74256 (Речевая картина и ее семантика в смысловом целом романа У. Голдинга "Повелитель мух"), страница 7

В следующем примере из шестой главы мы видим, как авторское повествование переходит на личностный план Саймона. “He sighed. Other people could stand up and speak to an assembly apparently, without that dreadful feeling of the pressure of personality, could say what they would as though they were speaking to only one person. He stepped aside and looked back”. [II, 1, c.166] Здесь речь автора как бы обрамляет мысли Саймона в пределах одного абзаца.
Несобственно-прямая речь играет роль эмоционально-субъективного усилителя авторского описания, с ее помощью мы гораздо более отчетливо можем представить себя на месте героя, почувствовать его состояние.

Зачастую наиболее рельефным признаком, по которому можно отличить несобственно-прямую речь в составе авторской являются восклицательные и вопросительные зачины, играющие роль границы двух разных стилистических слоев. Вот пример рассуждений Ральфа, оформленный в виде несобственно-прямой речи: “Again he fell into that strange mood of speculation that was so foreign to him. If faces were different when it lit from above and below what was a face? What was anything?”. [II, 1, c.133] В подобных структурах вопросительная семантика затушевывается или совсем устраняется эмоционально-оценочными компонентами содержания, формальные показатели, однако, наследуются у вопросительного предложения. Возникает риторический или формальный вопрос с нулевой степенью вопросительности, что мы наблюдаем в приведенном выше примере. По сути, это вопросы, которые задает не Ральф, а автор, и не только себе, но и всем нам.

В рассматриваемом романе есть еще несколько примеров употребления несобственно-прямой речи. Диагностично, что, за малым исключением, все они отражают субъектный план всего двух героев: Саймона и Ральфа. Несобственно-прямая речь как максимально приближенная к авторской форма несомненно предполагает близость позиций персонажа и автора. Сливая свой голос с голосом определенного героя, писатель демонстрирует, насколько близки их точки зрения, мироощущения и нравственные ценности. Именно Саймон, полусвятой, полуфилософ, и в еще большей степени Ральф, который, так же как и сам Голдинг, мучительно постигает человеческую природу. С Хрюшей, несмотря на увеличивающуюся по мере приближения к развязке симпатию, автор, тем не менее, держит дистанцию и показывает его читателю всегда лишь извне, со стороны. Ни разу не обращается писатель к внутреннему миру Джека, которого мы видим лишь во внешних проявлениях. О движениях его души мы можем судить только по словам, поступкам, порывам Джека. Вот он покраснел, вот у него дрожат руки – что он чувствует? Автор не приближается так близко к этому герою. Его позиция чужда и непонятна ему.

В уста Ральфа и Саймона Голдинг вкладывает свою, найденную и выношенную в муках истину о том, как темна и непредсказуема человеческая душа и как легко цивилизованный человек может превратиться в зверя. Это улавливают и Ральф, и Саймон. Этого не видят (или не хотят видеть) ни Джек, ни Роджер “I’m part of you”, [II, 1, c.221] говорит зверь в виде свиного черепа Саймону. “I’m frightened. Of us”, [II, 1, c.187] признается Ральф. Оба они понимают, что бояться надо людей, вернее, “зверя, который живет внутри каждого человека”, а не мифического, вымышленного чудовища, который сродни языческим богам, признается причиной всех бед и несчастий.

Итак, несобственно-прямая речь как способ субъективации авторского повествования, сравнительно легко выделяется, так как, во-первых, разговорно-просторечные особенности речи персонажа хорошо различимы на общелитературном фоне авторской речи, во-вторых, у нас есть ряд отличительных признаков, как то: вопросительные и восклицательные зачины; односоставные структуры, выражающие, как правило, самую значительную мысль героя; употребление указательных местоимений; модальные слова, выражающие оценку действительности с точки зрения говорящего (эта оценка исходит не от описывающего что-то в данный момент автора, а от персонажа; или же точки зрения автора и героя едины), местоименные повторы. В целом семантика лексики несобственно-прямой речи сводится к наличию в них ярко выраженного эмоционально-оценочного момента.

