79079 (Байрон и Пушкин), страница 3

Наименьшее впечатление оказали на П. пьесы Б. Первый отзыв о них содержался в письме к П. А. Вяземскому от 24–25 июня 1824: «В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уже не тот пламенный демон, который создал Гяура и Чильд Гарольда» (Акад. XIII, 99). На подступах к «Борису Годунову» и в период работы над ним, когда П. формулировал и воплощал собственную концепцию национальной исторической трагедии, приобрело для него актуальность сопоставление драматургических систем Б. и Шекспира, с чьими произведениями он начал знакомиться во французских переводах на юге, в марте 1824, и продолжал в михайловской ссылке. Во 2-й половине (после 19) июля 1825 П. писал Н. Н. Раевскому-сыну: «...до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик! Байрон, который создал всего-навсего один характер этот самый Байрон распределил между своими героями отдельные черты собственного характера; одному он придал свою гордость, другому — свою ненависть, третьему — свою тоску и т. д., и таким путем из одного цельного характера, мрачного и энергичного, создал несколько ничтожных — это просто смешно Вспомните Озлобленного у Байрона — это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм, эта непрерывная ярость, разве все это естественно?» (Акад. XIII, 197–198, подлинник по-французски). В набросках неосуществленных статей «» и «» П. повторил это суждение почти дословно, а также заново сформулировал ранее им уже высказанную мысль о том, что, «несмотря на великие красоты поэтические» трагедии Б. «ниже его гения». В «Манфреде» и «Преображенном уроде» он видел слабое подражание «Фаусту» Гете, в других пьесах — итальянскому драматургу В. Альфьери (чье сильное влияние Б. на самом деле испытал), в «Каине» — «бессвяз. сцены и отвлеченные рассуждения», относящиеся не к драме, а «к роду скептической поэзии Чильд-Гарольда» (Акад. XI, 51, 64; ср.: рец. «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина», 1833 и «Table-talk», 1835–1836 — Акад. XI, 220–221; XII, 163).

Важным эпизодом восприятия П. творчества и личности Б. явилась смерть английского поэта. Получив о ней известие, П. сделал памятную запись в своей так называемой «Второй масонской тетради» (ПД 835; см.: Рукою П. С. 238). Друзья и знакомые П. (Вяземский, А. И. Тургенев, Д. В. Дашков), видевшие в этом событии не только скорбную утрату, но и «океан поэзии» (Вяземский), ожидали на него поэтического отклика от П. (ОА. Т. 3. С. 48–49, 51; ЛН. Т. 58. С. 46), которому Вяземский в несохранившемся письме, пересланном с приехавшей 7 июня 1824 в Одессу В. Ф. Вяземской, советовал написать на этот случай V-ю песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда». В письмах к жене в июне–июле 1824 Вяземский просил ее «заставить» П. «писать на смерть Байрона» (ОА. Т. 5. Вып. 1. С. 11, 15, 17, 26). П., однако, решительно отказался от этого предложения, объяснив, что, хотя кончина Б. и представляется ему «высоким предметом для поэзии», он не может, при всем сочувствии делу освобождения Греции, заставить себя воспевать, как ему неизбежно пришлось бы, вместе с Б. и тех, ради кого велась борьба, — современных греков, «разбойников и лавошников», которых в Европе вообразили по ошибке «законнорожденными потомками» и «наследниками школьной славы» героев древности (письмо к П. А. Вяземскому от 24–25 июня 1825, ср. черновик письма к В. Л. Давыдову (?) от июня 1823 – июля 1824 — Акад. XIII, 99, 104–105). Другой причиной его нежелания писать стихотворение на смерть Б., возможно, была, как писала В. Ф. Вяземская мужу, погруженность в работу над «Евгением Онегиным» (ОА. Т. 5. С. 112, 115). Тем не менее какую-то «целую панихиду» по английскому поэту П. «затевал», но, предвидя цензурные затруднения и не желая раскрывать свой образ мысли, оставил и ограничился «маленьким поминаньецем» (письмо к П. А. Вяземскому от 8 или 10 октября 1824 — Акад. XIII, 111), состоявшем в десяти стихах (41–50) стихотворения «К морю» (1824). Представив «властителя дум» певцом «свободной стихии», таким же «могущим», «глубоким», «мрачным» и «неукротимым», как море в непогоду, П. сказал все самое существенное о поэте, обойдя притом цензуру и также избавив себя от необходимости воспевать тех, кого он считал этого не достойными. Начальные стихи элегии «Андрей Шенье» (1825), особенно в черновом варианте (Акад. II, 952), полемически противопоставляют ее обильной стихотворной продукции на смерть Б., содержавшей именно тот поворот темы, от которого П. счел необходимым для себя воздержаться. Воскрешение на русской почве в этом потоке стихотворений жанра оды дало повод П. написать пародийную «Оду его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову» (1825), незадачливому адресату которой предлагается стать «на место тени знаменитой» как «певцу бессмертному и маститому», обладающему, «мнится», сходством с усопшим поэтом.

