Irvin_Uelsh_Porno (Ирвин Уэлш - Порно (Porno)), страница 10

— Этот твой приятель, Терри, он просто монстр. — Я смеюсь, но смех получается каким‑то натужным.

Рэб пожимает плечами. Такое впечатление, что он пожимает плечами всегда. Такой способ отгородиться от мира. И от чего он сейчас отгораживается, интересно? От беспокойства? Неловкости? Вот он протягивает мне косяк, стараясь не смотреть на мои голые ноги, на мои белые трусы из хлопка, и у него, кажется, получается. Замечательно получается, заебись как: такой весь, блядь, из себя холодный и сдержанный. И ведь не голубой, у него есть девчонка, и при этом он меня полностью игнорирует…

Я сама слышу, что у меня в голосе появляются нотки безнадеги.

— Ты думаешь, нам только одно интересно… в смысле, таким, как я или Терри? Что мы только и ищем, кого бы трахнуть? Думаешь, я пошла туда, чтобы тоже в порнушке засняться? Знаешь, а ведь ничего не было, ну, во всяком случае, в этот раз, — хихикаю я.

— Не… то ись, как хошь, — говорит Рэб. — Я ж те говорил, че он дел'ит. Я ж говорил, што он и тебя втянет. Это от тя зависит, будишь ты с ними общацца и че ты там будишь делать.

— Но ты, как и Лорен, этого не одобряешь. Она вообще меня избегает, — говорю я, затягиваясь еще раз.

— Я знаю Терри. Мы с ним давно кореша. Я знаю, какой он, да, но если б я не одобрял, я бы тебя с ним не свел, — говорит Рэб с таким выражением, как будто он большой взрослый дядя, а я просто девочка, маленькая и глупая. Впрочем, я себя именно так и чувствую — маленькой глупой девочкой.

— Но это же просто прикол, так… ради смеха. Я никогда бы с ним не связалась, — говорю я, но это звучит как‑то глупо и неубедительно.

— Ты сама… — начинает он, но умолкает на полуслове и поворачивается ко мне. — Я имею в виду, ты сама выбираешь, с кем тебе трахаться.

Глядя ему прямо в глаза, я кладу косяк в пепельницу.

— Но не всегда получается, — говорю я ему.

Но Рэб уже отвернулся и снова впялился в телик. Блядский тупой крикет. Предполагается, что шотландцы ненавидят крикет, я всегда считала, что это — одно из немногих их достоинств.

Но от меня так просто не отделаешься.

— Я сказала, что у меня не всегда получается.

— Ты о чем? — говорит он, и теперь его голос слегка дрожит. Я прижимаюсь коленом к его колену.

— Я сижу тут в одних трусиках и хочу, чтобы ты их с меня снял и заправил мне, как положено.

Я чувствую, как он напрягается от моего прикосновения. Он смотрит на меня, потом неожиданным грубым движением прижимает меня к себе и целует, но неловко, грубо и яростно, весь — только злость и ни грамма страсти, но это быстро проходит, и он отстраняется.

Я смотрю в окно. Вижу каких‑то людей в квартире напротив. Конечно же. Я встаю и задергиваю шторы.

— Это ты из‑за штор напрягаешься?

— Не из‑за штор, — огрызается он. — У меня есть девушка. Она беременная, у нас будет ребенок. — Он умолкает на пару секунд, а потом добавляет: — Для тебя это может ниче не значить, но для меня это важно.

Я чувствую укол злости, хочется сказать: да, ты прав, ебаная кочерыжка. Для меня это и вправду «ниче» не значит. Вообще ничего.

— Я хочу просто с тобой потрахаться. Я не хочу за тебя замуж. А если тебе больше нравится смотреть крикет — на здоровье.

Рэб ничего не говорит, но его лицо напряжено, и глаза блестят. Я встаю. Как ни странно, но мне действительно больно. Обидно и больно.

— Это не потому, что ты мне не нравишься, Никки, — говорит он. — Иначе я был бы последний кретин. Это просто…

— Я пойду переоденусь, — обрываю я его и направляюсь в спальню. Слышу, как открывается входная дверь; это, должно быть, Лорен.

9. Афера № 18736

Я иду забирать из‑под двери утреннюю почту. В коридоре воняет кошачьей мочой, но хорошие новости меня взбадривают. Официальное уведомление! Я узаконен. Легализован. Етить‑колотить. После стольких лет Саймон Дэвид Уильямсон — местный предприниматель милостью Эдинбургского городского совета — возвращается в Лейт, к своим корням. Я всегда говорил, что Лейт — это место, где можно жить, и у СДУ есть все шансы сыграть заметную роль в возрождении портовой зоны.

