20878-1 (Субъект культуры), страница 2

Продолжая уже заочный диалог с Библером, можно было бы сказать, что вопрос этот стоит поставить еще радикальнее - не об "антиномичности", а о единстве культуры и истории. Иначе говоря, то, что происходит сегодня с историей, никак не объяснить, исходя из диалектики или диа-логики "чистой культуры", но метаморфозы современной духовной культуры вполне объяснимы на почве реальной истории. При этом история оказывается уже не бесхребетным и бездуховным антиподом культуры, а тем самым культурно-историческим творчеством, противоречивое содержание которого и обернулось коллизиями ХХ века.

Проблема творчества и разделение труда

Отличное от предложенного В. Библером понимание культуры и творчества представлено в работах философа Эвальда Васильевича Ильенкова (1924 -1979). В определенном смысле Э.В. Ильенков и В. С. Библер - антиподы, поскольку явления духовной культуры Ильенков в каждом отдельном случае анализирует в контексте исторической эпохи и хода истории в целом. И на почве такого конкретного историзма для Ильенкова всегда было ясно, что современные коллизии духовной жизни и творчества пусть не прямо, но косвенно проистекают из сложившейся системы общественных отношений.

Суть в том, что обычные рассуждения о природе творчества, а также творческом характере опредмечивания и распредмечивания многое оставляют за скобками. Будучи верными, но абстрактно-общими, эти рассуждения не дают ответа на вопрос, почему же на протяжении столетий большинство людей было и остается за бортом творческого процесса. Почему одним суждено заниматься творчеством, т.е. продуктивной деятельностью, а другим - только деятельностью рутинной и репродуктивной, и на сотню ученых и сейчас приходятся тысячи рабочих, стоящих у конвейера?

То, что людям в разной степени доступна творческая деятельность, - это эмпирический факт. И то, что в диалоге культур всегда участвовали единицы, было хорошо известно В.С. Библеру, как и другим специалистам в теории творчества. Но чтобы взяться объяснять этот эмпирический факт, нужна явно выраженная социальная позиция, причем не обязательно прогрессивная, но и реакционная, когда, например, доказывают, что так было, есть и будет всегда.

Характеризуя мнение Гегеля по данному вопросу, Ильенков, в частности, пишет: "Поэтому ответ Гегеля на указанный вопрос по существу темен и дуалистичен: индивидуальные вариации в степени присвоения всеобщих сил-способностей (а их спектр велик - от Канта до его лакея, от Наполеона - до повара в обозе наполеоновской армии) определяется заранее либо "природой", либо "абсолютным духом". Но ни в коем случае - не исторически сложившимися условиями разделения труда, которые одному предоставляют все возможности достижения высот культуры, а другому - никаких возможностей в этом отношении"10.

Разную меру творчества у разных людей можно объяснять устройством самого человека, т.е. нашими врожденными способностями. И в таком случае ситуация выглядит чрезвычайно грустно и бесперспективно. Не более оптимистично выглядит объяснение такого положения дел устройством мира, а не человека - в том случае, когда это устройство есть раз и на всегда заведенный порядок Богом или природой. Что касается разумного оптимизма, то он возможен там, где в сложившемся положении дел видят результат исторического развития, который тем же развитием может быть преодолен.

"История ничего серьёзного не делает без достаточной на то необходимости, - пишет уже в другой работе Ильенков. - И если человечество века и даже тысячелетия вынуждено было идти на жертвы и лишения ради того, чтобы вырастить редкие, но прекрасные цветы искусства, то этого не объяснить "врожденной" любовью человека к "красоте"11. И далее он продолжает: "Известные всеобщие человеческие способности… в известных социальных условиях развиваются не в каждом из индивидуумов, а только в немногих. Для этих немногих развитие одной из способностей становится пожизненным уделом, профессией. Их деятельность становится отраслью разделения труда, приобретает кастовый характер, а каста или цех "логиков по профессии", "живописцев по профессии" и т.п. работает как орган общественного целого"12.

