20756-1 (Отношение норм поведения и мышления к языку), страница 2

В языке хопи положение совершенно иное. Множественное число и количественные числительные употребляются только для обозначения тех предметов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Там не существует воображаемых множественных чисел, вместо них употребляются порядковые числительные в единственном числе. Такое выражение, как ten days (десять дней), не употребляется. Эквивалентом ему служит выражение, указывающее на процесс счета. Таким образом, they stayed ten days (они пробыли десять дней) превращается в “они прожили до одиннадцатого дня”, или “они уехали после десятого дня”. Ten days is greater than nine days (десять дней - больше чем девять дней) превращается в “десятый день - позже девятого”. Наше понятие “продолжительность времени” рассматривается не как фактическая продолжительность или протяженность, а как соотношение между двумя событиями, одно из которых произошло раньше другого. Вместо нашей лингвистически осмысленной объективизации той области сознания, которую мы называем “время”, язык хопи не дал никакого способа, содержащего идею “становиться позднее”, являющуюся сущностью понятия времени.

СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ, ОБОЗНАЧАЮЩИЕ МАТЕРИАЛЬНОЕ КОЛИЧЕСТВО В SAE И ХОПИ

Имеются два вида существительных, обозначающих материальные предметы: существительные, обозначающие отдельные предметы, и существительные, обозначающие вещества: water, milk, wood, granite, sand, flour, meat (вода, молоко, дерево, гранит, песок, мука, мясо). Существительные первой группы относятся к предметам, имеющим определенную форму: a tree, a stick, a man, a hill (дерево, палка, человек, холм). Существительные второй группы обозначают однородную массу, не имеющую четких границ. Существует и лингвистическое различие между этими двумя группами: у существительных первой группы отсутствует множественное число [4], в английском языке перед ними опускается артикль, во французском ставится партитивный артикль du, de, la, des. Это различие гораздо более ярко выступает в языке, чем в действительности. Очень немногое можно представить себе как не имеющее границ: air (воздух), иногда water, rain, snow, sand, rock, dirt, grass (вода, дождь, снег, песок, горная порода, грязь, трава). Но butter, meat, cloth, iron, glass (масло, мясо, материя, железо, стекло), как и большинство им подобных веществ, встречаются не в “безграничном” количестве, а в виде больших или малых тел определенной формы. Различие это в какой-то степени навязано нам потому, что оно имеется в языке. В большинстве случаев это оказывается так неудобно, что приходится применять новые лингвистические способы, чтобы конкретизировать существительные второй группы. Отчасти это делается с помощью названий, обозначающих ту или иную форму: stick of wood, piece of cloth, pane of glass, cake of soap (брусок дерева, лоскут материала, кусок стекла, брусок мыла); гораздо чаще с помощью названий сосудов, в которых находятся вещества, хотя в данных случаях мы имеем в виду сами вещества: glass of water, cup of coffee, dish of food, bag of flour, bottle of beer (стакан воды, чашка кофе, тарелка пищи, мешок муки, бутылка пива). Эти обычные формулы, в которых of имеет явное значение “содержащий”, способствовали появлению менее явных случаев употребления той же самой конструкции: stick of wood, lump of dough (обрубок дерева, ком теста) и т. д. В обоих случаях формулы одинаковы: существительное первой группы плюс один и тот же связывающий компонент (в английском языке предлог of). Обычно этот компонент обозначает содержание. В более сложных случаях он только “предполагает” содержание. Таким образом, предполагается, что lumps, chunks, blocks, pieces {комья, ломти, колоды, куски) содержат какие-то stuff, substance, matter (вещество, субстанцию, материю), которые соответствуют water, coffee, flour (воде, кофе, муке) в соответствующих формулах. Для людей, говорящих на SAE, философские понятия “субстанция” и “материя” несут в себе более простую идею; они воспринимаются непосредственно, они общепонятны. Это происходит благодаря языку. Законы наших языков часто заставляют нас обозначать материальный предмет словосочетанием, которое делит представление на бесформенное вещество плюс та или иная его конкретизация (“форма”).

В хопи опять-таки все происходит иначе. Там есть строго ограниченный класс существительных. Но в нем нет особого подкласса - “материальных” существительных. Все существительные обозначают отдельные предметы и имеют и единственное и множественное число. Существительные, являющиеся эквивалентами наших “материальных” существительных, тоже относятся к телам с неопределенными, не имеющими четких границ формами. Но они имеют в виду неопределенность, а не отсутствие формы и размеров. В каждом конкретном случае water (вода) обозначает определенное количество воды, а не то, что мы называем “субстанцией воды”. Абстрактность передается глаголом или предикативной формой, а не существительным. Так как все существительные относятся к отдельным предметам, нет необходимости уточнять их смысл названиями сосудов или различных форм, если, конечно, форма или сосуд не имеют особого значения в данном случае. Само существительное указывает на соответствующую форму или сосуд. Говорят не a glass of water (стакан воды), a ka·yi (вода), не a pool of water (лужа воды), a pa·ha [5], не a dish of cornflour (миска муки), а hэmni (количество муки), не a piece of meat (кусок мяса), a sikwi (мясо). В языке хопи нет ни необходимости, ни соответствующих правил для обозначения понятия существования вещества как соединения бесформенного предмета и формы. Отсутствие определенной формы обозначается не существительными, а другими лингвистическими символами.

