73615 (Становление мировоззрения В. Хлебникова), страница 5

Я исхлестан камнями…

Пух лебедя дворцам

Грей белым снежным одеялом…

Его метафора – средство заострения смысла, выражение глубоких противоречий социальной действительности. В его образной системе господствует право на преувеличение, деформацию естественных пропорций, на необычайные ракурсы, нарушающие представления о построении пространства и объемов.

Образ строится на основе противоречий, противопоставлений, на сочетании несочетаемых слов, изменяющих в корне традиционный принцип контекстности и грамматических отношений в языке. Меняется лексика, трансформируется синтаксис. Хлебников сознательно ослабляет логические связи, создает ряды независимых друг от друга образов, вводит синтаксическую сбивчивость.

Стремление вернуть поэтическому языку информативность приводило Хлебникова к созданию “трудной формы” с ее непредсказуемостью и изменением функции стихотворного слова.

Для него становится характерным небывалое сочетание архаической и общеславянской лексики с народной речью, вульгаризмов с поэтизмами, жаргонизмов – со словами высокого ряда лексики. При этом все противоречивые элементы вводятся как рядоположенные, равноценные и полноправные. Они подчиняются в поэзии Хлебникова двум интонациям, управляющим его языком: сатирической и патетической.

За всем этим стоит призыв создать “немой язык понятий” и требование быть “рыбаками жемчужин русского моря”.

Хлебников необычайно расширил границы поэтического языка, во многом изменил представление о его семантических закономерностях. По словам Н. Асеева, Маяковский хранил “почтительное, почти благоговейное отношение к В. В. Хлебникову, знавшему язык, что называется, насквозь, до тончайших оттенков речи… Маяковский видел в Хлебникове неповторимого мастера звучания, не укладывающегося не в какие рамки науки о языке. Своего рода Лобачевского слова”.

Замечательное утверждение Асеева, что учение Хлебникова о слове “открывало дороги в строение образа”.

Хлебников отлично осознавал диалогичность слова и роль контекста: “Каждое слово опирается на молчание своего противника”. Поэтому в его черновых заметках 1922 года читаем: “Слова особенно сильны, когда они имеют два смысла, когда они живые глаза для тайны и через слюду обыденного смысла просвечивает второй смысл…”

Историческое значение языковых исканий Хлебникова не только в создании новой художественной системы, но и в углублении нашего представления о поэтическом языке.

Историческая задача Хлебникова заключалась в том, чтобы показать скрытые в существующем языке возможности. Подобно Пушкину, он проводил коренную перестройку поэтической речи.

Даже в тех случаях, когда он вводит в свой текст “чужое” слово, лексику и поэтическую образность классической поэзии, он в корне меняет их стилистическую природу.

Для Хлебникова характерно парадоксальное сочетание традиционных стилистических оборотов, даже штампов русской поэзии, с новыми, необычными формами поэтической речи.

Такие стереотипы романтической поэзии, как “дева нежная”, “божьей бури”, “угас последний луч”, “простерши длани” “ подруги кроткие”, и т.д., получают неожиданные переосмысление и необычность, создают интонацию простодушного рассказа. У Хлебникова часто расхожее поэтическое слово, строка вводятся в текст на правах контраста и иронического снижения пафоса. Резкую необычайность своей стилистики он снабжает сигналами связи ее с классической поэзией и, вместе с тем, противостояния. Так, в конце стихотворения “Гонимый – кем…” встречаем реплику на “Демона” Лермонтова:

