130479 (ПРАКТИКА И ТЕОРИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ), страница 4

Неизбежное знакомство с сексуальной проблемой особен­но усиливает мужской протест, питает дисгармонический ком­плекс сексуальными фантазиями и желаниями, формирует ран­нюю половую зрелость и из-за страха перед “женской” любов­ной зависимостью может дать толчок к разного рода перверси­ям. Если же половая роль остается для ребенка непонятной и неосвоенной, то психический гермафродитизм ребенка еще больше усугубляется, а тем самым возрастает и внутреннее пси­хическое напряжение**. В таком случае природная неуверен­ность, колебания, сомнения закрепляются, а психика гермаф­родита еще больше поляризуется. Справиться с возрастающим расщеплением сознания становится чрезвычайно сложно, это удается сделать лишь с помощью уловок — нервных симпто­мов, душевного отступления и изоляции.

Энергия и волевые усилия врача, пациента и воспитателя разбиваются об эту проблему. Тогда только индивидуально-пси­хологическому методу удается внести ясность в эти процессы бессознательного и произвести коррекцию неправильного раз­вития. Многое из того, что здесь сказано, впоследствии было изложено в качестве обоснования “комплекса кастрации”.

ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Таким образом, мы приходим к следующим положениям:

I. Любой невроз может пониматься как ошибочная с точки зрения культуры попытка избавиться от чувства неполноцен­ности, чтобы обрести чувство превосходства.

II. Путь невроза не ведет к социальной активности, он не направлен на решение имеющихся жизненных вопросов, а ско­рее упирается в малый круг семьи и приводит пациента к изо­ляции.

III. Вследствие аранжировки сверхчувствительности и не­терпимости большой круг общества оказывается полностью или в значительной степени исключенным. Поэтому в наличии остается лишь малый круг для уловок, способствующих достижению превосходства и проявлению соответствующих характер­ных особенностей. Тем самым становится возможной самозащита и уклонение пациента от требований общества и реше­ния жизненных задач, как правило, при сохранении видимости
его воли.

IV. В основном оторванный от реальности, невротик живет в воображении и фантазии и пользуется множеством уловок, которые позволяют ему уклоняться от требований действительности и добиваться идеальной ситуации, избавляющей его от работы для общества и от ответственности.

V. Привилегии, которые дает заболевание, заменяют невро­тику первоначальную, чреватую риском цель достижения ре­ального превосходства.

VI. Таким образом, невроз и невротическая психика представляются попыткой уклониться от всякого принуждения со стороны общества путем внутреннего противодействия. Оно оказывается достаточно эффективным, чтобы успешно проти­востоять своеобразию окружения и его требованиям. По фор­ме его проявления, т. е. по выбору невроза, можно сделать вы­воды, связывающие одно с другим.

VII. Внутреннее противодействие имеет характер бунта про­тив общества, оно получает свой материал из соответствующих аффективных переживаний или наблюдений, заполоняет мысли и сферу чувств такими побуждениями и пустяками, которые пригодны для того, чтобы отвлечь взгляд и внимание пациента от своих жизненных вопросов. Таким образом, в зависимости от ситуации в качестве предлога могут продуцироваться навяз­чивые состояния и состояния страха, бессонница, обмороки, перверсии, галлюцинации, болезненные аффекты, неврастенические и ипохондрические комплексы, а также психотические состояния.

VIII. Логика тоже оказывается под диктатом внутреннего противодействия. Этот процесс может идти вплоть до ее устранения, как, например, при психозе, и установления вместо ра­зума, здравого смысла частной логики.

IX. Логика, эстетика, любовь, забота о ближнем, сотрудничество и язык проистекают из необходимости совместной че­ловеческой жизни. Против них автоматически направлено поведение властолюбивого невротика, стремящегося к изоляции.

X. Лечение неврозов и психозов требует воспитательного преобразования пациента, коррекции его заблуждений и окончательного возврата в человеческое сообщество.

XI. Все действительные желания и стремления невротика находятся во власти его политики престижа, он всегда хватается за предлоги, чтобы оставить нерешенными жизненные вопросы, и автоматически противодействует проявлению чувства общности. То, что он постоянно говорит и думает, не имеет никакого практического значения. Стойкая направленность действий невротика проявляется только в его поведении.

XII. Если необходимость целостного понимания человека, познания его (неделимой) индивидуальности (к чему, с одной стороны, нас побуждают свойства нашего разума, а с другой стороны, выявленное индивидуальной психологией стремле­ние к унифицированию личности) не вызывает сомнений, то сравнение как основное средство нашего метода помогает нам получить картину силовых линий человеческого стремления к превосходству. При этом противоположным полюсом для срав­нения служат:

а) наше собственное поведение в аналогичной ситуации, например, когда пациент обременяет терапевта своими требованиями — причем терапевту необходимо развитое умение вчувствоваться;

б) поведение и аномалии в поведении пациента в более раннем возрасте (прежде всего в раннем детстве), которые постоянно оказываются детерминированными позицией ребенка среди окружения, его ошибочной, как правило, генерализованной оценкой, углубившимся стойким чувством неполноценности и стремлением к личной власти;

в) другие индивидуальные типы, прежде всего явно выра­женные невротические. При этом всегда обнаруживается обращающий на себя внимание факт: то, чего один тип достигает, например, с помощью неврастенических жалоб, другой добивается благодаря страху, истерии, невротической навязчивости или психозу. Черты характера, аффекты, принципы и невротические симптомы, сами по себе направленные на одну и ту же цель, но часто имеющие внешне противоположное значение, если их вырвать из контекста, предохраняют индивида от столкновения с требованиями общества — такими, как сотрудничество, забота о ближнем, любовь, социальная включенность, обязанности перед обществом, которых невротик в той или иной мере избегает.

В ходе индивидуально-психологического исследования вы­является, что невротик значительно сильнее, чем нормальный человек, устремляет свою душевную жизнь на достижение вла­сти над ближними. Его стремление к превосходству приводит к тому, что принуждение, требования окружающих и обязан­ности перед обществом в основном упорно отвергаются. Зна­ние этого фундаментального факта душевной жизни невроти­ка настолько облегчает понимание его душевных связей, что должно рассматриваться как наиболее приемлемая гипотеза для исследования и лечения нервных заболеваний, пока постоян­но углубляющееся понимание индивида не позволит прочув­ствовать реальные факторы данного случая.

Здорового человека в этой аргументации и выводах больше всего смущает одно сомнение: неужели фиктивная цель пре­восходства, продиктованного чувством, может действовать сильнее, чем превосходство, продиктованное разумом? Но мы столь же часто сталкиваемся с таким переключением на идеал и в жизни здорового человека и любого народа. Войны, поли­тические преобразования, преступления, самоубийства, аске­тическое покаяние предоставляют нам такие же неожиданнос­ти; многие наши мучения и страдания создаем мы сами и пере­носим их, находясь в плену идеи.

То, что кошка умеет ловить мышей уже в первые дни своего развития, даже никогда этого не видев, столь же поразительно, как и то, что невротик в силу своего характера и предназначе­ния, своей позиции и самооценки пасует перед всяким при­нуждением, считает его невыносимым и тайно или открыто, осознанно или неосознанно ищет предлоги, чтобы от него из­бавиться, а чаще всего эти предлоги сам и создает. В жизни он стремится исключить любые отношения, как только начинает скорее ощущать, чем осознавать и понимать, что они мешают его чувству власти или разоблачают его чувство неполноцен­ности.

Нетерпимость невротиков к принуждению со стороны об­щества, как явствует из истории детства, основывается на по­стоянном, как правило, длящемся долгие годы состоянии борь­бы с окружением. Ребенок вынужденно вступает в эту борьбу в связи с ситуацией, опосредствованной физическими или пси­хическими факторами. В такой ситуации он постоянно или обостренно испытывает чувство неполноценности, однако она не является полностью правомерной для такой генерализован­ной и постоянной реакции. Смысл состояния борьбы состоит в завоевании власти и признания, ее цель — идеал превосход­ства, сформированный с детской неумелостью и переоценкой, достижение которого в самом общем виде дает компенсацию и сверхкомпенсацию; в стремлении к этому идеалу тоже всегда происходит ориентация на победу над принуждением со сто­роны общества и волей окружения. Как только эта борьба при­нимает более острые формы, она сама по себе формирует не­терпимость ко всякого рода принуждению: воспитания, действительности и общества, посторонних сил, собственной сла­бости, ко всем природным и социальным факторам, таким, как работа, опрятность, прием пищи, нормальное испражнение, сон, лечение болезни, любовь, нежность и дружба, одиноче­ство и общение. В итоге создается образ некомпанейского че­ловека — человека, который не освоился, не укоренился, чу­жого на этой земле. Там, где нетерпимость направлена против пробуждения чувств любви и товарищества, возникает состоя­ние боязни любви и брака, способы выражения и формы кото­рого могут быть чрезвычайно многообразными. Следует ука­зать еще на некоторые формы принуждения, которые нормаль­ный человек вряд ли замечает, однако они становятся регуляр­ным источником огорчений вследствие невротического или психотического состояния. Это принуждение уважать, прислу­шиваться, подчиняться, говорить правду, учиться или сдавать экзамен, быть пунктуальным, доверяться человеку, автомобилю, железной дороге, доверить другим людям дом, дело, детей, супру­гу, себя самого, отдаваться домашним делам, работе, вступать в брак, признавать правоту другого, быть благодарным, заводить детей, исполнять свою половую роль или испытывать эротичес­кую привязанность, утром вставать, ночью спать, признавать равные права и положение другого, женского пола, соблюдать меру, хранить верность, находиться в одиночестве. Все идиосинкра­зии к такому принуждению могут осознаваться или не осозна­ваться, но пациент никогда не понимает и не постигает их зна­чение во всей полноте.