ПЕРИОДИЗАЦИЯ ВРЕМЕНИ В SAE И ХОПИ

Такие термины, как summer, winter, September, morning, moon, sunset (лето, зима, сентябрь, утро, луна, заход солнца), которые у нас являются существительными и мало чем формально отличаются по форме от других существительных, могут быть подлежащими или дополнениями; мы говорим at sunset (на заходе солнца) или in winter (зимой), так же как мы говорим at a corner (на углу), in the orchard (в саду) [6]. Они образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира, о чем говорилось выше. Наше представление о явлениях, обозначаемых этими словами, таким образом объективизируется. Без объективизации оно было бы субъективным переживанием реального времени, т. е. сознания - becoming later and later (становление более поздним), проще говоря, - повторяющимся периодом, подобным предыдущему периоду в становлении все более поздней протяженности. Только в воображении можно представить себе подобный период рядом с другим таким же, создавая, таким образом, пространственную (мысленно представляемую) конфигурацию. Но сила языковой аналогии такова, что мы устанавливаем подобную объективизацию циклической периодизации. Это происходит даже в случае, когда мы говорим a phase (период) и phases (периоды) вместо, например, phasing (периодизация). Модель, охватывающая как существительные, обозначающие отдельные предметы, так и существительные, обозначающие вещества, результатом которого является двучленное словосочетание “бесформенное вещество плюс форма”, настолько распространена, что подходит для всех существительных. Таким образом, такие общие понятия, как substance, matter (субстанция, материя), могут заменить в данном словосочетании почти любое существительное. Но даже и они недостаточно обобщены, так как не могут включить в себя существительные, выражающие протяженность во времени. Для последних и появился термин time (время). Мы говорим a time, т. е. какой-то период времени, событие, исходя из правила о mass nouns (существительных, обозначающих вещества), подобно тому как a summer (некое лето) мы превращаем в summer (лето как общее понятие) по той же модели. Итак, используя наше двучленное словосочетание, мы можем говорить или представлять себе a moment of time (момент времени), a second of time (секунда времени), a year of time (год времени). Я считаю долгом еще раз подчеркнуть, что здесь точно сохраняется формула a bottle of milk (бутылка молока) или a piece of cheese (кусок сыра). И это помогает нам представить, что a summer реально содержит такое и такое-то количество time.

В хопи, однако, все “временные” термины, подобные summer, morning (лето, утро) и другие, являются не существительными, а особыми формами наречии, если употреблять терминологию SAE. Это особая часть речи, отличающаяся от существительных, глаголов и даже от других наречий в хопи. Они не являются формой местного или другого падежа, как des Abends (вечером) или in the morning (утром). Они не содержат морфем, подобных тем, которые есть в in the house (в доме) и at the tree (на дереве) [7]. Такое наречие имеет значение when it's morning (когда утро) или while morning-phase is occurring (когда период утра происходит). Эти temporals (“временные наречия”) не употребляются ни как подлежащее, ни как дополнение, ни в какой-либо другой функции существительного. Нельзя сказать it's a hot summer (жаркое лето) или summer is hot (лето жарко); лето не может быть жарким, лето - это тогда, когда погода теплая, когда наступает жара. Нельзя сказать this summer (это лето), надо сказать summer now (теперь лето) или summer recently (недавно лето). Здесь нет никакой объективизации (например, указания на период, длительность, количество) субъективного чувства протяженности во времени. Ничто не указывает на время, кроме постоянного представления о getting later (становлении более позднем). Поэтому в этом языке и нет основания для создания абстрактного термина, подобного нашему time.