И в этот миг к пределам горшим

Летел я сумрачный как коршун…

В поэтическом языке Хлебникова особое место занимает “звездный язык”. Он является утопической попыткой создания некоего всеобщего языка, основанного на идее, что согласные в определенном положении связаны с содержательной направленностью слова. Фонетика становится поэтикой. Он находит истоки “звездного языка” “в священном языке язычества” - “пиц, пац, пацу” в заговорах являются “как ба заумным языком в народном слове”. Так возникает в его учении термин “заумный язык”, “заумь”. Сам Хлебников писал, что “есть способ сделать заумный язык разумным”. Заумь подчинена художественно значимому смыслу. А художественный смысл для Хлебникова не однозначен с логической системой здравого (то есть бытового) смысла. “Заумь” включена у него в определенный контекст, который делает доступным ее содержание. “Звездный язык”, “скорнение согласных”, “заумный язык” - все это небольшая часть индивидуального стиля Хлебникова. “Скорнение согласных” - по существу, это превращение согласных фонем в значимые морфемы. Упрощая, можно сказать, что хлебниковские “звездный язык”, “заумный язык”, “звукозапись”, не совпадая в деталях, представляют собою некоторые вспомогательные средства выразительности и обладают особой эстетической функцией в текстах поэта. Как отмечал еще Ю.Тынянов, речь Хлебникова всегда смысловая, а не бессмысленная, смысл которой находится в скрытых пластах текста. Заумные слова создавались вне системы русского языка, как средство нетрадиционного общения. Они диктовали эмоциональное и интуитивное восприятие их смысла, подсказанного контекстом произведения.

Хлебников сознательно противопоставлял свое творчество символизму как литературной школе и, прежде всего, учению символистов о поэтическом слове. “Для символистов, - указывал В.Жирмунский, - слово было намеком и иносказанием; между словами, как между вещами, обозначились тайные соответствия, и все границы расплывались в общей музыкально-лирической настроенности”.

Хлебников непримиримо не приемлет язык поэзии символистов. Стилистическая организация в его стихах является как бы своеобразным уравновешиванием всех предметов и понятий, как бы не связанных непосредственно друг с другом. Их объединяет эмоциональная перспектива образа, который организуется точкой зрения поэта на мир, лежащий перед ним. Перечисления эти основаны на принципе метонимических отношений. Повторения, вариации одних и тех же образов, их взаимное переплетение и отзвук понятны на фоне тематики и лирической ситуации.

Впоследствии Хлебников осознал крайности своих экспериментов. “Я чувствую гробовую доску над своим прошлым. Свой стих кажется мне чужим”, - писал он в тысяча девятьсот двадцать первом году и добавлял: “Вещь, написанная только новым словом, не задевает сознания…”. Переплетение этих пластов связано с диалогичностью слова, с одной стороны, историческим развитием, неограниченным изменением поэтического языка – с другой. В статье тысяча девятьсот девятнадцатого года “О современной поэзии” он подводит итог семантического истолкованию слова и его вещности. Для футуристов текст органически совмещается с действительностью, искусство выступает как бы продолжением мира, при котором неразличение искусства и не-искусства имеет принципиальный характер. В основе системы поэтического языка находится поэтому отождествление слова и вещи, и обостряется диалогическая природа самого слова, его одновременная обращенность к обычному языку и к поэтической речи: “Слово живет двойной жизнью. То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля разума, названная словом, стоит в тени, или же слово идет на службу разуму… звук становится “именем””. Говоря иначе, слово выступает то в роли понятия, то в роли образа, меняя свою функцию в том или другом контексте. “Звуко-вещество”, слово, то отделяется от бытового зыка, то сливаются с ним.

Дело не в отдельных элементах стилистики Хлебникова, а в исторически обусловленном изменении исходных принципов поэтической речи, ее отношения к общелитературному языку, к нормам поэтического языка, традиции и народному языку. Дело в новых принципах построения образной системы и образа мира в произведении.

У Хлебникова работа над языком направлена на изменение как самого характера языка, так и его эстетической природы. Это была попытка покончить с расчленением чисто образного, понятийного и просторечного языка. Тем самым утверждался принцип законности любого слова (независимо от его происхождения) в любом месте и в любом сочетании.

В литературе утвердилось вполне справедливое мнение, что Хлебников был прежде всего эпиком. Действительно, большую часть его наследия составляют поэмы, разнообразные по жанру и форме. Показательно, конечно, что Хлебников часто вводил лирические стихотворения в свои поэмы или создавал особый тип лирической поэмы, складывающейся из цикла разновременно написанных стихов. Но было бы неверно не оценить значение его лирических стихотворений.

В творчестве Хлебникова личностный характер лирики, которая “зовет к самонаблюдению” (А.Веселовский), заменяется поэзией самого бытия. В ней складывается двойственная структура лирического субъекта: лирический герой выступает в качестве представителя объективного мира и как выразитель глубинных авторских эмоций и идей:

Когда умирают кони – дышат,

Когда умирают травы – сохнут,

Когда умирают солнца – они гаснут,

Когда умирают люди – поют песни.

