийся, за всеми расходами, от собранной по подписке суммы на сооружение памятника в Москве в 1880 году. Присуждение премии происходило каждые два года, в размере 1000 или 500 руб. (половинная премия) и считалось весьма престижным. Премии присуждались не только за оригинальные литературные произведения, но и за переводы. Заметным событием стали проведенные по инициативе Академии юбилейные торжества в честь 100-летия со дня рождения Пушкина. По инициативе К.Р. в Петербурге был основан Пушкинский Дом – крупнейший литературный архив и исследовательский центр.

Бунин в воспоминаниях приводит "чьи-то замечательные слова": ″В литературе существует тот же обычай, что у жителей Огненной Земли: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков″" (Бунин. Собр. соч. Т. 9., С. 271). В 1890-е гг. зарождаются, а в 1900-е уже господствуют новые течения. В демократическом лагере на смену народничеству приходит марксизм, с другой стороны, развивается и крепнет модернизм – новое явление, которое лишь условно можно преемственно возвести к "чистому искусству" и консервативному направлению, т.к. в нем было немало и революционных моментов. Марксисты снисходительно признают исторические заслуги народников, считая революционную работу в России процессом эволюционным, декаденты считают себя преемниками только корифеев русской и мировой литературы – Данте, Шекспира, Пушкина, Достоевского, Верлена и тоже снисходительно (но и презрительно) оценивают ближайших предшественников – поэзию 1880 – 1890-х гг.

Характерно, что представители старшего поколения воспринимали разнонаправленную молодежь едино. Бунин рисует запоминающийся портрет писателя-народника Николая Николаевича Златовратского (1843 – 1912), одного из ведущих сотрудников "Русского богатства" и "Русской мысли", последние годы жившего в Москве и под Москвой в своем имении в поселке Апрелевка: "Когда я заходил к Златовратскому, он, по-толстовски хмуря свои косматые брови, – он вообще играл немного под Толстого, благодаря своему некоторому сходству с ним, – с шутливой ворчливостью говорил порой: ″Мир-то, друзья мои, все-таки спасается только лаптем, что бы там ни говорили господа марксисты!″ Златовратский из года в год жил в маленькой квартирке с неизменными портретами Белинского, Чернышевского; он ходил, по медвежьи покачиваясь, по своему прокуренному кабинету, в стоптанных войлочных туфлях, в ситцевой косоворотке, в низко спустившихся толстых штанах, на ходу делал машинкой папиросы, втыкая ее в грудь себе, и бормотал: "Да, вот мечтаю нынешним летом опять поехать в Апрелевку, – знаете, это по Брянской дороге, всего час езды от Москвы, а благодать… Бог даст, опять рыбки половлю, по душам поговорю со старыми приятелями, – там у меня есть чудеснейшие приятели-мужики… Все эти марксисты, декаденты какие-то, эфемериды, накипь!" (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 285).

"Все и впрямь было на переломе, все сменялось, – пишет Бунин, – Толстой, Щедрин, Глеб Успенский, Златовратский – Чеховым, Горьким, Скабичевский – Уклонским, Майков, Фет – Бальмонтом, Брюсовым, Репин, Суриков – Левитаном, Нестеровым, Малый театр – Художественным… Михайловский и В.В. – Туган-Барановским и Струве, ″Власть земли″ – ″Котлом капитализма″ , ″Устои″ Златовратского – ″Мужиками″ Чехова и ″Челкашем″ Горького (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 362).