Bushkov_A._Neizvestnaya_Voyina (Неизвестная война. Тайная история США.), страница 9

В первой половине XIX в. в американский обиход вошел и широко распространился термин «линия Мейсона – Диксона» – условная граница между рабовладельческими и свободными штатами, отделявшая Пенсильванию от Мэриленда. Линию эту нанесли на карты еще в XVIII в. два английских астронома, Чарльз Мейсон и Джереми Диксон, вовсе не предполагавшие, что их честные имена будут таким образом увековечены.

Это была граница не просто между двумя штатами, не просто между «рабовладельцами» и «свободными». Смело можно сказать, что линия Мейсона – Диксона как‑то незаметно стала пограничной чертой между двумя мирами, двумя типами цивилизации, двумя этносами. Ошибкой было бы говорить о северянах и южанах как о двух разных нациях, хотя, несмотря на общий язык, между ними имелись серьезные различия.

Но прежде чем поговорить об этом, рассмотрим не менее интересную проблему: специфику американского характера (каковое понятие в равной степени касается и северян, и южан). Причины многих войн, революций, мятежей и гражданских междоусобиц как раз и кроются в национальной специфике того или иного народа. В полной мере это касается и американцев. Гражданская война в США была не абстрактной «междоусобицей», а в первую очередь американской гражданской войной, вызванной во многом чисто американскими особенностями.

Давайте посмотрим, что это были за особенности.

5. Загадочная американская душа

Пожалуй, первейшее, главнейшее отличие американской действительности того времени от европейской – это, называя вещи своими именами, пренебрежительное отношение к центральному правительству, к «этим парням из Вашингтона». Очень многие американцы уже с трудом сознавали, зачем им, собственно, центральное правительство. Все насущные вопросы, интересовавшие среднестатистического гражданина США, обычно решались на местном уровне: городской муниципалитет, окружные власти, власти штата. Федеральное правительство выглядело докучливым дармоедом, которого неведомо почему приходится содержать. Это отношение к «парням из Вашингтона» крайне удивляло заезжих иностранцев, привыкших в Европе совершенно к другому – но тут уж в полной мере проявляла себя та самая американская специфика…

В Европе сильное центральное правительство и сильная армия были жизненно необходимы: при малейших признаках ослабления какого‑либо государства соседи тут же весело на него наваливались, урывая в свою пользу сколько возможно. Новорожденные США были лишены сильного внешнего врага по соседству. В английской Канаде было слишком мало войск, чтобы представлять для США серьезную угрозу. Примыкающие к территории США с юга испанские владения вообще не располагали чем‑то, хотя бы отдаленно похожим на сильные гарнизоны. Что до регулярной армии, то еще в период английского владычества выяснилось: регулярные воинские части малоэффективны против единственного внешнего врага, который имелся – индейских воинов. Солдат учили вести бой с такими же, как они, а не со стрелявшими из‑за каждого куста краснокожими, поэтому против индейцев с самого начала дрались не армейцы, а набранная из поселенцев милиция штатов, перенявшая у индейцев их же правила боя. Так что и армия у молодой республики была крохотная, служить в ней считалось непрестижно.

Один из историков сформулировал взгляд американцев на государство так: «А зачем, собственно, оно было нужно? Дороги проводили города, дома строили горожане, они же мели улицы перед каждой дверью, канализации не было, освещением снабжала луна, электричество еще не открыли, газовый свет не изобрели, железных дорог не существовало, корабли принадлежали судовладельцам, армия была излишней, убийцам тогда еще не предоставляли апартаменты и полный пансион, их просто вешали, судейскую братию оплачивали граждане, ведь судьей мог стать любой честный малый, у которого варил котелок. Где было это государство, когда на поселок напали индейцы? Где было государство, когда сгорел целый городской квартал? Где было государство, когда град побил урожай или начался падеж скота? И что такое это чертово государство?» (170).

Не только каждый штат, но и каждый городок, каждый житель США чувствовали себя чем‑то вроде суверенного образования, не зависящего ни от чьих приказов, указаний и директив. Центральное правительство было едва ли не миражом – а значит, не существовало и сильного государственного аппарата, чье давление на себе сызмальства привык ощущать каждый житель старушки Европы. Судей и полицейских выбирали сами жители американских городов, чиновники были немногочисленны и в подавляющем большинстве не сверху спущены, не из столицы присланы, а назначены местными муниципалитетами. Смело можно сказать, что США делились на четыре миллиона сепаратных государств – по числу жителей…

Огромную роль в этом повальном сепаратизме играла и пуританская идеология, изначально направленная против сильного государства, сильного правителя, сильного государственного аппарата. Согласно теоретическим воззрениям пуритан (которые они то и дело старались применять на практике), государство – это «общественный договор» между властью и народом. Народ имеет право на максимальные свободы, а ежели правитель попытается эти свободы хоть в малейшей степени ущемить, его следует прогнать в шею (то, что под народом понимались те самые «избранные», сути не меняло). Тысячи пуритан вынуждены были бежать в американские колонии как раз из‑за того, что пытались проводить в жизнь эту доктрину в Англии – и, оказавшись за океаном, в своих взглядах лишь укрепились…

Наиболее четко эти идеи сформулировал английский философ Джон Локк в «Двух трактатах о государственном правлении» (1690): основная задача государства – защита жизни, свободы и собственности граждан. А вот руководить и указывать – не сметь! Пуритане развили эту теорию, заявляя: защитить себя и сами сможем! У каждого под кроватью два мушкета, даже у бабушки пистолет под рукой. Зачем нам государство?

