18966-1 (Проблема выбора средней), страница 3

Главное же - лингвистический анализ (как синхронный, так и диахронический) постоянно демонстрирует тесную зависимость бранной лексики и фразеологии от "приличной", и наоборот. Нельзя, собственно, понять национальной специфики этой языковой сферы без учета такой взаимозависимости. В синхронном словопроизводстве мы уже видели это, демонстрируя производные обсценного глагола. Диахронически эту связь можно показать анализом двух наиболее актуальных для русской бранной фразеологии типов ругательств - так называемых посылов и заклятий, т.е. пожеланий зла, неудачи или восклицаний, выражающих стремление избавиться, отделаться от кого-либо. Сакральность и обсценность, как увидим, здесь переплетается в единое целое.

1. Посылы к какому-либо мифологическому персонажу, олицетворяющему зло, губительное начало: Иди ты к черту! Иди ты к лешему! Пошел ты к чертям собачьим! (диал. сиб.); Ступай к чёрному (СФС, 182) - Поди ты к чомеру! (СФС, 144), Иди к лесному! (СФС, 82) и т.п.

Такой посыл может выражаться не прямым наименованием черта, а указанием на место его пребывания: Иди ты в болото! А ну тебя в баню! А ну его на лысую гору! А ну его на лысую гору к ведьмам! (диал. брянск.) Вертись ты в вир на дно! (СРНГ 4, 291), где вир 'глубокое место в реке или озере; омут, водоворот или топкое место, провал в болоте'. Эта замена вполне объяснима ономасиологическими моделями наименования славянских чертей (см. Толстой, 1974; 1976). К этому разряду относятся и обороты полуэвфемистического характера, возникшие на основе таких, восходящих к язычеству, посылов, но шутливо-иронически переосмысленных в "христианском" либо "мусульманском" ключе: Иди ты к богу в рай! Иди ты к аллаху! Достаточно условно к этому разряду можно отнести и сакральную экспрессивную лексику и фразеологию типа Боже ты мой! Пресвятая мать! Мать пречистая! Батюшки святы! Они, однако, в русском языке менее активны, чем в романских и германских языках и во многом подвержены обсценной модели, где слово мать, как мы видели, имеет десакрализованный источник.

2. Пожелания зла и неудачи, выраженные мифологемами аналогичного типа, что в разряде I: Черт тебя возьми! Черт тебя подери! (Новг.) Памха бы тя побрала!, где памха 'черт, живущий на болоте' (ср. памха 'моховое болото' (Строгова, 1971), смол. Анчут вас возьми! (ряз.) Паралик тебя возьми! и т.п. (Мокиенко, 1986, 182-183).

Для заклятий этой группы характерна постоянная связь, даже более того - семантический синкретизм значений 'черт, нечистый дух' > 'болезнь'. Она регулярно прослеживается в демонологическом "именослове" славянскихи балтийских языков (Eckert, 1991, 120-121). Недавно такую связь продемонстрировал на примере семантического анализа диалектного слова чемер 'злой дух, черт' Н.И. Толстой, сопоставивший эту демонологическую модель с выражениями типа Холера его забери! (Толстой, 1992). Ср. диалектизмы типа сиб. Лихоманка тебя возьми! (СФС, 100), смол. Лихач тебя убей! (Добр., 37), Родимец тебя забей! (Добр., 37), курск. Трясца тебя ухвати! (Бусл., 1854, 146) и т.п.

3. Выражения, прямо именующие "способ" наказания того человека, к которому обращено заклятие: Чтоб ты провалился! Чтоб ты сдох! чтоб тебя разорвало! Чтоб тебе пусто было! Ни дна тебе ни покрышки! Их множество в народной речи поистине неисчислимо: Чтоб у тебя руки отсохли! Выворотило бы тебе руки! сиб. Чтоб тебе глотку заклало! Чтоб твои (тебе) глаза повылазили! Чтоб вам повылазило! Чтоб вам всем передавиться! Чтоб тебя поковеркало! орл. Чтоб тебя в лоск положить! Чтоб тебе обороту не было! Чтоб тебя пристрело! Чтоб тебя поперек! Пополам бы тебя! Пороло бы тя! Гноем тебя загнои! Чтоб тебе на ноже поторчать! Каб цябе рассамаха задрала! Пятнало бы тебя! Распятнай тебя! Разъязви тебя! и т.п.

Эта множественность понятна, как и активность заклятий с наименованиями нечистых духов: она объясняется древней верой в магическую силу слова, возможностью "овеществить" его и обратить в оружие против недругов и соперников.