Это наблюдение учит нас двум вещам:

1. Понятие принуждения оказывается у невротика чрезвы­чайно объемным и широким — какими бы понятными они ни были, все же это отношения, которые нормальный человек никогда не расценит как принуждение, доставляющее беспо­койство.

2. Нетерпимость к принуждению не есть конечное явление, оно всегда имеет продолжение, влечет за собой “кислое броже­ние”, непременно означает состояние борьбы и во внешне спо­койном месте обнаруживает стремление невротика подчинить себе другого, совершить тенденциозное насилие над логичес­кими выводами из совместной человеческой жизни. “Non me rebus, sed mihi res subigere conor”. Гораций, чье письмо к Меце­нату здесь процитировано, указывает в нем также, чем эта жгу­чая жажда признания оканчивается головной болью и бессон­ницей.

Приведем случай, который должен проиллюстрировать эти тезисы.

Один 35-летний пациент жалуется, что уже несколько лет страдает бессонницей, навязчивыми мыслями и навязчивой мастурбацией. Последний симптом особенно обращает на себя внимание, поскольку пациент женат, является отцом двоих де­тей и живет со своей супругой в благополучном браке. Среди других мучающих его явлений он вынужден был сообщить о “ластиковом фетишизме” (то есть время от времени, в состоя­нии возбуждения у него на языке вертится слово “ластик”).

Результаты обстоятельного индивидуально-психологичес­кого исследования оказались следующими: вследствие крайнего подавления, которое пациент испытывал в детстве, когда он страдал недержанием мочи и из-за своей нерасторопности счи­тался “бестолковым” ребенком, у него настолько развилась на­правляющая линия честолюбия, что преобразовалась в идею ве­личия. Чрезвычайно сильное давление со стороны окружавших его людей привело к тому, что у него сформировался образ край­не враждебного внешнего мира и постоянный пессимистический взгляд на жизнь. Все требования окружения он воспринимал как невыносимое принуждение и, протестуя, отвечал на них недержанием мочи и неумелостью, пока не попал к одному учи­телю, который впервые в жизни предстал в его душе в образе доброго ближнего и придал ему уверенность. После этого уп­рямство и ярость к требованиям других, состояние борьбы с обществом настолько смягчились, что пациент получил воз­можность избавиться от недержания мочи, стать прекрасным, “одаренным”* учеником и поставить перед собой самые высо­кие цели. С нетерпимостью к принуждению со стороны других он покончил, как поэт и философ, развив трансцендентальную аффективную идею, будто он является единственным живым существом, а все остальное, особенно люди, — только види­мость. От сходства с идеями Шопенгауэра, Фихте и Канта не­возможно отделаться. Однако более глубокий умысел состоял в том, чтобы защитить себя и избежать “времени насмешек и сомнений” путем обесценивания сущего, с помощью колдовства (что свойственно желаниям неуверенных в себе детей), лишая фактов их силы. Таким образом, ластик стал для него символом и знаком его могущества, поскольку он представлялся ребенку тем, что уничтожает видимое. Произошла переоценка и гене­рализация значения предмета, и таким образом слово и поня­тие “ластик” становились для него победоносным лозунгом, как только дом и школа, а затем мужчина или женщина, жена или ребенок доставляли ему какое-нибудь беспокойство, грозили ему принуждением.

Почти поэтическим образом пациент достиг цели героя-оди­ночки, осуществил свое стремление к власти и отрекся от об­щества. Однако его постоянно улучшавшаяся внешняя пози­ция не завлекла его настолько далеко, чтобы полностью отбро­сить реальное, бессмертное чувство общности; логика, которая всех нас связывает, и эротика остались практически сохранными, так что судьба паранойяльного заболевания его ми­новала. Он пришел только к неврозу навязчивых состояний.