Маслица в огонь подливали квакеры – протестантская секта, основанная в середине семнадцатого столетия английским ремесленником Джорджем Фоксом под названием «Общество друзей». Пожалуй, среди всех неисчислимых протестантских течений это были самые симпатичные люди: они не навязывали никому силой своих убеждений, были непротивленцами злу и пацифистами, с самого начала решительно выступали против рабства и истребления индейцев. А еще – стремились к максимальной свободе. Квакеры искренне недоумевали: почему судья, шериф, чиновник – свободный индивидуум – смеет ограничивать права и свободы столь же свободных и неповторимых личностей, независимых индивидуумов? И, будучи доставлены к судье или в полицию, держались соответственно, на все казенные вопросы недоуменно вопрошая: по какому ж это праву, мил человек, ты на нас протоколы пишешь? Нет у тебя права допросы учинять и показания снимать, Господь не велит! Ты, конечно, личность, но и мы – личности, над нами один Бог властен!

Власти, сталкиваясь с квакерами, от такой вольности в обращении буквально сатанели. Квакеров бросали в тюрьмы с особенным рвением, выставляли к позорному столбу, били кнутами, загоняли в дома для умалишенных… В конце концов они всей общиной переселились в Америку и основали штат Пенсильвания. Легко догадаться, учитывая их взгляды, что этот штат стал застрельщиком сепаратизма и бунтарства против любого подобия сильной государственной машины…

Встречались и еще более крайние точки зрения – выраженные последовательно и страстно в работах публициста Томаса Пейна, участника Войны за независимость и Великой французской революции. Пейн утверждал: общество и само в состоянии делать то, что обычно возлагается на правительство, которое не только не помогает обществу, а напротив, мешает ему развиваться.

Правительство, по Пейну, нужно для исключительных случаев, которые можно по пальцам пересчитать – а со всем остальным прекрасно справится и общество, то есть местное самоуправление. Мало того – народ имеет священное и неотъемлемое право уничтожать любое правительство, любую форму правления, которую сочтет неподходящей.

Томас Пейн

Идеи Пейна прекрасно сочетались с пуританскими теориями о том, что любое правительство, собственно говоря – зло. Пусть порой необходимое, неизбежное, но все равно – зло. Лучшее правительство – это то, которое имеет минимальную власть и самую ничтожную возможность влиять на страну…

Даже для тогдашних США воззрения Пейна оказались чересчур радикальными, и его буквально выдавили из страны. Но идеи‑то остались! Не кто иной, как Томас Джефферсон, находившийся под большим влиянием идей Пейна, однажды заявил: по его мнению, возможно, революция необходима каждому поколению. Впоследствии южане часто и охотно его цитировали…

Свободомыслия и независимости американцам прибавляли еще и сложившиеся в колониях правила: британская корона взяла на себя лишь внешнюю торговлю и внешние сношения колоний, а во внутренние дела не вмешивалась совершенно. И потому буквально сразу после основания колоний там возникли всевозможные органы местного самоуправления и некие подобия парламентов. Именно в них, а не в далекой британской короне, поселенцы видели авторитет.

Французы, кстати, в своих американских владениях вели себя совершенно иначе. Губернатор тогда еще французской Канады Фронтенак попытался учредить некое представительное учреждение из «чистой публики» – священников, помещиков и зажиточных горожан («простонародье» не считалось). Однако даже это куцее подобие парламента привело короля Людовика XIV в ярость, и он письменно распек губернатора, напомнив, что все дела решает король, думает за всех один король, а подданные должны лишь смиренно исполнять приказы его величества. Фронтенак свою затею моментально оставил. Вполне возможно, именно из‑за подобного метода ведения дел Франция и лишилась своих американских колоний: поселенцы не ощущали своей причастности к судьбе Канады, они были всего‑навсего такими же «винтиками», как и население любой французской губернии…

Любопытный пример того, как далеко порой заходило американское свободолюбие: когда в штате Мэриленд в конце семнадцатого столетия королевские налоговые инспекторы особенно озверели, не кто иной, как губернатор штата Джордж Талбот, хладнокровнейшим образом убил таможенного сборщика. Ему, конечно, пришлось после этого покинуть Мэриленд, но он так никогда и не был пойман и наказан – в колониях на такие вещи смотрели проще… Не приличного человека, чай, пристукнул, а гниду налоговую…