Лирика Хлебникова в такой мере изменилась, что трудно ее отнести к лирике в традиционном смысле. Речь идет о тех стихотворениях, которые с необычайной смелостью выражали чувства и мечты современного человека. Лирический субъект его поэзии резко отличается от лирического героя символистов. Лирическое “я” обретает черты “я” - коллектива, как бы обобщенное “я”. Особой чертой его лирики является драматизм, сгущение конфликтов, столкновение идей. Взрывчатая ее динамика соединяет и противопоставляет почти все художественные, политические, философские, социальные проблемы десятых – двадцатых годов двадцатого века.

Хлебников в лирике, как и в других жанрах, отличается беспощадным сарказмом, своим неожиданным трагизмом, глубокой искренностью и ошеломляющей словесной игрой, горечью и безудержной фантазией. Для организации лирического произведения уже недостаточно личностного ощущения мира. Его стихи поражают энергией вторжения в мир. Конфликтность проникает в сам материал: образ, слово, ритмику. Чувства поэта поглощаются “слезами вселенной”. Поэт – голос вселенной, истории, трагизма современной жизни. Тезис Вяч.Иванова в “Кормчих звездах” (1903): “в личине Я – не Я (и я ему изменой!)” - приобретает особенное значение для Хлебникова. Это привело поэта к преодолению романтической оппозиции “я - мир”. Хлебников создает новый тип лирического героя с его во многом новым отношением к окружающему миру.

Знаменательно, что уже в тысяча девятьсот седьмом – восьмом годах он пишет стихотворение “Жарбог” как реплику на одноименное произведение Вяч.Иванова. У Иванова мифологическая тема пронизана идеей “возродительного распада”. У Хлебникова славянское божество – воплощение свободы:

Жарбог! Жарбог!

Волю видеть огнезарную,

… Дабы радугой стожарною

вспыхнул морок наших дней…

Будущее как бы предрекает победу вольности над “мороком наших дней” в настоящем.

Ранняя лирика Хлебникова, создавая некий мифологический образ прошлого России, насыщена предвосхищением борьбы между несправедливостью “подлой тайгой силы” и будущим.

Россия забыла напитки,

В них вечности было вино,

И в первом разобранном свитке

Восчла роковое письмо, -

писал он в начале тысяча девятьсот восьмого года.

В стихотворениях “Я славлю лет его насилий”, “Крымское”, “Скифское”, “Когда казак с высокой вышки” социальная тема решалась на условном историческом материале. Вся ранняя поэзия Хлебникова пронизана историко-философскими мотивами и ассоциациями. Через нее проходят многочисленные реминисценции из древнерусской литературы. Само бытие, все угнетенное в мире ищет в его стихах голоса, языка, ясного выражения. “И бешенство бываний в страданьях немоты” противопоставлено сознанию поэта.

Тема самобытности – одна из главных в его стихах и прозе (“Мы устали быть не нами”). Так возникает проблема русской литературы. На первом месте у него попытка показать “широту нашего бытийственного лика”, связанная с протестом против ориентации символистов на Запад, с убеждением, что мы “не останемся пересмешниками западных голосов”.

Вейся, вейся, русское знамя,

Веди через суши и через хляби!

Туда, где дух отчизны вымер

И где неверия пустыня,

Идите грозно, как Владимир

Или с дружиною Добрыня.

Именно это создает характерный для Хлебникова тип построения поэтического текста, в основе которого лежит монтажный, а не повествовательный принцип. Ему свойственны комбинации автономных кусков с игрой различных стихотворных размеров, основанных на ассоциативном, а не причинно-следственном фабульном течении темы. Хронология и последовательность событий приобретают необычайную свободу. Связь между фрагментами – тематическая и сюжетная – скрыта за внешней беспорядочностью чередования звеньев. Лирика и поэмы Хлебникова отличаются свободным характером, их целостность тем не менее определяется подчеркиванием существенных идейно-художественных мотивов.

Судеб виднеются колеса

С ужасным сонным людям свистом.

И я, как камень неба, несся

Путем не нашим и огнистым.

Тема одиночества (“я белый ворон, я одинок”) сплетается с темою служения справедливости и добру:

Взлететь в страну из серебра,

Стать звонким вестником добра.