Несобственно-прямая речь давно замечена и обстоятельно описана лингвистами. Значительно сложнее и разнообразнее способы субъективации, связанные с отступлением не от общелитературной нормы, а от речевых форм, образующих основу авторского стиля. Для романа “Повелитель мух” характерны также тонкие, едва заметные способы субъективно-экспрессивного напряжения повествования. Обычно подобное включение объективно-семантической сферы героя осуществляется в разного рода описаниях. Экспрессивность этих описаний естественно связывается с образом персонажа, с его восприятием действительности. Иллюстрацией этого приема может послужить следующий пример из предпоследней (одиннадцатой) главы, представляющий небольшую заминку перед пламенной речью Хрюши (его последней речью): “Silence and pause, but in the silence and curious air-noise, close by Ralph’s head. He gave it half his attention – and there it was again; a faint “Zup!”. Someone was throwing stones: Roger was dropping them, his one hand still on the lever” [II, 1, c.267] – это не просто описание происходящего, а передача “глазами героя”, глазами Ральфа, сквозь “призму его сознания”. В следующем предложении автор резко меняет угол зрения, и мы смотрим на мир уже глазами Роджера, с высоты его “дежурного поста”: “Below him, Ralph was a shock of hair and Piggy a bag of fat”. [II, 1, c.267]

Если делать вывод в пределах всего произведения, то, конечно, индивидуальный план Ральфа выведен гораздо ярче других. Абсолютное большинство происходящих на острове событий проходят через его восприятие. Так, последняя (двенадцатая) глава полностью основана на ощущениях Ральфа и включает в себя, помимо описания событий глазами героя, большое количество форм несобственно-прямой речи в наиболее характерном ее проявлении, то есть в коротких, эмоциональных предложениях, вопросительных конструкциях, выражающих смятение героя: “What was to be done, then? The tree? Burst the line like a boar? Either way the choice was terrible”. [II, 1, c.288]

Включение в описания форм, связанных со сферой сознания героев особенно интересно при анализе авторских интенций. В подобных случаях изображение в целом организовано точкой зрения персонажа, но сама эта точка зрения эксплицитно не выражена, а существует как бы на уровне подтекста. Это рождает некоторое несовпадение субъектной и стилистической структур повествования. Будучи объективным по форме, повествование становится субъективным по существу, передавая точку зрения персонажа. Автор, внедряясь во внутренний мир героя и глядя на мир его глазами, как бы отождествляется с ним, становится единым целым. В данном произведении авторская позиция наиболее плотно совпадает с позицией Ральфа – отсюда такой высокий процент субъективации личного плана именно этого героя.

в) диалогическая речь

Взгляд на чужую речь как на двустороннее, двуплановое явление, предполагающее, с одной стороны, понимание чужой речи как непосредственно того, что говорится другим человеком, т.е. содержания, темы, направленности на предмет речи, а с другой стороны, ее соотнесенность с чужим словом, чужой речью чрезвычайно ярко проявляется в такой форме речи как диалог.

Следуя классификации форм речи М.М. Бахтина, диалог, вернее, каждая его реплика, относится к III (активному) типу слова; это как бы отраженное слово, существование которого именно в таком виде, в каком оно пребывает, определяется не только предметом речи, не только состоянием говорящего, но и, в значительной степени, присутствием оппонента (оппонентов) или же просто зрителя, на которого это слово невольно или же умышленно реагирует.