Мне уже видится статья в «Вечерних новостях»: Уильям‑сон, представитель нового динамичного поколения молодых эдинбургских предпринимателей, дает интервью специальному корреспонденту «Новостей» Джону Гибсону, своему земляку из Лейта.

ДГ: Саймон, что такого есть в Лейте, что заставляет таких людей, как ты или Теренс Конран — насколько я знаю, вы оба добились немалых успехов в Лондоне, — вкладывать деньги в его развитие?

СДУ: Ну, Джон, это довольно забавно, но буквально на днях мы говорили об этом с Терри на одном благотворительном обеде, и мы оба пришли к одному и тому же выводу: Лейт сейчас на подъеме, и мы, как говорится, хотим поучаствовать. Для меня, местного уроженца, это особенно актуально. Моя цель — сохранить «Порт радости» в качестве традиционного паба, но быть готовым поднять его до уровня ресторана, когда район пойдет в гору, или, если сказать по‑научному, вступит в фазу экономического роста. Конечно, это произойдет не за один день, но то, что я делаю, представляется мне как акт веры в Лейт. Я не преувеличиваю, говоря: я люблю старый порт. Мне нравится думать, что Лейт был добрым ко мне, и я был добрым к нему.

ДГ: Так что для Лейта это дорога вперед?

СДУ: Джон, Лейт слишком долго пробыл старой чопорной дамой. Да, мы ее любим, потому что она к нам добра и любит нас по‑матерински; теплая мягкая грудь, к которой так хорошо припасть холодными темными зимними вечерами. Но я хочу открыть ее заново как горячую, сексуальную, молодую сучку и продавать эту грязную крошку‑шлюшку по максимальной цене. Если коротко: бизнес. Я хочу, чтобы Лейт занимался бизнесом. Я хочу, чтобы люди, когда они слышат слово «Лейт», думали «бизнес». Порт Лейт, Порт Бизнес.

Я внимательно разглядываю письмо от Тома Мэйсона, председателя лицензионной комиссии при городском совете:

Город Эдинбург

Лицензионная комиссия

17 января

Уважаемый г‑н Уильямсон!

Счастлив вам сообщить, что ваша заявка на лицензию на продажу алкогольных напитков в помещении в доме № 56 на Мюррей‑стрит, Эдинбург, ЕХ6 7ED, известном как паб «Порт радости», удовлетворена. Лицензия вступает в действие сразу же по принятии сроков и условий, изложенных в прилагаемом контракте.

Пожалуйста, подпишите обе копии контракта и верните их нам к понедельнику, 8 октября.

Искренне ваш Т.В. Мэйсон, председатель Лицензионной комиссии.

Нам с Томом обязательно надо встретиться в ближайшее время, может быть, сыграть партию в гольф в «Глениглз», и с Шоном — тоже, когда он приедет в город в следующий раз. Мы можем собраться, скажем, девятнадцатого, хорошо посидеть, выпить‑закусить, и я поделюсь с Томом моими планами насчет второго кафе‑бара, дальше по Бульвару. Может быть, мне удастся уговорить Шона тоже вложиться в дело, в благородное дело — вытащить город из болота заурядности, в которое он был погружен целые десятилетия.

Да, Саймон, тут можно вложиться, согласен. Но прежде нам надо избавиться от всей этой голытьбы, что сейчас ошивается в пабе.

Точно, Шон. Этим людям не место в новом Лейте.

10. Групповая терапия

Это как бутто, когда ента цыпочка Эврил объясняет нам, что у нас не так, и я думаю, вот блин, на фиг, хибсы⁴ опять проиграли, да еще этот дождь. В общем, хреново мне, мутно. Я бы щас с удовольствием посмотрел бы на кошечек в изумрудно‑зеленом, ну, которые делают дело. Но это лишь отговорка, ладно, мож, это и вправду из‑за дождя, потому что в дождь мне всегда как‑то грустно. Когда я был помоложе, мне помогала музыка, но щас этот номер уже не пройдет, продал я почти весь винил, вот так‑то, брат, оттащил в комиссионку, ну, где пластинки старые принимают, «Виниловые злодеи», ну, на Бульваре, ты знаешь, а денежки все на герыча грохнулись, это ж надо достать, сварить, вмазаться, понимаешь. Даже Заппы и то больше нету, брат, Фрэнка Заппы, ну, нету Заппы, мой котик. Я честно пытаюсь держаться, да, в смысле ширнуться, но вокруг столько крэка и спида, прямо иди и бери, и когда тебе плохо, то есть по‑настоящему плохо, хочется хоть чуток герыча, ну, чтобы взбодриться, да.

