70937-1 (Патриарх Никон), страница 5

В действительности грамота не могла читаться перед собором: она пришла в Москву через два месяца после его окончания. Константинопольское духовенство московские затеи не поддержало, а Паисий предостерег Никона от внесения раздоров в Церковь: "Ты жалуешься сильно на несогласие в кое-каких порядках, существующих в Поместных церквях, и думаешь: не вредят ли эти различные порядки нашей вере? В ответ на это мы похваляем мысль - поелику кто боится впасть в малые погрешности, тот предохраняет себя от великих, но исправляем опасение... Если случится, что какая-нибудь Церковь будет отличаться от другой какими-либо порядками, неважными и несущественными для веры, или такими, которые не касаются главных членов веры, а относятся к числу незначительных церковных порядков, каково, например, время совершения литургии или вопрос о том, какими перстами должен благословлять священник, и подобные, то это не должно производить никакого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера. Это потому, что Церковь не с самого начала получила тот устав чинопоследований, который содержит в настоящее время, а мало-помалу... Рабу Господню не подобает устраивать свары (2 Тим. 2:24), и особенно в вещах, которые не принадлежат к числу главных, и существенных, и членов веры...".

Соборный ответ Никону гласил, что русские могут креститься и двумя перстами, как греки - тремя, это дело безразличное, "лишь бы только благословляющий и благословляемый имели в мысли, что это благословение нисходит от Иисуса Христа". Даже обвинить Иоанна Неронова и епископа Павла эта грамота помогла лишь постольку, поскольку Никон солгал, написав Паисию, что их книги и обряды противны и Русской церкви, и Греческой, что они вводят совсем новые порядки. В действительности в вопросе о введении трехперстного крещения все было против Никона: древние книги и иконы, старинные сочинения Максима Грека и митрополита Даниила, решение Стоглавого собора и всенародная привычка. Против нового обычая греков ясно говорили их собственные старинные источники. В частности, Никону пришлось собрать еще один церковный собор в феврале 1656 г. и заставить Макария Антиохийского торжественно опровергнуть Сказание о его предшественнике на престоле - святом Мелетии Антиохийском. Тогда восточный патриарх выкрутился, ловко, но ложно, назвав двоеперстие арменоподражательной ересью.

Затем, в Неделю православия 1656 г., на торжественной службе в Успенском соборе Макарий с Никейским митрополитом Григорием и Сербским архиепископом Гавриилом перед всем духовенством, двором и народом явили троеперстное крещение и рекли: "Кто иначе, двумя персты крещение и благословение творит, тот проклят есть!" Мало того, когда вскоре прибыл в Москву Молдавский митрополит Гедеон, пришлось у него и первых троих взять письменное свидетельство, что Православная церковь "предание приняла от начала веры, от святых апостолов, и святых отцов, и святых семи соборов творить знамение честнаго креста тремя первыми перстами правой руки, и кто от православных не творит крест так, по преданию Восточной церкви, еже она держит от начала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель армянам, и потому отлучен от Отца, и Сына, и Святого Духа и проклят!"

Лишь после этого в апреле 1656 г. был созван собор русских архиереев и патриарх произнес речь о необходимости исправления русских чинов и обрядов, особенно об искоренении двоеперстия. Никон сослался на послание Константинопольского патриарха Паисия с осуждением двоеперстия, указал на все перечисленные выступления и проклятия, уверил, что двуперстие повелось на Руси совсем недавно, после напечатания в Москве Псалтири еретика Феодорита, указал, какого решения от архиереев ожидает он, их владыка (если, конечно, им не улыбается участь Павла Коломенского). Наконец, сторонники двуперстного крестного знамения были соборно отлучены от Церкви и прокляты.

Неясно, кто на московских соборах 1655 и 1656 гг. был инициатором. Никон изо всех сил показывал, что опирается на высший авторитет восточного духовенства и следует советам патриарха Макария Антиохийского: "Я русский, сын русского, но мои убеждения и моя вера греческие". Такова была позиция царя Алексея Михайловича со многими боярами: светская власть, по крайней мере на публичном уровне, не меньше Никона желала полного единения Русской церкви с Восточной. Когда Никон воспротивился мнению Макария, что на Богоявление надо освящать воду дважды, государь бросился на него с бранью: "Ты мужик, блядин сын!" "Я твой духовный отец, зачем ты оскорбляешь меня?!" - кротко сказал Никон. "Не ты мой отец, - отрезал царь, - а святой патриарх Антиохийский воистину мой отец!"