Во 2-й половине 1820-х непосредственное воздействие произведений Б. на П. слабеет, принимая эпизодический и частный характер. На первое место в качестве активного творческого образца выдвигается поэма «Беппо». К одному роду с ней П. отнес (письмо к П. А. Плетневу 7 (?) марта 1826 — Акад. XIII, 266) «Графа Нулина» (соч. 13–14 декабря 1825; напеч. декабрь 1827). К ней же восходит по своей жанровой природе «Домик в Коломне» (соч. октябрь 1830, напеч. февраль 1833), где П. опирался на байроновский опыт использования октавы в шуточной поэме, а сюжет нес в себе, видимо, реминисценцию песен V–VI «Дон Жуана», в которых рассказывалось о пребывании героя в гареме. В «Полтаве» (1828–1829) присутствуют рудименты художественных приемов, перенятых П. из «восточных» поэм, но главная ее связь с произведениями Б. состояла в полемике с отразившейся в его «Мазепе» философской концепцией, согласно которой историей управляет игра случая; элемент полемики заключал в себе и сам характер Мазепы в изображении П. (см.: «», 1830; «», 1830 — Акад. XI, 159–160, 165). Байроновскими реминисценциями («Абидосская невеста», I, 1; «Паломничество Чайльд-Гарольда», IV, 3; «Беппо», XLVI) насыщены ст. 1–15 стихотворения «Кто знает край, где небо блещет...» (1828). Стих: «Где Тасса не поет уже ночной гребец» в стихотворении «Поедем, я готов…» (1829) навеян стихами Б. «In Venice Tasso’s echoes are no more, And silent rows the songless gondolier…» («Паломничество Чайльд-Гарольда», IV, 3. 1–2; пер.: В Венеции больше не слышен Тассо, И молча, без песен, плывет гондольер). Отзвук очень популярных в России «Стихов, записанных в альбом на Мальте» («Lines written in an album at Malta», соч. 1809, напеч. 1812) содержится в стихотворении «Что в имени тебе моем?..» (1830). Трагедия «Марино Фальеро» явилась одним из вероятных источников стихотворного наброска «[В голубом] небесном поле…» (1833 — Акад. XVII, 29–32; ранее печаталось: «Ночь светла; в небесном поле…» — Акад. III, 473). В «Истории Пугачева» (1833–1834) и «Капитанской дочке» (1836) образ главного бунтовщика-самозванца создавался с подразумеваемым его противопоставлением традиции романтического разбойника, к которой принадлежали Конрад («Корсар») и Лара, созданные «пламенной кистию Байрона» (см.: письмо И. И. Дмитриеву от 25 апреля 1835 — Акад. ХVI, 21; «Об “Истории Пугачевского бунта”», 1835 — Акад. IX, 379). Отметил П. интерес Б. к России, ошибки при ее изображении в «Дон Жуане» («Отрывки из писем, мысли и замечания», 1827; Акад. XI, 55), неправильное понимание им стиха Горация, поставленного эпиграфом к «Дон Жуану» («», 1830 — Акад. XI, 176; ср. черновой вариант рецензии «Путешествие В. Л. П.», 1836 — Акад. XII, 378). В сочинениях П. последнего десятилетия его жизни рассыпаны в различных контекстах, серьезных и шутливых, многие упоминания Б. и его героев, цитаты из его произведений, в т. ч.: «К Баратынскому» («Ст.каждый в повести твоей...», 1826); «Послание Дельвигу», ст. 134 («Прими сей череп, Дельвиг...», 1827); рец. «» (1828; Акад. XI, 74); «», черновой автограф (1828; Акад. VIII, 552); «Восстань, о Греция, восстань...» (1829); запись в «» 12 июля 1829 (Акад. VIII, 1043); заметка «» (1829); «Евгений Онегин», эпиграф к гл. VIII (1829–1830); «К вельможе», ст. 84–85 («Oт северных оков освобождая мир...», 1830); «Барышня-крестьянка», черновой вариант (1830; Акад. VIII, 674); «» (1830; Акад. XI, 145, 149, 156, 159–160, 397); «» (1830; Акад. VIII, 407); «» (1832; Акад. XI, 219); рец. на «Фракийские элегии» В. Г. Теплякова (1836; Акад. XII, 82, 86, 371); и др. О Б. в противопоставлении «поэзии фр» должна была идти речь в замышлявшейся статье «О новейших романах» (1832; Акад. XII, 204). В 1836 П. сделал дословный перевод посвящения «Ианте» («То