Э. Ильенков называет такую ситуацию, как это было принято в классической философии, "отчуждением". Но в анализе отчуждения творчества от большинства индивидов он стоит именно на исторической точке зрения. Для него само собой разумеется, что на ранних ступенях истории такого рода разделение труда на умственный и физический, творческий и рутинный, принес человечеству в целом огромную пользу, как это было в Древней Греции, где культивирование способностей свободных граждан за счет рабов определило невиданный взлет духовной культуры и культурного развития в целом.

Но в условиях ХХ века определяющей становится другая сторона этого процесса, которая выразилась в так называемом "профессиональном кретинизме". "Пределом (или мысленно продолженной до конца тенденцией) такого развития людей, - отмечает Ильенков, - оказывается профессиональный кретинизм, то есть такое положение вещей, когда в каждом из индивидуумов развита до предела, до уродливо односторонней карикатурности лишь одна из всеобщечеловеческих способностей, а остальные подавлены, неразвиты. … На этой почве и рождается "логик", не знающий ничего, кроме "логики", рождается "банкир", которо-му деньги мешают видеть все остальное, и прочие тому подобные персонажи"13.

По сути дела здесь у Ильенкова идет речь о вариантах того самого "культурничанья", на которое указывал Библер. Но если Библер такого рода "культурничанью", как и его антиподу - "раскультуриванию" и озверению людей, противопоставляет формальные шоры западной цивилизации, то у Ильенкова все как раз наоборот. Именно западная цивилизация, считает Ильенков, с ее формальными приличиями, формальным равенством и формальной свободой зашла в тупик крайнего отчуждения и профессионального кретинизма. И как раз в ответ на ее крайний формализм возникло ницшеанство с его культом раскультуренного человека.

А потому выход из кризиса европейской культуры возможен не только и не столько за счет правовых и моральных возможностей цивилизации, а опять же за счет коренного преобразования разделения труда. И последнее должно выразиться не только в преобладании умственного труда над физическим. В конце концов, сидя за компьютером, можно также заниматься рутинной работой. Речь идет прежде всего о радикальном изменении уровня развития большинства людей. А это возможно посредством свободного доступа к хорошему образованию, в противовес "массовой культуре", и доступа к реальному самоуправлению без принудительной опеки "специалистов" от политики и пиара. Таким образом, казалось бы узко специальная проблема творчества и культуры обретает остро социальный аспект. Но именно такой аспект культурологии лишает ее ложного академизма.

2. Исторические типы трансляции культуры

Не наследуя багаж своих знаний и умений генетически, люди с особым вниманием относятся к тому, что принято именовать культурным наследием. Ведь осваивая культурное наследие, они вступают в общение с предками, игнорируя разделяющее их время. Только люди открыли для себя возможность вступать в диалог с ушедшими поколениями, воссоздавая их голос в новых условиях. Но в разные времена это делалось по-разному. Известный канадский ученый Г. М. Маклюэн выделил и описал три типа трансляции культурно-исторического опыта:

• дописьменный,

• книжный,

• экранный.

Согласно Маклюэну, "средства общения", которые он характеризует как "технологическое продолжение" человека, являются средоточием культуры. А потому смена средств и способов общения не только влияет на образ жизни и деятельности человека, но меняет его взгляд на мир и даже тип сознания. Рассмотрим указанные типы трансляции культуры более подробно.

О своеобразии дописьменной культуры

Древний человек, как известно, передавал свой опыт уже при помощи устной речи. А последняя доминировала в общении людей, будучи буквально вплетена в действия первобытных людей. Именно поэтому, отмечает Маклюэн, восприятие мира у "племенного человека" определяется главным образом слухом и ощущением.