ВРЕМЕННЫЕ ФОРМЫ ГЛАГОЛА В SAE И ХОПИ

Трехвременная система глагола в SAE оказывает влияние на все наши представления о времени. Эта система объединяется с той более широкой схемой объективизации субъективного восприятия длительности, которая уже отмечалась в других случаях - в двучленной формуле, применимой к существительным вообще, во “временных” (обозначающих время) существительных, во множественности и исчисляемости. Эта объективизация помогает нам мысленно “выстроить отрезки времени в ряд”. Осмысление времени как ряда гармонирует с системой трех времен, однако система двух времен, “раннего” и “позднего”, более точно соответствовала бы ощущению “длительности” в его реальном восприятии. Если мы сделаем попытку проанализировать сознание, мы найдем не прошедшее, настоящее и будущее, а сложный комплекс, включающий в себя все эти понятия. Они присутствуют в нашем сознании, неразрывно связанные друг с другом. В нашем сознании соединены чувственная и нечувственная стороны восприятия. Мы можем назвать чувственную сторону - то, что мы видим, слышим, осязаем - the present (настоящее), а другую сторону - обширную, воображаемую область памяти - обозначить the past (прошедшее), а область веры, интуиции и неопределенности - the future (будущее), но и чувственное восприятие, и память, и предвидение — все это существует в нашем сознании вместе; мы не можем обозначить одно как yet to be (еще не существующее), а другое как опсе but no more (существовало, но уже нет). В действительности реальное время отражается в нашем сознании как getting later (становиться позднее), как необратимый процесс изменения определенных отношений. В этом latering (“опозднении”) или durating (протяженности во времени) и есть основное противоречие между самым недавним, позднейшим моментом, находящимся в центре нашего внимания, и остальными, предшествовавшими ему. Многие языки прекрасно обходятся двумя временными формами, соответствующими этому противоречивому отношению между later (позже) и earlier (раньше). Мы можем, конечно, создать и мысленно представить себе систему прошедшего, настоящего и будущего времени в объективизированной форме точек на линии. Именно к этому ведет нас наша общая тенденция к объективизации, что подтверждается системой времен в наших языках.

В английском языке настоящее время находится в наиболее резком противоречии с основным временным отношением. Оно как бы выполняет различные и не всегда вполне совпадающие друг с другом функции. Одна из них заключается в том, чтобы обозначать нечто среднее между объективизированным прошедшим и объективизированным будущим в повествовании, аргументации, обсуждении, логике и философии. Вторая заключается в обозначении чувственного восприятия: I see him (я вижу его). Третья включает в себя констатацию общеизвестных истин: we see with our eyes (мы видим глазами). Эти различные случаи употребления вносят некоторую путаницу в наше мышление, чего мы в большинстве случаев не осознаем.

В языке хопи, как и можно было предполагать, это происходит иначе. Глаголы здесь не имеют времен, подобных нашим: вместо них употребляются формы утверждения (assertions), видовые формы и формы, связывающие предложения (наклонения), - все это придает речи гораздо большую точность. Формы утверждения обозначают, что говорящий (не субъект) сообщает о событии (это соответствует нашему настоящему и прошедшему), или что он предполагает, что событие произойдет (это соответствует нашему будущему) [8], или что он утверждает объективную истину (что соответствует нашему “объективному” настоящему). Виды определяют различную степень длительности и различные направления “в течение длительности”. До сих пор мы не сталкивались ни с каким указанием на последовательность двух событий, о которых говорится. Необходимость такого указания возникает, правда, только тогда, когда у нас есть два глагола, т. е. два предложения. В этом случае наклонения определяют отношения между предложениями, включая предшествование, последовательность и одновременность. Кроме того, существует много отдельных слов, которые выражают подобные же отношения, дополняя наклонения и виды: функции нашей системы грамматических времен с ее линейным, трехчленным объективизированным временем распределены среди других глагольных форм, коренным образом отличающихся от наших грамматических времен; таким образом, в глаголах языка хопи нет (так же, как и в других категориях) основы для объективизации понятия времени; но это ни в коей мере не значит, что глагольные формы и другие категории не могут выражать реальные отношения совершающихся событий.

ДЛИТЕЛЬНОСТЬ, ИНТЕНСИВНОСТЬ И НАПРАВЛЕННОСТЬ В SAE И ХОПИ

Для описания всего многообразия действительности любой язык нуждается в выражении длительности, интенсивности и направленности. Для SAE и для многих других языковых систем характерно описание этих понятий метафорически. Метафоры, применяемые при этом, - это метафоры пространственной протяженности, т. е. размера, числа (множественность), положения, формы и движения. Мы выражаем длительность словами: long, short, great, much, quick, slow (длинный, короткий, большой, многое, быстрый, медленный) и т. д.; интенсивность - словами: large, much, heavy, light, high, low, sharp, faint (много, тяжело, легко, высоко, низко, острый, слабый) и т. д. и направленность - словами: more, increase, grow, turn, get, approach, go, come, rise, fall, stop, smooth, even, rapid, slow (более, увеличиваться, расти, превращаться, становиться, приближаться, идти, приходить, подниматься, падать, останавливаться, гладкий, равный, быстрый, медленный) и т. д. Можно составить почти бесконечный список метафор, которые мы едва ли осознаем как таковые, так как они практически являются единственно доступными лингвистическими средствами. Неметафорические средства выражения данных понятий, такие, как early, late, soon, lasting, intense, very (рано, поздно, скоро, длительный, напряженный, очень), настолько малочисленны, что ни в коей мере не могут быть достаточными.