Ianthe») к «Паломничеству Чайльд-Гарольда» и оставил его, лишь слегка подвергнув литературной обработке (Рукою П. С. 98–104). В рукописях П. идентифицированы два портрета Б., нарисованные 15 мая 1829 и в сентябре 1836 (Жуйкова. № 112, 113). В 1827 П. подарил сочинения Б. с дружеской надписью поклоннику и подражателю английского поэта В. Д. Соломирскому (Семевский М. И. К биографии Пушкина: Выдержки из записной книжки // РВ. 1869. Т. 84. Ноябрь. С. 82; Письма. Т. 2. С. 240), а в 1828 — А. Н. Вульф гравированный портрет Б. работы Ч. Турнера по оригиналу амер. худ. В. Э. Веста (Февчук. Портреты. С. 173), и позднее сам получил, вероятно, от нее другой портрет, на котором сделал памятную надпись «12 may 1835» (Рукою П. С. 299–300). Весною 1829 А. Мицкевич, подарил ему однотомное полное собрание сочинений Б. в подлиннике (Francfort O. M., 1826); позднее он приобрел и другой однотомник (Paris, 1835), представлявший собою перепечатку английского издания с комментариями; следил П. и за мемуарной литературой о Б. (Библиотека П. № 585, Vol. 82; № 693–697, 973, 1013, 1149 (приобретена 20 июня 1836 — Лит. архив. Т. 1. С. 38), 1218, 1260, 1351). По воспоминаниям вятского журналиста С. П. Наумова, среди принадлежавших П. книг, подаренных Н. Н. Ланской Вятской мужской гимназии и хранившихся еще в начале XX в. в фундаментальной библиотеке этого учебного заведения, но впоследствии утраченных, находился экземпляр сочинений Б., испещренный пометами П. (Петряев Е. Д. Нити к Пушкину // Кировская правда. 1965. 15 мая).

Друзья и знакомые П., а вслед за ними и П. В. Анненков объясняли подражанием Б. некоторые его бытовые привычки и особенности, в т. ч. эксцессы, его поведения. А. И. Тургенев писал И. И. Дмитриеву 13 мая 1821, что П. «в поведении не исправился; хочет непременно не одним талантом походить на Байрона» (РА. 1867. № 4. Стб. 664; о том же в письме П. А. Вяземскому 26 апреля 1821 — ОА. Т. 2. С. 187; ср. об этой стороне жизни П. на юге: Анненков. Пушкин. С. 170–173). Согласно воспоминаниям А. Н. Вульфа, в михайловской ссылке П. «решительно был помешан на Байроне; он его изучал самым старательным образом и даже старался усвоить себе многие привычки Байрона» (П. в восп. совр. (1974). Т. 1. С. 413). Жуковский просил П., чтобы он был «Бейрон на лире, а не Бейрон на деле» (письмо от 2-й половины (не позднее 23) сентября 1825 — Акад. XIII, 230). (Ср.: восп. М. В. Юзефовича, Е. Ф. Розена — П. в восп. совр. (1974). Т. 2. С. 100, 286; письмо В. К. Кюхельбекера от 20 октября 1830 — Акад. XIV, 116). С. Л. Пушкин писал 17 октября 1826 своему зятю М. М. Сонцову об отношении к себе сына: «Александр Тургенев и Жуковский, чтобы утешить меня, говорили мне, что я должен стать выше того, что он про меня говорил, что это он делал из подражания лорду Байрону, на которого он хочет походить. Байрон ненавидел свою жену и всюду скверно о ней говорил. Александр Сергеевич выбрал меня своей жертвой» (цит. по: Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором // Модзалевский Б. Л. Пушкин и его современники: Избр. тр. (1898–1928). СПб., 1999. С. 101–102; подлинник по-французски). Сам П. однажды писал о своем «вольном подражании» Б. в виде намерения «жеребцов выезжать» (письмо брату от 22 и 23 апреля 1825; Акад. XIII, 163); дважды в его письмах (А. Н. Раевскому от 15–22 октября 1823, А. П. Керн от 8 декабря 1825) отразилось его восприятие характеров и поступков окружающих людей в байроновских образах (Акад. XIII, 70 и 378, 249). В первой половине 1830 П. А. Вяземский читал биографию Б., написанную Т. Муром, и находил большое сходство с П., о чем несколько раз писал жене, которая в ответ сообщала ему о подобной же реакции самого П. (ЛН. Т. 16–18. С. 806–807; Звенья. Т. 6. С. 261, 297).