К выделенному Маклюэном добавим, что производственный и социальный опыт здесь еще не разделились, и большая часть такого опыта передается в форме обрядов, где имитируются действия человека в разных ситуациях. Сложная система ритуальных действий в те далекие времена не только учила жить, но и воссоздавала мифологическую картину мира. Согласно исследованиям К.Леви-Строса, даже устройство индейской кухни и ее символика выражали борьбу добра и зла, как она представлялась данному племени.

Древний человек, как известно, передавал свой опыт уже при помощи устной речи. А последняя доминировала в общении людей, будучи буквально вплетена в действия первобытных людей. Именно поэтому, отмечает Маклюэн, восприятие мира у "племенного человека" определяется главным образом слухом и ощущением.

К выделенному Маклюэном добавим, что производственный и социальный опыт здесь еще не разделились, и большая часть такого опыта передается в форме обрядов, где имитируются действия человека в разных ситуациях. Сложная система ритуальных действий в те далекие времена не только учила жить, но и воссоздавала мифологическую картину мира. Согласно исследованиям К.Леви-Строса, даже устройство индейской кухни и ее символика выражали борьбу добра и зла, как она представлялась данному племени.

Таким образом, дополним Маклюэна, не только устная речь, но и предметы, а также действия древнего человека были важным средством передачи опыта. При этом особую роль в жизни этих людей играли искупительные обряды и связанные с ними мифы. Первобытный охотник или рыболов боялся гнева природы, воспринимая ее как живое существо. Он стремился достичь "расположения" вещей и животных, совершая по отношению к ним символические действия. Вот, к примеру, как выглядели действия, связанные с закланием быка, которого древние греки приносили в жертву богу Зевсу во время праздника Буфоний. Быка вели к алтарю Зевса, на котором лежали злаки. Когда бык начинал есть, жрец убивал его ударом топора и бросался бежать. А в его отсутствие за убийство судили топор.

Коллективные обряды, всевозможные церемонии и массовые действия были важным способом сплочения первобытного коллектива. По словам греческого философа Платона, даже участие в хороводах служило воспитанию граждан полиса. Но формирование социальных качеств у древнего человека, как уже говорилось, происходило особым способом, когда словам, вещам и животным приписывались таинственные свойства и способность влиять на судьбы людей. Вещь, наделенную сверхъестественными свойствами, называют фетишем, а животное, в котором люди видят своего прародителя, - тотемом. Именно из превращения чего-то земного и естественного в сверхъестественное возникает магическая реальность, в которой существует древний человек.

По сути дела древний человек еще не видит разницы и грани между реальностью и фантазией, объективным процессом и своими субъективными впечатлениями. В результате магия предполагает таинственные источники наших знаний. Это предки, боги, высшие силы. Известно, что прорицательницы из греческого города Дельфы дышали ядовитыми парами из расселины гор, чтобы постичь суть происходящего и узнать будущее. И надо сказать, что использование наркотических веществ во время магических обрядов не было редкостью.

Неумение отличить душу от тела и свои знания от телесных свойств объясняет многие обычаи дикарей, вплоть до каннибализма (людоедства). Даже в XX веке бывали случаи, когда представители диких племен Африки и Полинезии съедали европейцев, чтобы усвоить их опыт, душевные качества и силу. "Мы очень нуждались в его жизненной силе, т.к. нам угрожали враги," - объясняли папуасы, когда их судили за то, что они съели миссионера. За этими эксцессами скрывается древняя уверенность в том, что в сердце, мозге, глазах человека заключены его сила, знания и опыт. А значит освоение чужого опыта возможно не только посредством устной речи, но и через физическое усвоение телесных органов другого человека.

Безусловно, древние обычаи способны удивить современного человека. И все же жизненный опыт в основном передавался в древности прямо и непосредственно, т. е. в совместных действиях с вещами, дополняемых словом. И даже тогда, когда возникла письменность, многие знания и умения практического характера продолжали передавать традиционным способом, т.е. в форме совместно-разделенной деятельности. Так, к примеру, всегда поступали ремесленники, которые обучали подмастерьев по принципу "делай, как я".