Милашка Эврил здесь, в группе, считает, что каждому из нас надо составить такой вроде как жизненный план, чтобы не было скучно, чтобы внести в нашу вялую жизнь хоть какой‑то порядок и цель. По правде сказать, я согласен. В жизни должна быть цель, да.

— Я хочу, чтобы к следующей нашей встрече вы подумали, что каждый из вас может конкретно сделать, — говорит она, постукивая ручкой по жемчужно‑белым передним зубам.

Ох, брат, ох уж эти поганые мысли у меня в голове, но я не должен так думать об Эви, ну, она потому что хорошая девчушка типа.

Хорошо бы подумать о чем‑то жизнерадостном, потому что все мысли, что лезут в голову, ну, чисто темные, прям‑таки черные мысли, да. Дело в том, о чем я все больше и больше думаю, эта… ну, уехать из этого города на фиг, на поиски лучшей жизни, как та кошечка Вик Годар грила о Джонни Сандерсе. Это щас у меня как наваждение, брат, тоска такая — хоть вой. Это впервые случилось, когда я был в каталажке, читал одну книжку. Я никогда не любил всей этой зауми, да, но я читал книжку «Преступление и наказание» этого русского старикана, как бишь его, ну да ладно.

Я, брат, въехал в нее не сразу. У всех этих русских, у них по два имени, так что сперва было ну ни фига непонятно. А у нас, как ввели подушный налог, так у многих вообще никаких имен нету, официально по крайней мере, так что в общем даже как бы и равновесие получается.

Вот я, значит, сидел‑читал, и иногда меня так пронимало — жуть. Такое дело… книжка эта, она заставляла думать. Ну, об аферах. Я думал, что бы мне провернуть такого, что сразу решит все проблемы, ну и вообще чем заняться, когда меня выпустят. Жизнь — штука такая, чтобы выжить, надо пройти естественный отбор, а я для этого не гожусь, да. Типы вроде меня вымирают. Как саблезубые тигры. Не смогли приспособиться, ну и вымерли. Однако, самый‑то смех, я так и не въехал, как они ткнулись, енти самые тигры, когда менее крупные кошки спокойно так выжили и ныне здравствуют. Я имею в виду в борьбе один на один и все такое — я по‑любому поставил бы на саблезубого тигра в поединке с любым другим представителем семейства кошачьих, даже с просто обычным тигром. Ответ присылать на почтовой открытке, брат, писать строго на пунктирной линии.

Дело такое: когда становишься старше, но так и не можешь найти себя в жизни, это уже начинает тебя доставать. Было время, когда я им всем говорил: учителям, начальникам, парням из налоговой, судьям, — когда они говорили мне, что я дебил недоразвитый, так вот, я им грил: «Успокойся, старик, просто я — это я, я не такой, как ты, понимаешь?» Теперь же я допускаю, что они, может быть, кое‑что понимали такого, во что я не врубался. Чем старше становишься, тем больнее удары. Это как с молодым Майком Тайсоном в боксе, сечешь? Каждый раз, когда ты уже приготовился дать сдачи, ты снова промахиваешься. Пусть чуток, но промахиваешься. И в итоге выходит, что ты опять проебал бой. Да, просто я не приспособлен для современной жизни, и в этом‑то все, брат, и дело. Иногда все идет гладко, а потом я вдруг впадаю, чисто, в панику, ни с того ни с сего, и все становицца, как раньше. И че мне делать?

У каждого свои грехи, брат. Мой грех — наркота. Но это неправильно, как бы, когда человек столько раз расплачиваецца за один грех. И эти занятия в группе… я не думаю, правда, что они идут мне на пользу. Я имею в виду каждый раз, када я говорю с этими чуваками, я как‑то не чувствую, что наркота меня отпускает. Это ваще никогда не проходит. Можно это, ну, проанализировать и рассмотреть со всех сторон, но как только я выхожу из комнаты, я думаю: как бы ширнутца. Однажды после занятия я вышел и побрел сквозь туман, и прежде чем я ваще понял, где я и че происходит, я уже стоял перед дверью своего дилера. Меня как будто втряхнули обратно в сознание, и вот он я — просто стучусь в эту синюю дверь. Я полным ходом припустил оттуда, не дожидаясь, пока мне откроют.

Но я все равно буду ходить на занятия. Это просто, ну, как бы… хорошо, када есть человек, который готов тебя выслушать. А эта Эврил, ну, она милая. И она не сидит на коксе или на чем еще. Я так и не понял, то ли она сама через это прошла, то ли это просто такие ученые штучки. Не то чтоб я против учености, потому что, будь у меня образование, я, может быть, и не вляпался бы в это дерьмо, в котором сейчас по уши. Но у каждого в жизни есть или будет что‑то очень плохое; это как хроническая болезнь, от которой не вылечицца. Ни за какие коврижки, брат.