Фукуяма конец истории (Архив рефератов), страница 6

устойчивы, будто предыдущий опыт авторитаризма дал им прививку от слишком

легкого возврата к военному правлению. Факт тот, что по сравнению с началом

семидесятых, когда в Латинской Америке была лишь горстка демократических

стран, к началу девяностых единственными странами западного полушария, не

допускавшими свободных выборов, оставались только Куба и Гайана.

Аналогичное развитие событий наблюдалось в Восточной Азии. В 1986 году

диктатура Маркоса на Филиппинах была свергнута, и к власти пришла президент

Корасон Акино, пользующаяся всенародной поддержкой. На следующий год генерал

Чун отказался от власти в Южной Корее, и президентом был избран Ро Дэ У.

Политическая система Тайваня не подверглась столь резким переменам, но

наблюдалось значительное демократическое брожение после смерти Чан Кайши в

январе 1988 года. По мере ухода старой гвардии правящей партии Гоминдан

росло участие в Национальном Парламенте других секторов тайваньского

общества, в том числе многих урожденных тайваньцев. И наконец, авторитарное

правительство Бирмы тоже закачалось под воздействием демократического

брожения

В феврале 1990 года африкандерское правительство де Клерка в Южной

Африке объявило об освобождении Нельсона Манделы и отмене запрета

Африканского Национального Конгресса и Коммунистической Партии Южной Африки.

После этого де Клерк объявил переговоры о переходном периоде для разделения

власти между белыми и черными и переходе к правлению большинства.

В ретроспективе мы видим, как было трудно осознать глубину кризиса, в

котором диктатуры оказались жертвой ложной веры в способность авторитарных

систем вечно поддерживать свое существование, или, говоря более широко, в

жизнеспособность сильных государств. Государство либеральной демократии

слабо по определению: охрана сферы прав личности означает резкое ограничение

власти государства. Авторитарные режимы, как правые, так и левые, наоборот,

используют власть государства для проникновения в частную жизнь и контроля

се с различными целями--укрепление военной силы, строительство эгалитарного

общественного порядка или осуществление резкого экономического роста. То,

что теряется при этом в царстве личной свободы, должно быть обретено на

уровне национальных целей.

При последнем анализе выясняется, что ключевой слабостью, которая в

конце концов и обрушила эти сильные государства, была неспособность к

легитимности -- то есть кризис на уровне идей. Легитимность -- это не

справедливость или право в абсолютном смысле; .это относительное понятие,

существующее в субъективном восприятии людей. Все режимы, способные к

эффективным действиям, должны быть основаны на каком-то принципе

легитимноети.²⁷ Не бывает диктатора, который правит исключительно

"силой", как часто говорилось, например, о Гитлере. Тиран может силой

подчинить себе своих детей, стариков, может быть, свою жену, если он

физически сильнее их, но вряд ли он сможет управлять таким образом двумя или

тремя людьми, и уж тем более не многомиллионным народом.²⁸ Когда

мы говорим, что такой диктатор, как Гитлер, "правил силой", мы имеем в виду,

что пособники Гитлера, в том числе нацистская партия, Гестапо и Вермахт,

были способны физически запугать превосходящее их население. Но почему эти

пособники были верны Гитлеру? Уж точно не из-за его способности их физически

напугать: эта верность основывалась на вере в его легитимную власть. Аппарат

безопасности тоже может управляться запугиванием, но в какой-то точке

системы диктатор должен иметь преданных подчиненных, которые верят в

легитимность его власти. То же верно относительно самого испорченного и

прожженного босса мафии: он не станет капо, если его "семья" не примет на

какой-то основе его "легитимности". Как объяснял Сократ в "Республике"

Платона, даже в банде грабителей должен существовать какой-то принцип

справедливости, на основании которого можно поделить добычу. Легитимность

поэтому является краеугольным камнем даже самой несправедливой и кровожадной

диктатуры.

Разумеется, нельзя это понимать так, будто режим нуждается в

установлении легитимной власти над большей частью народа, чтобы уцелеть.

Есть многочисленные современные примеры диктатур меньшинства, ненавидимых

большинством народа и при том сумевших продержаться десятилетиями. Таков

был, например, режим в Сирии или баасистская фракция Саддама Хусейна в

Ираке. Не стоит и говорить, что различные военные хунты и олигархии

Латинской Америки правили без широкой народной поддержки. Нехватка

легитимности среди населения в целом не говорит о кризисе легитимности

режима, если эта нехватка не начинает инфицировать элиту, связанную с самим

режимом, особенно тех, кто держит монополию на власть; например, правящую

партию, вооруженные силы и полицию. Когда мы говорим о кризисе легитимности

в авторитарной системе, мы говорим о кризисе в тех элитах, сплоченность

которых только и позволяет режиму функционировать.

Легитимность диктатора может исходить из многих источников: от

персональной верности со стороны лелеемой армии до изощренной идеологии,

оправдывающей его право на власть. В нашем столетии наиболее важной

систематической попыткой организовать логически цельное, правого

политического толка, не демократическое и не эгалитарное общество был

фашизм. Фашизм -- это не "универсальное" учение, как либерализм или

коммунизм, поскольку он отрицает существование единою человечества или

равенства человеческих прав. Фашистский ультранационализм утверждал, что

изначальным источником легитимности является раса или нация, конкретнее --

право "расы господ", например немцев, править всеми прочими. Сила и воля

превозносились над рассудком или равенством и сами но себе считались правом

на власть. Нацистское утверждение о немецком расовом превосходстве должно

было быть активно доказано в конфликте с другими культурами. Война,

следовательно, являлась положением не патологическим, а нормальным.

Фашизм не просуществовал достаточно долго, чтобы заболеть внутренним

кризисом, -- он был сокрушен вооруженной силой. Гитлер и оставшиеся его

приближенные приняли смерть в своем берлинском бункере, веря до конца в

правоту нацистского дела и в Легитимность власти Гитлера. Впоследствии

привлекательность фашизма была подорвана в глазах многих в результате этого

поражения.²⁹ То есть Гитлер Основывал свое право на власть на

обещании мирового господства, а вместо этого немцы получили ужасающие

разрушения и оккупацию расами, которые считались низшими. Фашизм был крайне

привлекателен не только для немцев, но и для многих людей во всем мире,

когда это были только факельные шествия и бескровные победы, но становился

весьма неприглядным, когда внутренне присущий ему милитаризм доводили до

логического конца. Фашизм, можно сказать, страдал от внутреннего

противоречия: его упор на милитаризм и войну неизбежно вел к гибельному для

него конфликту с международным сообществом. В результате он не мог составить

серьезной идеологической конкуренции либеральной демократии после конца

Второй мировой войны.

Конечно, можно спросить себя, насколько был бы сегодня легитимен

фашизм, если бы Гитлер не потерпел поражения. И все же внутреннее

противоречие фашизма было заключено глубже вероятности, что фашизм будет

разбит военной силой народов мира. Если бы Гитлер оказался победоносен,

фашизм все равно утерял бы свой внутренний raison d'?tre (смысл

существования (фр.)) в мире универсальной империи, где германская нация не

могла бы уже утверждать себя войной и завоеванием.

