14615-1 (Политическая власть в России: проблема легитимности), страница 4

При этом высшим принципом провозглашалось «служение народу», а священным долгом — «защита социалистического Отечества». Другим важным компонентом этой национально-государственной идеи советской эпохи были идеологемы: «Торжество дела социализма и коммунизма во всем мире — неизбежно», «СССР — оплот мира и социального прогресса».

Вместе с тем эта национально-государственная идея имела и эзотерический смысл, который состоял в том, что марксизм-ленинизм, лежащий в ее основе, обладал всей квазирелигиозной символикой:, идеал — коммунистическое общество («царствие земное», «град коммунистический»); боги — «учителя», классики марксизма-ленинизма (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин); апостолы — «ученики», партийные вожди; мученики — партийные товарищи, «павшие от рук врагов революции»; духовные академии и семинарии — Академия общественных наук, высшие партийные школы, университеты марксизма-ленинизма, где готовились «попы марксистского прихода»; духовная литература — партийная пресса, «ленинский университет миллионов»; храмы и приходы — дома политпроса, «красные уголки» со специфической культовой атрибутикой.

Центральное место в национально-государственной идее отводилось культу вождя («генсека»), который одновременно был и духовным и светским властителем народа. Именно вождь обладал монополией на истину «для нашей страны и для всего мира».

Эта идея содержала идеальный образ советского социалистического государства: «идеальный правитель» — ныне правящий генсек, «мудрый и последовательный ученик В. И. Ленина», восстановивший «ленинские нормы коллективного руководства», непримиримый борец за чистоту марксизма-ленинизма, творчески развивающий «единственно научное учение» в современных условиях; «идеальная государственная власть» — власть народа, «нерушимого блока коммунистов и беспартийных», последовательно идущего под мудрым руководством Коммунистической партии («партгосхозноменхлатуры») от «победы к победе», «идеальный гражданин» — «слуга народа», «боец партии», у которого нет иного желания, кроме как «служить Родине, партии, государству», «принадлежать братской семье советских народов» (человек, у которого коллективное сознание вытеснило все индивидуальное).

Используя весь свой пропагандистский аппарат, всю мощь тоталитарной, а затем авторитарной власти, «идео-партократическое» государство в СССР последовательно внедряло в массовое сознание постулаты («духи государства») этой национально-государственной идеи. Эти постулаты, налагаясь на культурные архетипы и социалистическую ментальность советских людей, на традиционную веру в возможность построения «града Китежа» (коммунизма, общества справедливости и достатка) на земле, выливались в поток солидарности общества с «партией-государством».

Культ вождя-генсека, руководство Коммунистической партией всеми сторонами жизни социалистического общества воспринимались многими советскими людьми долгое время как вполне нормальное явление. Во-первых, культ вождя и партии позволял персонифицировать общественные достижения и чаяния, связывать их непосредственно с мудрым руководством «направляющей» силы общества. Во-вторых, советским людям в социоцентристском социалистическом обществе это доставляло определенный социальный и моральный комфорт.

«Полицеизм», мощный пропагандистский «пресс» и конформизм значительной части советских людей, с одной стороны, создавали иллюзию непосредственной сопричастности «великим свершениям». Это позволяло простому человеку идентифицировать себя с «партией-государством», возбуждало у него чувство солидарности с ней. И это чувство усиливалось благодаря тому, что «партийно-государственная власть» в СССР всегда стремится декларировать популярные и понятные для людей цели. С другой стороны, советский человек, попадая в сферу государственного патернализма, «с чувством глубокого удовлетворения» вручал свою судьбу социалистическому государству, а вместе с этим перекладывал на него и всю ответственность за происходящее в стране. В советскую эпоху это служило мощным фактором легитимации партийно-государственной власти.

Большую роль в ее легитимизации играла также ассоциация власти с национальными символами, признание ее вначале «рабоче-крестьянской», а затем «народной», убеждение большинства советских людей в том, что именно эта власть наилучшим способом учитывает их интересы и чаяния. В результате советским людям долгое время казалось, что в нашей стране может существовать только такая власть и никакая другая.

Любой власти, особенно если она социально неэффективна и к тому же репрессивна, важно заручиться «одобрением» со стороны народа на осуществление конкретной внутренней и внешней политики. Легче всего добиться согласия народа с властью тогда, когда люди ощущают угрозу обществу со стороны «внутренних» или «внешних» сил.