Диалог – самодостаточен. Именно в диалоге автор передает слово своим ожившим героям и отступает в тень, предоставляя им самим проявить свою сущность. Автор сводит свое участие лишь к определенному проценту пояснительных ремарок и уточнений. Но в пьесе, например, автор как будто совсем отсутствует. Зачем, почему? Вероятно, из соображений объективности. Объективности и жизненности, ведь прямая речь, диалог наиболее близки устной разговорной речи, из которой, собственно, и состоит наша социальная, совместная жизнь. Объективность художественного произведения – не игра в “самостоятельность образа”, с полным отказом от заявления авторской позиции; объективность – точность, безбоязненная, даже натуралистическая – чтобы “проняло”, чтобы задумались. Но это и мера, чтобы читатель не впал в заблуждение или соблазн под напором агрессивных изобразительных средств, не потерял собственную волю и собственную мысль. Таким, наверное, мог бы являться “категорический императив” писателя, ведь “литература – диалог. Пьеса, роман, рассказ, сказ, поэма, стихотворение, фельетон, очерк, в лучших своих образцах, всегда и непременно – диалог с читателями”. [I, 5, с. 22] Самые важные особенности каждого человека, его мышления, его характера разворачиваются перед нами в его личной речи: в том, как он сравнивает вещи и понятия; как применяет готовые речевые обороты или придает словам свое, новое движение; как он открывается или прячется в своих словах; что говорит, и чего не договаривает; даже в том, как он произносит слова – медленно или быстро, правильно или коверкая на свой лад и т.п. В литературе – в художественной прозе, в стихах и в пьесах в равной мере – каждый герой выражается, по изумительному определению М. Горького, “самосильно”. На что он, герой, способен в своей речи – вот что решает, вот что создает его психологический портрет.

Когда же прямая речь одного героя, сплетаясь или сталкиваясь с другими голосами, перерастает в диалог или полилог, который, помимо направленности на свой внутренний предмет, сам выступает как непрерывный диалог писателя с читателем, возможности для его анализа заметно расширяются – но и усложняются.

Вопрос о диалоге в произведении У.Голдинга “Повелитель мух” очень непрост. Хотя диалогическая речь в составе повествования и включена в общий монологический контекст авторской речи, тем не менее, противопоставленность (либо сопоставленность) разговора персонажей повествовательному стилю всегда ощутима. От строения повествовательной речи зависит строй диалога. Голдиновский диалог стремится быть имманентным воспроизводимому культурно-историческому контексту. В речи действующих лиц напряжены приемы культурно-бытовой и социально-характерологической дифференциации, что придает реалистичность диалогическому стилю.

Однако зачастую писатель никак не может расстаться со своим героем, и речь героя, его интонация, его манера выражаться окрашивает, так или иначе, и собственную авторскую речь писателя. Он долго еще идет на речевой волне своего героя.

Тем не менее, подобная степень проникновения особенностей строя речи героев в авторскую речь и наоборот наблюдается у Голдинга в романе “Повелитель мух” далеко не со всеми действующими лицами. Порой неожиданная в детях “взрослость”, серьезность, оформленная в тексте в виде сложных, логически стройных предложений выдает настоящего автора всех этих мудрых слов и мыслей. Происходит внутренне слияние авторского и персонажного начал практически только в речи таких героев, как Ральф, Саймон, реже Хрюша. “The rules are the only thing we’re got“ [II, 1, c.167],– говорит Ральф или автор устами своего героя. А вот что говорит Джек своим охотникам, и его слова дистанцированы от автора, в его речи звучит его собственные, джековские интонации, грубая сила, неуемность: ­­­­­­“Bollocks to the rules! We’re strong – we hunt! If there’s a beast, we’ll hunt it down! We’ll close it in and beat and beat and beat!” [II, 1, c.167]

Голдинговскому диалогу присущ повествовательный характер. В романе ощутима тенденция к разносубъектной драматизации самого повествования, превращения монолога автора (авторской речи) в “полилог”. Тогда в авторском повествовании начинают звучать разные голоса. В романе “Повелитель мух” мы наблюдали именно такое переплетение разных субъектных планов, разных углов зрения в повествовательном стиле. Нам выпадает уникальная возможность взглянуть на мир глазами совершенно непохожих людей: Ральфа, Саймона, Хрюши, а иной раз – дикарей.

Отдельные части диалога рассматриваются как прямая замена повествования и переводятся затем на язык повествования, нейтрализуются им. Например, развернутый диалог из восьмой главы, представляющий разгорающуюся ссору между Ральфом и Джеком, практически полностью устраняют необходимость авторского вмешательства с целью описания конфликта, противостоящих сторон, развития событий, поскольку все это содержится в диалоге. Более того, необходимая форма повествования – посредством диалога – способствует драматизации самого повествования , его усиленной экспрессивной окраске.

Автор, во первых, учитывает возрастные особенности своих героев – школьников, о чем подробно говорилось в предыдущем пункте.