После поражения Гитлера правой альтернативой либеральной демократии

осталась только группа устойчивых, но в конечном счете не последовательных

военных диктатур. Большая часть этих режимов не ставила себе более

амбициозных целей, чем сохранение традиционного общественного устройства, и

главной их слабостью был недостаток приемлемой долговременной базы для

легитимности. Никто из них не мог сформулировать для нации, подобно Гитлеру,

последовательную доктрину, которая оправдала бы постоянное авторитарное

правление. Все они вынуждены были принять принципы демократии и народного

суверенитета и утверждать, что их страны -- по разным причинам -- к

демократии пока не готовы: то ли из-за угрозы со стороны коммунизма и

терроризма, то ли из-за экономических неурядиц, оставленных в наследство

прежним демократическим режимом. Каждый такой режим объявлял себя

переходным, подготавливающим окончательное возвращение

демократии.³⁰

Слабость, подразумеваемая отсутствием логического источника

легитимности, не означает, однако, быстрого или неизбежного падения

авторитарных правительств правого толка. Демократические режимы Латинской

Америки и Южной Европы тоже имели серьезные слабости, мешавшие решить целый

спектр серьезных социальных и экономических проблем.³¹ Очень

немногие из них сумели организовать быстрый экономический рост, и многие

такие страны страдали от терроризма. Но недостаток легитимности становится

решающей слабостью для авторитарных режимов правого крыла в тот момент,

когда эти режимы практически неизбежно сталкиваются с кризисом или провалом

в какой-то области политики. У легитимных режимов есть кредит доверия,

который позволяет пережить сиюминутные ошибки, даже серьезные, а провал

может быть искуплен отставкой премьер-министра или кабинета. Для

нелегитимного режима провал часто заканчивается свержением самого режима.

Примером этого явилась Португалия. Диктатура Олинейра Салазара и его

преемника Марселу Каэтану была с виду настолько стабильна, что некоторые

наблюдатели называли португальцев "народом пассивным, фаталистическим и

глубоко меланхолическим".³² Как до того немцы и японцы,

португальцы оконфузили тех западных комментаторов, которые ранее говорили,

что португальский народ к демократий не готов. Режим Каэтану пал в апреле

1974 года, когда против него обернулась собственная армия, создавшая

Movimento das Forcas Armadas (MFA)³³. Непосредственным мотивом

выступления послужило увязание страны в колониальной войне в Африке, которую

нельзя было выиграть. Эта война съедала четверть бюджета Португалии и силы

большей части португальской военной машины. Переход к демократии вышел не

гладким, поскольку движение МРА отнюдь не было единодушно предано

демократическим идеям. Значительная часть офицерского корпуса находилась под

влиянием ортодокcально-сталинистской коммунистической партии Португалии под

руководством Алваро Куньяла. Но в отличие от тридцатых годов центр и

демократические правые оказались неожиданно стойкими: после бурного периода

политических и социальных волнений-умеренные социалисты Мариу Соареша

выиграли выборы в апреле 1976 года, В немалой степени этому способствовала

помощь извне от разных организаций, от Германской социал-демократической

партии до американского ЦРУ. Но внешняя помощь оказалась бы бесполезной,

если бы в Португалии не оказалось на удивление сильного гражданского

общества: политических партий, союзов, церкви, -- которые смогли

мобилизовать широкие массы на поддержку демократии. Также сыграл роль

манящий пример потребительского общества Западной Европы. Как сказал один

комментатор: "Рабочие... [которые] могли бы маршировать на демонстрациях,

скандируя лозунги социалистической революции... тратили деньги на одежду,

бытовые приборы и безделушки потребительского общества Западной Европы, к

жизненным стандартам которого они стремились".³⁴

Переход к демократии Испании годом позже был., пожалуй, чистейшим

случаем краха авторитарной легитимности. Генерал Франциске Франко во многих

отношениях был последним представителем европейского консерватизма

девятнадцатого века, в основе которого лежали трон и алтарь, того самого

консерватизма, который дотерпел поражение от Французской революции. Но

католическое сознание Испании сильно изменилось с тридцатых годов: церковь в

целом либерализовалась после Второго Ватиканского Собора шестидесятых годов,

и важнейшие деятели и организации испанского католицизма приняли

христианскую демократию Западной Европы. Испанская церковь не только

открыла, что между христианством и демократией нет противоречий, она все

больше стала принимать на себя роль защитницы прав человека и критика

франкистской диктатуры³⁵. Это новое умонастроение проявилось в

движении Opus Dei католических мирян-технократов, многие из которых вошли в