СОДЕРЖАНИЕ

Введение 3

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ 4

ПСИХИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ 20

ДАЛЬНЕЙШИЕ ТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ 28

ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЛЕЧЕНИЕ НЕВРОЗОВ 37

Приложение (Из душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента) 57

Введение

Альфред Адлер, один из классиков психодинамической психотерапии, создатель индивидуальной психологии, менее известен у нас, чем 3. Фрейд и К. Юнг. А между тем основные положения его подхода очень близки россий­ской ментальности. Одну из центральных идей своей теории сам Адлер сфор­мулировал так: “Мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели... Любое душевное явление, если оно должно по­мочь нам понять человека, может быть рассмотрено и осмыслено лишь как движение к цели”. Индивидуальная психология показала, что человеческое поведение обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к лич­ному превосходству. Адлер и его последователи изучали условия возникно­вения у человека комплекса неполноценности и средств компенсации под­линных и мнимых недостатков. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений получить картину целостной личности.

Эта книга принадлежит к числу основных трудов А. Адлера. В ней пред­ставлены базовые положения индивидуальной психологии и многочислен­ные случаи из клинической практики, иллюстрирующие разные ее аспекты.

Врачам, психологам, психотерапевтам и другим представителям “помо­гающих” профессий эту книгу обязательно нужно прочитать — классику знать необходимо. Немало полезного извлекут из нее и те читатели, чей интерес к психологии не является профессиональным.

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ

Обзор большинства психологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речь заходит об области ис­следования и средстве познания. Создается впечатление, что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и зна­ния человека и подвергается сомнению ценность художествен­ного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если не­которые психологи-экспериментаторы наблюдают или вызы­вают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущности занимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формы выражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этом они, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зави­симости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.

Порой же из незначительных отдельных проявлений физи­ологического характера они пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие иссле­дователи считают достоинством своей психологической кон­цепции то, что из нее якобы исключено субъективное мышле­ние и вчувствование самого исследователя (а на самом деле они целиком пронизывают его теорию).

Методика этих направлений, как начальная школа челове­ческого духа, напоминает ныне устаревшую естественную на­уку с ее закостенелыми системами, которые сегодня в основ­ном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления в их взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской и психологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал “сравнительной индивидуальной психологией”. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картину целостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдель­ные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и они собираются в один обобщенный порт­рет*.

Возможно, этот способ рассмотрения душевной жизни че­ловека покажется совершенно необычным или довольно дерз­ким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего таким обра­зом можно представить сущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора и особенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдатель способен распознать основные черты личности, его жизнен­ный стиль.

Когда я спешу домой, наблюдатель видит мою походку, осан­ку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно мож­но ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем без учета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совсем другими, а причины могут варьи­ровать. Направление, в котором человек следует, — вот что мож­но понять психологически и что нас прежде всего и едва ли не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении.

Далее: если я знаю цель человека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочить и каждый из следу­ющих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и посто­янно корректировать или приспосабливать свое неточное зна­ние контекста. Пока я знаю только причины и, соответствен­но, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душе данного человека.

К этому надо добавить, что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован на цель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его рефлексов вместе со всеми причинными усло­виями не может гарантировать последующую серию его дви­жений: они соответствовали бы любому из возможных душев­ных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понять на примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одного мужчину, испытавшего тяжелое ра­зочарование, что слово “дерево” вызовет у него ассоциацию с “веревкой”. Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его аппер­цептивная схема.

Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить сле­дующую закономерность, характерную для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действо­вать, не имея перед собой цели. Ведь живому организму недоста­точно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего и устра­нить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое де­яние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, эко­номия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребности мы сравнялись бы с суще­ством ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование.

Нет сомнений в том, что предположение о целевой установ­ке в значительной мере соответствует требованиям действитель­ности. В отношении отдельного, вырванного из контекста фе­номена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций этой гипо­тезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте.

Таким образом, можно обнаружить, что все душевные дви­жения получают свое направление благодаря ранее поставлен­ной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после крат­ковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими слова­ми, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим дра­матургом персонаж, устремляется к своему У-акту.