Формулы таких заклятий интерпретируются на фоне славянской мифологии (Сумцов, 1896; Джапович, 1977). Большинство из них, даже самых актуальных и остающихся современными, требуют социально-этимологической интерпретации. Так, оборот Ни дна тебе ни покрышки! связан с погребальными обрядами на Руси, где (как впрочем, и в Древней Греции) предателям, святотатцам и самоубийцам отказывали в обряде погребения. Буквально оборот значит "быть похороненным без гроба", т.е. его неотъемлемых принадлежностей - крышки и покрова.

О таких оборотах можно говорить и как о мощном генераторе современных бранных выражений, поскольку в речи по таким моделям постоянно образуются новые и новые ругательства типа Чтоб тебя подняло и шлепнуло! Чтоб тебе поплохело! По их типу образуются и, так сказать, "перевернутые" пожелания зла, т.е. пожелания "наоборот" типа рус. Ни пуха ни пера! чеш. Zlom vaz! нем. Hals und Beinbruch!

4. Обсценные посылы или их эвфемизмы: Иди ты (пошел ты) к ебеней (ёбаной) матери!Иди ты к ебене фене! Иди ты к ядрёной бабушке! Иди ты на хуй! Иди ты на фиг! Иди ты в пизду! Иди ты в жопу! Иди ты в задницу! Иди ты на хутор бабочек ловить! и т.п.

Эта группа бранных выражений обнаруживает тесную структурную и семантическую связь с 1-й, мифологической группой посылов. Их перекличка местами почти буквальна: ср. Иди ты к чертовой матери! Иди ты к (ёбаной) ядрёной бабушке! Иди ты к чёртовой бабушке! Иди ты к ёбаной (ядрёной) бабушке! И это не случайно: этимологическая расшифровка "основного" русского ругательства Б.А. Успенским дает ключ к этой связи. На вторичном мифологическом уровне речь здесь, видимо, идет именно о "пёсьей" матери, прямо связанной с чертом. Обсценный посыл и мифологический посыл, следовательно, генетически - явления одного порядка, поскольку обороты типа Иди ты на хуй! являются эллипсисами выражений Иди ты к черту (псу) на хуй! (Они зафиксированы, например, в сербо-хорватском языке).

5. Обсценная брань, называющая "способ" сексуального надругания над ее адресатом: Еби тебя в жопу! Еби тебя в рот! Еби тебя в ребро! В жопу ёбаный! Ёбаный в рот! Ебать тебя в рот! В рот ебать твои костыли! Едри твою в дышло! Едри твою в качалку! Едри тебя в корень! Едри твою за ногу! Едри твою налево! и т.п. Здесь тоже эллипсис "субъекта" действия: Пёс (чёрт) еби тебя в жопу! и т.п.

На первый взгляд, обороты этой группы явно сексуальны, что как будто подтверждает бытовое мнение о сексуальности русского мата. Более того, и в современном бытовом сознании большинства носителей русского языка это мнение доминирует. Это, между прочим, констатируют сейчас многие социологи, интерпретируя мат как эволюцию форм брачно-семейных отношений и связывая с ней практику древнего и современного табуизирования этой сферы речи. "Раз мат, - пишет, например, Ф.Н. Ильясов, - представляет собой непристойную часть лексики, которая описывает сексуальную сферу, то и возникновение его связано с какими-то процессами в развитии сексуальных и брачных отношений" (Ильясов, 1990, 201). Остро полемизируя с этим мнением, А.В. Чернышев справедливо подчеркивает, что "нацеленность" мата на сексуальную сферу далеко не очевидна: "В случае с матом система означающих действительно заимствуется из сексуальной сферы человеческой жизнедеятельности, что отнюдь не означает непременно описания этой сферы посредством матерной речи" (Чернышев, 1992, 33). И хотя им делается при этом попытка опровержения сакральной и этикетной трактовки мата, в ретроспективе эта "сексуальность" восходит, как мы видели выше, именно к мифологическому синкретизму обсценного и демонологического. Не случайно в славянских и балтийских языках и диалектах одним из основных синонимов слова "ругаться" являются лексему и фраземы типа чертыхаться, диал. чертать, чертаться, чертыкаться, чертыжить, чертыжиться, лешакаться, лешихаться, сиб. чертей давать, перм. лешака гаркать, лит. velnioti, velniuoti, gauti velniu (букв. получать чертей) и др. (Eckert, 1991, 110-112). Учет таких параллелей позволяет, как кажется, даже 5-ю группу бранных выражений возвести к "исконной модели". Первоначально такие обороты были обращены не к человеку, а служили своеобразными заклятиями против "нечистой силы", оберегом. Перенесение их на адресата брани служило своего рода признанием "дьявольской" ипостаси того, на кого эта брань была обращена.

Разумеется, такая интерпретация относится лишь к прошлому состоянию мата. Его настоящее уже, несомненно, достаточно сильно "сексуализировано", что проявляется в различных вариантах и эвфемистических "реинкарнациях" обсценной лексики и фразеологии. Семантическая и функциональная инерция их мифологического прошлого, однако, до сих пор накладывает отпечаток на употребление обсценной лексики и фразеологии.

Возможно, в частности, что их социальная табуизированность - результат именно этой инерции.

Некоторая детабуизированность мата, ощущаемая сейчас, в какой-то мере - отражение общей демократизации русского общества и речи. Смягчение нравов "широкой общественности" и смена вех в отношении к русской бранной лексике, естественно, интенсифицирует и лингвистические разыскания в этой области. Ведь впервые появилась реальная возможность сделать такие разыскания достоянием той же общественности. Возникает, однако, неизменно сакраментальный вопрос речевой культуры: не стимулируют ли и не активизируют ли употребление бранной лексики лингвисты, разъясняя значение, употребление и исторический смысл ругательств?

Хочется думать, что - нет. Наоборот, запрет, многие годы налагаемый на употребление русского мата, постоянно стимулировал его активное употребление. По известному принципу: "Запретный плод сладок". Ведь важно не само ругательство, а где, с кем, в какой речевой ситуации или контексте оно уместно. Да и кроме того многие "блюстители нравов и чистоты русского языка", сами того не подозревая, постоянно употребляют ту же брань, но только в эвфемизированном виде, как "дама приятна во всех отношениях" или "просто приятная дама" у Гоголя. А ведь в безобидных и "правильных" выражениях типа ёлочки зеленые! или матушки мои! таится та же подколодная змея русского мата. Легко перечислить эвфемизмы, широко употребляемые как в живой речи, так и классиками или современными писателями, - их гораздо больше, чем прямых вульгаризмов: блин, блин горелый, бляха муха, ядрён батон, японда бихер, японский городовой, послать на три буквы... Учет их эвфемистичности, как кажется, поможет лучше корректировать свое речевое поведение. Кроме того, лингвисты давно убедились, что так называемая целенаправленная "языковая политика" (особенно в ее запретительной ипостаси) в итоге нередко порождает лишь языковое лицемерие, а не оправданный языковой пуризм. Дело языковедов - обнаруживать тенденции развития современной речи, филологически истолковывать и, если можно, ненасильственно корректировать их.

Одна из доминирующих тенденций, ощущаемых всеми носителями русского языка, - расширение сферы употребления мата и в какой-то мере его частичная "легализация" в художественной литературе и средствах массовой информации. Эта тенденция прямо связана с общим раскрепощением русской социальной жизни в последнее пятилетие. И бранная лексика служит своеобразным мерилом этого раскрепощения.

Вернемся к туалетному граффити, вынесенному в эпиграф статьи: до недавнего времени, действительно, свободу слова в России можно было реализовать преимущественно таким способом. Эта "не новая традиция" распространялась русскими даже в так называемые "цивилизованные страны", как о том повествует известная песня В. Высоцкого "Письмо из Парижа":

Проникновенье наше по планете

Особенно заметно вдалеке:

В общественном парижском туалете

Есть надписи на русском языке.

Как же обстоит дело с такого рода фольклором в наши дни?

Еще в конце 1990 года один из исследователей современной русской мифологии, тверич А.В. Чернышев писал о сохранении резкого противостояния между "культурой" и русским матом и в новых социальных условиях: "Наличие некоего труднопроходимого барьера между матом и "культурой" подтверждает следующим простым примером: в то время как "новая советская эротика" свободно оперирует изображением гениталий (на эротических фотовыставках), местом известного слова из трех букв по-прежнему является забор" (Чернышев, 1992, 34). Что же, в Твери, может быть, до сих пор социальная и эротическая свобода не привела к изменениям в старой "заборной" традиции. Но в Петербурге, по наблюдениям автора этой статьи, и этот "процесс пошел", и даже - зашел чрезвычайно далеко. На заборах и в местах общественного пользования все реже появляется сакраментальное слово из трех букв, которого никак не могла искоренить полиция и милиция. Стражам порядка приходится теперь больше усилий прилагать для уничтожения политических лозунгов и выпадов против отдельных представителей "эшелонов власти". Это (пусть и неполное) исчезновение мата на стенах русских уборных - знак нового времени. Времени отсутствия цензуры и свободы слова. Надолго ли?

Ответ на этот вопрос может дать, между прочим, и регулярное слежение за русской туалетной "рекламой".

Список литературы