Диалог впечатляет, но тонкость в том, что даже в этом споре Никон настоял на своем. В годы его всевластия неизвестен достоверный случай, когда бы царь решил какой-нибудь связанный с Церковью вопрос против воли Никона. Сомнения современников во всячески превозносимой Никоном инициативной роли патриарха Макария демонстрирует эпизод с переменой церковного облачения. Сочтя, что "рогатый" греческий клобук (его ныне носят русские иереи, кроме патриарха) более ему к лицу, чем русский, Никон понял, что переменить одеяние первых святых митрополитов будет непросто. Предупреждая ропот среди духовенства и прихожан, он втайне велел изготовить клобук по покрою греческих, но по-прежнему белый, с херувимом, вышитым над глазами золотом и жемчугом. Никон долго мерил его перед зеркалом и остался доволен. В соборе он незаметно передал его в алтаре патриарху Антиохийскому. Макарий с обновой в руках подошел к царскому месту и сказал Алексею Михайловичу: "Нас четыре восточных патриарха в мире и одеяние у нас одинаковое. С нашего разрешения поставлен брат наш Московским патриархом - в равном достоинстве с древним благочестивым папой Римским, в знак чего отличается от нас белым одеянием. Если угодно твоему царскому величеству, я желал бы надеть на него этот клобук, который сделал для него, чтобы он носил его подобно нам!" Царь, уловив, что белый клобук на греческий образец свидетельствует о признании особого места Московского патриарха в Православной церкви, сказал: "Батюшка, добро!" Он принял от Макария клобук, поцеловал его, просил Никона снять старый убор и надел ему новый, действительно красивый и величественный 16.

Наиболее несостоятельно мнение, что вносить изменения в русские богослужебные книги и обряды Никона подвигло сравнение текстов авторитетных источников. Несколько лет его сердцу была особенно близка ложь, будто исправление книг и обрядов на московском соборе и после него делалось по древним греческим и славянским книгам, которые между собой согласовались, а в новых московских печатных книгах против них были прегрешения. Подкреплена она была хорошо. Более пятисот греческих книг привез с Востока первый русский учёный археограф Арсений Суханов, не менее двухсот книг прислали тогда в Москву Иерусалимский, Антиохийский и Александрийский патриархи, восточные митрополиты и архиепископы, много древних рукописей было собрано в России 17. Официальная версия гласит, что прочтя их и рассудив, русские и греческие архиереи соборно решили исправить накопившиеся на Руси ошибки в текстах и ритуалах, в том числе в вопросе о перстосложении.

Во-первых, принимая решения об исправлениях обрядов, иерархи этих "древних харатейных" (пергаменных) книг не прочли. Во-вторых, если бы они их прочли, то не смогли бы с чистой совестью "обрести" в древних книгах троеперстное крестное знамение и благословение: на древних иконах каждый мог видеть два перста сложенные, и в ветхих славянских и греческих рукописях люди то же читали. В третьих, при подготовке к печати русские богослужебные книги давно сверялись специалистами-справщиками с древними рукописями 1Х. Эта работа до Никона была не вполне удовлетворительна, но при нем приняла гротескные формы. Справщиком патриарх поставил Арсения Грека, который учился в греческой иезуитской коллегии в Риме, стал мусульманином, потом униатом, за еретичество сидел на Соловках, где его и нашел Никон 19. Доказано, что он и другие редакторы Никона правили книги не по древним, а по новогреческим, отпечатанным в Венеции, Риме, Париже и т. п. местах 20.

Заявляя, что все русские книги испорчены, Никон никогда не проверял, точно ли это так. Но политически его ход был эффективен. О собственном авторитете недавнего пустынножителя среди архиереев было говорить трудно; спускаемая "сверху" идея соединиться во всем с Восточной церковью будила в иерархии ропот. Но в отличие от репрессированных ревнителей благочестия мало кто из архиереев мог возразить против утверждения, что Никон с его греками заранее все старые греческие и славянские книги рассмотрели и нашли их во всем между собой согласными, а в новых греческих московских печатных книгах с древними греческими и славянскими нашли несогласия 21. Дело было в малой начитанности черного духовенства, в страхе быть пристыженными знатоками, а главное - пойти против власти.

Никон всегда требовал, чтобы книги правились по древним славянским и греческим. Но не зная греческого, он никогда не проверял справщиков и во всем полагался на их волю, не слушая тех, кто указывал на их ошибки. Более того, сурово карая противников такой справы, патриарх разрешал издавать книги со старыми, неисправленными чтениями: "Триодь Постную" 1656 г., "Ирмологион" 1657 г. и др. В Иверском монастыре по его благословению было напечатано немало старых книг22, за защиту которых сам Никон грозил отлучением, ссылкой и казнью. Для патриарха важна была не старина, а утвержденность властью, властной силой, а не авторитетом, о котором Никон имел слабое представление. Считая себя боговдохновенным, свыше выделенным, леча больных наложением рук, Никон не уважал даже признанных святых. Когда покаявшийся Иоанн Неронов во время всенощной в Успенском соборе сказал, что неверно троить аллилуйю, ибо святой Ефросин Псковский так делать не велел, патриарх отмахнулся: "Вор-де блядин сын Ефросин!" Всуе произнеся хулу на прославленного среди святых Ефросина, Никон даже не заметил, что успенский протопоп с братией потом стали петь по-старому: аллилуйю дважды, в третье - "слава тебе Боже".

Макария Антиохийского и других греков Никон просил не пропускать ни одного отличия русской церковной практики от греческой, чтобы немедленно и без рассуждений все отечественное переменять как неверное. Но за последовательностью в исполнении сделанных исправлений не следил. Опускать руки в деле церковного исправления патриарх начал уже в 1656 г., после смерти Стефана Вонифатьевича. Не тот ли подталкивал Никона к единению с греками? За ослабление рвения царь Алексей Михайлович пенял Никону в 1662 г., когда он уже оставил патриарший престол и жил в Новом Иерусалиме. Но и на вершине власти в Москве патриарх говаривал, что старые и новые исправленные книги равно добры, и по тем, и по другим можно служить. Столь либеральный разговор Никон допускал со склоняющимися перед властью. А тех, кто гордился своим самомнением, он смирял с яростью, которую считал праведной. Вероятно, соборы 1655 и 1656 гг., на которых сурово обличались и были преданы проклятию сторонники двуперстия, использовались патриархом именно для выявления и усмирения непокорных.

Действительно серьезно, в отличие от реформы обрядов и исправления книг, Никон занимался приращением церковных имуществ 23. Никогда еще не жаловалось патриаршему престолу столько земельных угодий, промыслов, рыбных "ловель" и лесов. Чуть не вдвое увеличилось число принадлежащих Церкви крестьян. Боярские и дворянские роды не осмеливались отказать Церкви в земельных пожертвованиях, сам царь на всякий большой праздник жаловал земли в нарушение своего Уложения 1649 года. По призыву Никона к православным, деньги и драгоценности текли церковным казначеям и ризничим рекой. Архиереи и монастыри сетовали, что Никон отнимал их имущество в пользу патриаршего престола. Патриарх считал: как в царстве государственные имущества должны превосходить богатство частных владетелей, так и в Церкви престол крайнего архипастыря обязан стоять на крепком основании. Вдобавок к государственной казне цари держали имущества дворцовые, которыми распоряжались лично. И Никон создал подобную основу своего могущества - построенные мимо патриаршей кафедры монастыри Крестный, Иверский и Воскресенский.

В 1656 г. на пустом каменном острове он начал строить на государевы средства Крестный монастырь. Через четыре года царь приписал к нему 819 больших поморских дворов. Еще Новгородским митрополитом приметил Никон на Московской дороге малонаселенное место Валдай близ рыбного озера с островами. Приняв патриарший престол, он выпросил его у царя под обитель пресвятой Богородицы Иверской, послал на Валдай людей, выделил значительные денежные средства, церковную утварь и книги. Особое значение патриарх придавал собору Иверского монастыря, который был задуман красивее, обширнее и выше кремлевского Успенского. Чтобы не задержать его постройку, Никон нанял более трехсот каменщиков и наладил кирпичное производство - как только собор был завершен, кирпич пошел на огромные монастырские кладовые, каменные кельи и новую ограду 24.

Обитель должна была стать одним из крупнейших центров православия. Патриарх повелел митрополиту Новгородскому Макарию перенести в новый храм мощи св. Иакова Боровицкого, лично поместил туда части мощей московских святителей и чудотворцев Петра, Алексия, Ионы и Филиппа. С Афона была доставлена копия чудотворного образа пресвятой Богородицы Иверской. Это центральное сокровище монастыря и собора было оправлено в осыпанный каменьями оклад стоимостью 14 тыс. руб. (столько жалования знатнейший боярин мог получить за всю жизнь). Шествие иконы с Афона на Валдай сопровождалось чудесами, прославленными в новосозданной книге "Рай мысленный". Значение святых реликвий подчеркивалось пышностью убранства собора. Его светильник из желтой меди, величиной с большое дерево, с цветами и птицами, был заказан в Западной Европе. Пожертвования, доходы с приписных сел, подарки Никона могли поддержать это великолепие, но патриарх считал необходимым добиться экономической самостоятельности нового религиозного центра. Он приписал к обители владения нескольких монастырей, правдами и неправдами добился передачи Иверскому монастырю десятков сел, рыбных и соляных озер, купил для него множество деревень с крестьянами, наладил сельское хозяйство, промыслы и торговлю. В считанные годы патриаршества Никона Иверский монастырь и его подаренный царем торговый двор в Москве стали крупными хозяйственными центрами.