Но и в наши дни эта исходная форма трансляции опыта, когда опыт передают непосредственно в форме действия, сопровождаемого речью, не утрачена и составляет основу обучения детей бытовым привычкам. Здесь, как и в других случаях, детство человечества стало основой индивидуального развития каждого из нас. Ведь недаром дети, подобно древнему человеку, верят в сказки и большую часть времени проводят в играх, одушевляя предметы и совершая с ними символические действия. При помощи совместных действий, объясняемых словами, ребенка учат тому, как ходить, одеваться, орудовать ложкой, а позднее - стирать, убирать и варить суп. И лишь самая экстравагантная мать займется написанием подробных инструкций вместо того, чтобы на деле учить своих детей домашнему хозяйству.

Трансляция книжной культуры

А теперь перейдем ко второму типу трансляции культуры, который, согласно Маклюэну, связан с письменным и печатным текстами. Первые письмена возникли на рубеже IV-III тысячелетия до н.э. в Древнем Египте и Месопотамии. В развалинах дворца царя Ашшурбанипала (VII в. до н.э.) в Ираке была найдена огромная библиотека, состоявшая из глиняных табличек с клинописными текстами. Наряду с деловыми документами, в этой библиотеке находилась научная и религиозная литература, а также словари и пособия по грамматике.

В отличие от вавилонян и ассирийцев, жители древнего Египта использовали для письма особый материал, сделанный из тростника, - папирус. Уже в IV тысячелетии до н.э. в Египте появилось рисунчатое письмо. Его наносили на каменные плиты, деревянные доски и пр. Но в дальнейшем главным материалом для письма у египтян, а затем у греков и римлян стал именно папирус. Для получения папируса тростник нарезали узкими полосками, а затем склеивали их соком того же тростника, помещая изделие под пресс. Полученному материалу придавали форму длинного листа до 6 метров, который скатывали в свиток.

Надо сказать, что с появлением письменности возникла и новая культурная реальность - священный текст. "Книга мертвых" древних египтян, "Тора" иудеев, "Авеста" иранцев и "Веды" индусов включают в себя описание знаменательных событий и изложение законов человеческой жизни. Но священные книги - это в первую очередь откровенное слово молитвы и религиозного гимна, обращенного к Богу. И одновременно, священный текст - это Слово, идущее от Бога к человеку и открытое только посвященному. Отсюда особая миссия жреца и священника - посредника между людьми и высшими силами. Даже писцы, переписывавшие священные тексты, в некоторых случаях проходили обряд посвящения, отделявший их, как и жрецов, от простых смертных.

Уже древние народы различали священные тексты и письменные документы, имевшие практический, житейский смысл и предназначенные для большинства. Что касается античного мира, то здесь овладевать знаниями и передавать их другим стало одной из гражданских добродетелей. Известно, что жители греческого города Кротон (Южная Италия) разгромили в VI в. до н.э. Пифагорейский союз, члены которого изучали математику и астрономию под покровом тайны, придавая науке ореол таинственности. Известна и особая любовь римлян к письменному тексту. Именно у них свиток постепенно вытеснила книга современного типа, которую было легче читать, переносить и хранить. Книги, как правило, писались на пергаменте - специально выделанной овечьей или телячьей шкуре.

Причем изобретение пергамента произошло по причине соперничества царя малоазийского города Пергама и царя Птолемея V. Последний запретил вывоз папируса из Египта, где правил, чтобы в Пергаме не на чем было писать. И тогда в Пергаме изобрели новый материал для письма, который уже не склеивали, а сшивали на манер тетрадки. Пергамент был дороже, но прочней и долговечней. Кроме того, в отличие от папируса, его можно было изготовить везде, где выращивали скот. Поэтому в средние века вся Европа использовала для изготовления книг только пергамент.