При И.Сталине широкое распространение получили идеологические клише о «враждебном империалистическом окружении» и прямо ставилась задача «выживания любой ценой». Много говорилось в то время о неизбежности новой войны, похода объединенного Запада против первого в мире социалистического государства. Мы должны, говорил И Сталин, ликвидировать отставание от Запада в 10 лет, иначе нас сомнут, и это делало форсированные программы индустриализации и коллективизации вполне обоснованными и легитимными.

Идеологема «осажденной крепости» в массовом сознании вполне оправдывала и репрессии против «врагов народа», и помощь коммунистам Запада, и «сговор» с фашистской Германией.

После второй мировой войны, когда в целях сдерживания ком-м> нистической экспансии возник военный блок НАТО и началась « голодная война», в СССР коалиции Запада стала вновь восприниматься как повторная реализация марксистско-сталинского прогноза о неизбежности войны между капитализмом и социализмом в мировом масштабе. Подготовкой к третьей мировой и «последней для капитализма» войне сталинизм стал «оправдывать» и чрезмерную милитаризацию советской экономики, и низкую ее социальную эффективность «Затянуть пояса» в ответ на проьски империалистов, раскрутивших гонку вооружений, — этот лозунг стал привычным для митингового протестующего сознания 50-х гг.

Ссылками на «происки империалистов», действительно стремившихся ослабить СССР и весь социалистический лагерь, оправдывалось военное вмешательство в события в Венгрии (1956 г ), Восточной Германии (1960 г), Чехословакии (1968 г ), Афганистане (1978 г).

В процессе легитимации особое значение приобретает выдвижение хилиастических целей, весьма неопределенных, но, по сути своей, мессианских. В частности, на всем протяжении советской истории людям внушали, — а они верили в это, — что первому в мире социалистическому государству предначертано выполнить всемирно-историческую миссию — привести человечество к светлому будущему.

Легитимация через будущее делала неизбежным инструментальном подход к реалиям сегодняшнего дня, ибо современность — это только трамплин для пути в завтра Поэтому неважно, эффективна ли власть в обеспечении достойного уровня жизни народа, главное в том, насколько ее деятельность соответствует целям этой миссии, как далеко она продвинулась в их достижении. При этом именно власть определяла критерии «успешного» продвижения к цели, благодаря чему она располагала мощным символическим капиталом, способным обеспечить максимальное согласие народа с властью, а значит и ее легитимацию.

Объявляя социализм и коммунизм исторической неизбежностью и легитимируя свою деятельность, партийно-государственная власть в СССР в качестве аргумента использовала ссылку на объективные законы общественного развития и необходимость революции как средства достижения конечной цели. Характерно, что аргументы «революционной легитимации» широко использовались не только в 20— 50-х гг., «революционная фразеология» сохранилась до самого последнего времени. Так, М. Горбачев при «самооправдании» курса перестройки выдвинул лозунг: «Революция продолжается». Б. Ельцин квалифицировал действия ГКЧП в августе 1991 года как «контрреволюционные».

Использование «революционной легитимации» объясняется тем, что этот способ подспудно содержит посылку: «Цель оправдывает средства», включая насилие, нарушение законности, ограничение прав и свобод человека, деятельности партий, функционирования политических элит.

В советское время в качестве аргументов легитимации широко использовалась акцептация внимания на успехах социалистического строительства как доказательстве эффективности партийно-государственной власти и способности ее к руководству. Прейскурант достижений занимал значительное место в выступлениях партийной номенклатуры всех уровней, в пропагандистской литературе и средствах массовой информации. Постоянно сравнивались достижения СССР с дореволюционной Россией на фоне показа «язв» и «пороков» «гнилого Запада».

Однако такой способ легитимации был достаточно эффективен в условиях временной самоизоляции советского государства и фальсификации дореволюционной истории. По мере того как советские люди получали все большие возможности для расширения контактов с Западом, а советские историки — для более объективного освещения прошлого, легитимация через успех превращалась в фактор делегитимации партийно-государственной власти.

В середине 80-х гг., когда был взят курс на перестройку, легитимность партийно-государственной власти в СССР усилилась, благодаря прежде всего тому, что советский народ ждал перемен «сверху», и поэтому решимость нового генсека М. Горбачева приступить к обновлению страны встретила поддержку со стороны населения.

Советским людям, «истосковавшимся» по настоящему «общему делу», оно было предложено в виде концепции перестройки как «завершения» дела революции, начатого Великим Октябрем, путем ускорения социально-экономического развития советского общества на основе использования новейших достижений НТП, приобщения его к общечеловеческим ценностям, перехода к демократическому «социализму с человеческим лицом».