В письме к П. от первой половины июня 1825 К. Ф. Рылеев, имея в виду его мнение, согласно котоому русские писатели-дворяне не прибегают к покровительству вельмож потому, что считают себя равными с ними по происхождению, упрекал его в том, что он «сделался аристократом» и стал «чваниться пятисотлетним дворянством» в «маленькое подражание Байрону» (Акад. XIII, 183). Сравнение с английским поэтом опиралось на свидетельство В. Скотта, писавшего в некрологе, что Б. «сильно чувствовал отличия своего знатного рода и степени, им занимаемой, особенно уважая так называемые права дворянина», и что «всегда видели его напрягающего все силы к защищению той стороны, которой он принадлежал по званию» (Скотт В. Характер Лорда Бейрона / С аглин. А. К. // МТ. 1825. Ч. 1. № 1. С. 35). Эти обвинения возродились в 1830 под пером Ф. В. Булгарина, который свой пасквильный «анекдот» о предке П, негритянском принце, купленном за бутылку рома предварил фразою: «Говорят, что лордство Байрона и аристократические его выходки, при образе мыслей — Бог весть каком, свели с ума множество поэтов и стихотворцев в разных странах и что все они заговорили о шестисотлетнем дворянстве» (Второе письмо из Карлова на Каменный остров / Ф. Б. // СП. 1830. 7 августа. № 94; Прижизн. критика, 1828–1830. С. 280). Осенью того же года в «» П. признавался, что из всех его «подражаний Байрону дворянская спесь была самое смешное», поскольку древнее русское дворянство пришло в упадок и принадлежать к нему «не представляет никаких преимуществ в глазах благоразумной черни» (Акад. XI, 141). Однако в своих ответах на пасквиль Булгарина и в полемике о «литературной аристократии» (1830) он неоднократно апеллировал, частично вынужденно, частично с вызовом, именно к примеру Б. (см.: «Отрывок» — Акад. VIII, 410–411; «», «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» — Акад. XI, 161 и 406, 168; подзаголовок авторизованной копии стихотворения «Моя родословная»: «вольное подражание лорду Байрону» — Акад. III, 875; черновик 3-й редакции поэмы «Езерский», 1833 — Акад. V, 409, 417). Мотивом дворянской гордости Б. открывается и статья о нем, начатая П. 25 июля 1835 и оставшаяся неосуществленной. Источниками этого наброска служили французские переводы жизнеописания Б., изданного Т. Муром (Библиотека П. № 696), и предварявший парижский однотомник (Там же. № 693) подробный биографический очерк, написанный Д. Голтом (Galt, 1779–1839), а подтекстом выступала отчетливо уловимая проекция биографии английского поэта на свою собственную, выделение параллельных и соотносящихся фактов и обстоятельств жизни. Эти сопоставления и отождествление себя с Б. рождались из чувства особой психологической, интимной и сословной близости с поэтом-изгнанником, подвергавшимся при жизни оскорблениям и травле, что у П. ассоциировалось с недоброжелательным отношением к нему самому петербургского света и с претерпеваемым им в последние годы жизни состоянием унижения и одиночества.