Естественно, едва только образовались независимые Соединенные Штаты, речь моментально зашла не о суверенности молодой республики, а о суверенитете штатов, ее составивших. Самая первая американская конституция, «Статьи Конфедерации и Вечного Союза», принятые в 1777 г., урезали полномочия федеральной власти до минимума. У Вашингтона (которого, собственно, еще не существовало, но будем уж употреблять этот термин для обозначения центрального правительства) не было права вводить какие бы то ни было налоги – Конгресс США при любой необходимости обязан был смиренно просить у штатов потребные суммы. Президент, согласно этим же «Статьям», вовсе не руководил правительством – он всего‑навсего председательствовал на заседаниях Конгресса. Кроме того, центральное правительство не имело права вмешиваться ни в торговые отношения между штатами, ни в их международную торговлю – которую всякий штат мог вести по своему желанию и разумению. Позже, когда президент Адамс предложил заключить торговый договор США с Великобританией, моментально вскочил кто‑то из ревнителей прав штатов и, подозрительно щурясь, поинтересовался: «Мистер Адамс, вы имеете в виду один договор или тринадцать?» (47).

И, наконец, внести в первую конституцию, «Статьи», какую бы то ни было поправку можно было только после единогласного одобрения ее Конгрессом и с санкции законодательных собраний всех без исключения штатов. Каждый штат, таким образом, имел право наложить вето на любые изменения конституции.

Очень быстро этот разгул свободы привел к жуткой неразберихе и чуть ли не краху. Центрального банка не существовало, и каждый штат принялся мешками печатать свои бумажные деньги – в итоге получилась ситуация из классического анекдота: фунт колбасы стоил фунт долларов… Кроме того, жители всех тринадцати штатов, самостоятельно покупая за границей все, что их душеньке угодно, залезли в долги, для всей страны исчислявшиеся примерно пятью миллионами тогдашних долларов.

В конце концов грянуло восстание Даниэля Шейса, ветерана Войны за независимость. Фермеры, доведенные до разорения высокими процентными ставками на кредиты и высокими земельными налогами, быстренько вооружились и двинулись на столицу Массачусетса, чтобы разнести там все вдребезги.

Конгресс оказался бессилен – штаты отказались выделить ему на расходы по подавлению бунта хотя бы ломаный цент. Восстание было подавлено исключительно благодаря усилиям губернатора Массачусетса, использовавшего не федеральные войска (которых, собственно, и не имелось), а народное ополчение. Произошла этакая микрогражданская война, с обеих сторон дрались не регулярные войска, а вооруженные граждане…

Это событие окончательно убедило здравомыслящих людей в том, что с вольностями переборщили и пора что‑то срочно менять. Штаты созвали Конституционный конгресс, который после долгих дебатов как раз и привел Конституцию США и систему государственной власти примерно в тот вид, который мы знаем и сегодня. Вольности штатов изрядно прорезали – но все же сохранили за ними немало самостоятельности.

Конгресс положил начало растянувшемуся на сто с лишним лет увлекательному процессу сочинения конституций. В большинстве европейских государств конституцию поправляют или меняют крайне редко. То же, в общем, касается и Конституции США – после ее принятия в 1787 г. в нее вплоть до нашего времени было включено лишь 17 поправок. Зато штаты, вместе взятые, двести тридцать раз переписывали свои конституции, что‑то старательно добавляя, что‑то выкидывая. Если конституция США представляет собой тощенькую брошюрку, то Конституции «вольных» штатов являют едва ли не пухлые тома. Чемпионом в этом увлекательном занятии безусловно может считаться штат Луизиана – там к 200‑летию США успели одиннадцать раз поменять «основной закон». Другие штаты тоже старались, как могли, но луизианский рекорд так никому и не удалось побить…

Чтобы понять Гражданскую войну в США, нужно кропотливо изучить всю предшествующую историю американского сепаратизма – а она достаточно длинна и обширна…

Начиналось все форменным анекдотом. В 1628 г. свое собственное «государство» попытался провозгласить лихой делец Томас Мортон, ничуть не похожий на скромных богобоязненных пуритан. Веселый был мужичок, прямо‑таки отвязный. Пока пуритане копались в своих огородиках и тянули псалмы, Мортон основал поселок где‑то между нынешними Бостоном и Плимутом, стал скупать у индейцев пушнину, а краснокожим продавать оружие и выпивку. Поселок именовался Веселой Горой – и не без оснований. Мортон с приятелями собирал там сговорчивых индианок, выставлял на стол добрую четверть виски… ну, вы поняли. Мало того, к религии он относился без всякого почтения и, вместо того чтобы поставить какую‑никакую церквушку, водрузил «Майский столб» – древнее английское сооружение, давно уже считавшееся «богохульной, языческой забавой». Вокруг этого столба регулярно и отплясывали подвыпившие индианки и их бледнолицые кавалеры (окрестные индейцы к этим забавам относились снисходительно, поскольку были кровно заинтересованы в сохранении мортоновского «салуна»).