Однако к концу 80-х гг. начался кризис легитимации курса перестройки, поскольку эйфория от «захватывающих дух» глобальных замыслов быстро прошла, а результаты преобразований оказались явно не соответствующими ожиданиям советских людей. Непродуманные попытки добиться подъема экономики в рамках старой системы провалились. На фоне ухудшающейся экономической ситуации в стране был впервые поставлен вопрос о необходимости реформирования политической системы советского общества. Политика гласности обнажила все пороки, накопившиеся за весь период строительства социализма. «Открытая» информация привела в шок определенную часть населения и пробудила общественное сознание другой его части.

В конце 1989 г. «перестроечное» руководство столкнулось с кризисом доверия: на многолюдных митингах выражалось открытое недовольство ходом перестройки, политической нестабильностью, ростом преступности, пустыми прилавками магазинов, нерешительностью самого М. Горбачева. После отмены шестой статьи Конституции СССР, закреплявшей монополию КПСС на власть, по стране прокатилась волна провозглашения суверенитетов союзных республик. В Прибалтике начался распад СССР. К лету 1991 г. ситуация, сложившаяся во всех областях жизни страны, воспринималась и руководством, и людьми как кризисная. Стремление Президента М. Горбачева встать над «схваткой», его постоянное лавирование в русле «центризма» рассматривались «партократами» как предательство государственных интересов, а «демократами» как нерешительность и слабость.

Провал экономической политики правительства В. Павлова, явившейся последней и отчаянной попыткой консервативных сил легальным путем спасти положение, подтолкнул наименее гибкую и недальновидную их часть к идее силового решения проблем наведения «порядка» в стране.

Августовские события 1991 г. изменили страну: ушла в прошлое перестройка как «революция сверху» в рамках социалистического выбора; перестала существовать КПСС как правящая государственная структура власти; развален СССР; в России был объявлен переход к рыночной экономике, демократическому обществу и правовому государству на путях проведения либеральных реформ.

4. Легитимность государственной власти в современной России

В начале 90-х гг. перспектива «стать собственником», в кратчайшие сроки «повысить жизненный уровень», обрести «долгожданную свободу и справедливость» была настолько заманчивой, что выбранный путь шоковой терапии большинством населения воспринимался как неприятный, но необходимый шаг. Легитимность государственной власти и авторитет Президента Б Ельцина был настолько высок, что ему Верховный Совет Российской Федерации предоставил даже дополнительные полномочия на время проведения «болезненных» реформ. Согласно опросам общественного мнения осенью 1991 г. около половины россиян готовы были ради будущего процветания страны и изобилия потребительских товаров терпеть на начальном этапе преобразований и рост цен, и безработицу, и «временное» снижение уровня жизни. Лишь пятая часть опрошенных была настроена решительно против реформ правительства Е. Гайдара.

Однако по мере «размораживания» всех цен и стремительного их роста, проведения жесткой бюджетной и денежно-кредитной политики и сворачивания социальных программ, приватизации, «обвального» сокращения производства, роста безработицы, резкого падения жизненного уровня значительной части населения легитимность государственной власти падала, а в конце 1993 г. ее охватил системный кризис.

Кризис легитимности государственной власти в современной России вызван несколькими факторами. В историко-культурном аспекте нынешние реформаторы в определенной степени повторяют опыт «вестернизаторов» прошлого, (1) используя такую модель модернизации, которая ориентируется на положительные примеры других стран, без выяснения того, какие ценностные ориентации, духовные интенции жизнедеятельности людей скрываются за их достижениями. К тему же (2) реформы в России проводятся на основе нормативистского, программно-целевого подхода в управлении, слабо учитывающего социокультурные возможности управляемой системы и (3) исходящего из иллюзии о том, что «власть всесильна».

Такая государственно-управленческая патология унаследована современной государственной властью в России от СССР, где она сформировалась на основе утвердившегося за годы советской власти тотального политического отчуждения человека. В связи с чем эволюция российского общества в постперестроечный период представляет собой «восьмерку» блужданий между реформацией и реставрацией. Очередные витки этой «восьмерки» представляют собой области наложения и доминирования циклов реформ, для которых характерно движение по пути демократии и законности, и контрреформ, связанных с восстановлением в той или иной форме начал авторитаризма и вседозволенности, мотивированной соображениями практической целесообразности.

Первый такой виток российское общество совершило в 1989— 1991 гг., когда под воздействием демократических сил оно начало двигаться по пути радикальной реформации, но уже в первой половине 1991 г. стало «соскальзывать» на орбиту социальной реставрации, завершившейся распадом СССР.