Этот логически безупречный вывод индивидуальной пси­хологии подводит нас к одному важному тезису: любое душев­ное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознан­но, но ее значение всегда неизвестно.

В какой мере эта точка зрения способствует нашему пси­хологическому пониманию, проявляется прежде всего тог­да, когда нам становится понятной неоднозначность вырван­ных из контекста душевных процессов. Представим себе че­ловека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность за­поминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заклю­чение: мужчина страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, од­нако, что при подобном исследовании обычно делают вы­вод, который уже выражен в предположении, например, та­ком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способнос­тью запоминать.

Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделать опреде­ленный вывод об органических причинах, обязательно зада­ют вопрос: на что нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на ос­нове знания об индивиде в целом, потому что понимание час­ти проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказать себе и другим, что он по ка­ким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действен­ными, должен остаться в стороне от какого-либо дела или ре­шения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенден­циозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта сла­бость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех жизненных отношений дан­ной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один “аранжирует” их, намеренно под­черкивая свои общие физические недостатки, считая их лич­ным недугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощью вчувствования в ненормальное со­стояние или тревожных, пессимистических ожиданий и пос­ледующего психического напряжения), что они располагают едва ли половиной своей энергии, внимания и воли. Проду­цирование этой недостаточности я назвал “комплексом непол­ноценности”.

То же самое мы наблюдаем и при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времени повторялись при­ступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположени­ем о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать (а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этой женщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрез­мерного стремления к господству, к которому в качестве “орга­на агрессии” присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть от нее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когда супруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.

Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usum delphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душев­ного движения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будут соответствовать этой цели и жиз­ненному плану.

С небольшими ограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположной зависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаи­мосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конеч­ную цель. В соответствии с этим мы формулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды и со­бытий, все психические силы целиком находятся во власти со­ответствующей идеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические фено­мены пронизаны единым жизненным планом. Из этой само­довлеющей целенаправленности проистекает целостность лич­ности. Так в психическом органе проявляется телеология, ко­торая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вез­десущего человеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколько пояснит и вместе с тем смяг­чит эти еретические положения:

Важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка. Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении к реалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнару­жить, поскольку “идеологическая надстройка над экономичес­ким базисом” (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию ин­дивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположе­ния духа — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутая окончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*.

Раньше я много говорил о “понимании” человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики “понимающей пси­хологии” или психологии личности, которые всегда умолкают, как только возникает необходимость показать, что же они, соб­ственно говоря, поняли. Весьма велика опасность недостаточ­но разъяснить эту сторону наших исследований и результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить жи­вое движение словами, образами, пренебречь различиями, что­бы прийти к единым формулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать на практике: подхо­дить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как пытаются делать представители школы Фрейда.

Этим замечанием я хочу предварить наиболее важные ре­зультаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчерк­нуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в рав­ной мере обнаруживается и у здоровых, и у больных. От здоро­вого человека невротика отличает более сильная защитная тен­денция, которой он “оснащает” свой жизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ей жизненно­го плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кро­ме одного крайне важного факта: “конкретная” цель невротика всегда находится на “бесполезной” стороне жизни.

Следовательно, я могу говорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общей предпосылки то, что они имеют целью достижение превосход­ства. Об этом многое сказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скры­вается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем деле, или домашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или разрушает старых богов, старые рамки и нормы — на каждом участке пути им руководит страстное стремление к превосходству, мысль о собственном богоподобии, вера в свою особую волшебную силу. В любви он одновременно хочет ощущать свою власть над партнером, при выборе профессии это проявляется в преувеличенных ожиданиях и опасениях, даже в самоубийстве он видит победу над всеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть вещью или человеком, он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо, упрямо, жестоко и отважно приняться за дело. Или же, наученный опытом, он предпочтет довести свое дело до победы окольными и обходными путями, через послушание, покорность, кротость и скромность. Черты характера тоже не существуют сами по себе — они всегда соответствуют индивидуальному жизненному плану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы.