158694 (Проблемы смысла жизни, смерти и бессмертия в духовном опыте человека), страница 3

Православный богослов В. И. Несмелов писал: «Ведь физическая смерть человека является не переходом в новую жизнь, а последним моментом действительной жизни. Этого рокового смысла смерти никогда и ни в каком случае не может изменить вера в бессмертие человеческого духа, потому что если по смерти человека дух его и будет существовать, то жить-то человеческой жизнью он все-таки не будет».

Социальное и юридическое признание эвтаназии — это разрушение общественных позиций медицины и моральных оснований врачевания.

Сохранит ли медицина свои социальные позиции, когда система здравоохранения «породит» институт смертеобеспечения? Не чреват ли отказ от последовательного исполнения принципа сохранения и поддержания жизни изменением моральных основ врачевания, от которых в немалой степени зависит результативность лечебной деятельности? Не обречены ли врачи, обеспечивая «достойную смерть» пациенту, на резкое умаление своего собственного достоинства, так как эвтаназия — это превращенная форма убийства и самоубийства одновременно, какие бы благовидные образы своего оправдания она ни принимала. Отрицательное отношение христианства к самоубийству известно. Церковь отказывает самоубийцам в погребении по христианскому обряду. Н. Бердяев полагал, что «в этой жестокости и беспощадности есть своя метафизическая глубина». Эта метафизическая глубина обнаруживает себя не только в апофатических принципах богословия, но и в мире социальной жизни. Жестокая справедливость христианского отношения к самоубийству вообще, и к эвтаназии в частности, связана с реалиями социального бытия человека. А они представлены не только субъективными желаниями и провозглашаемыми правами, но и объективными закономерностями, которые уже известны культуре. Социальное и юридическое признание эвтаназии не сможет освободить человечество от болезней и страданий. Но стать мощной самостоятельной причиной роста самоубийств, и не только по мотиву физических страданий, может. Выход самоубийства с уровня более или менее часто повторяющихся индивидуальных случаев на уровень морально допустимой социальной практики может принять эпидемические черты, особенно, если принять во внимание известную всем культурам «заразительность» идеи самоубийства. Э. Дюркгейм, фиксируя рост самоубийств в обществе, называл это явление «духовной эпидемией», которая свидетельствует не о поверхностном недомогании, а о «глубокой испорченности» общества. Чем определяется этот негативизм? Христианской системой отсчета? Безусловно. Но сама христианская система отсчета не появляется произвольно. Она корнями, тесно, онтологически переплетена с человеческой жизнью. Ф. Ницше признавал, что одна из причин социального признания христианства коренилась именно в его бескомпромиссной борьбе с «неуемной жаждой самоубийства, ставшей столь распространенной ко времени его (христианства — И. С.) возникновения».

Знает ли культура другие системы отсчета? Да, конечно. Это, прежде всего язычество, буддизм, атеизм. Тит Ливии описывает то величавое спокойствие, с которым галльские и германские варвары кончали с собой. В языческой Дании воины считали позором закончить свои дни от болезни в постели. Известна истории и готская «Скала предков», с которой бросались вниз немощные старики. Об испанских кельтах Дюркгейм сообщает: «Как только кельт вступает в возраст, следующий за полным физическим расцветом, он с большой нетерпеливостью переносит свое существование и, презирая старость, не хочет дожидаться естественной смерти, своими руками кладет он конец своему существованию». Обычаи, которые предписывали престарелому или больному человеку покончить с жизнью, в случае их неисполнения, лишали его уважения, погребальных почестей и т. д. Это «свободное» на первый взгляд, действие, было на самом деле достаточно жестко регламентировано в языческих сообществах.

Исследуя явление самоубийства в древних культурах, Дюркгейм приходит к выводу о его чрезвычайной распространенности, при этом на первом месте среди всех возможных мотивов самоубийства стоит самоубийство по причине преклонного возраста и болезней.

Языческие возрастные и физиологические «критерии» для самоубийства практически отсутствуют в буддизме, где отречение от жизни само по себе любым человеком считается «образцовым». Самоубийство в буддийской культуре является видом религиозного обряда, и это не удивительно, ибо высшее блаженство и желанная цель жизни находится вне этой жизни — в «небытии» (нирвана). Виды самоубийства в буддийской культуре различны. Их выбор зависит от конкретной секты, страны, эпохи. Это и голодная смерть, и утопление в водах священных рек, и вспарывание живота своего своими собственными руками.

Атеизм — еще одна мировоззренческая система, находясь в рамках которой невозможно не признать правомерность самоубийства, если строго следовать ее исходным принципам и нормам. Среди них: человек создан для счастья, исполнения желаний, наслаждений и т. п., человек не должен страдать. Для реализации этих исходных принципов все средства хороши, в том числе убийство и самоубийство. Тем более, что человек — самодержавный властелин собственного тела и души, право которого на предельную самодетерминацию — высшая ценность атеистического мировоззрения. Принцип абсолютного индивидуального права человека устраняет все препятствия, сдерживающие людей от самоубийства.

Современное атеистическое мировоззрение определяет себя как прогрессивное, так как не стоит на месте, идет вперед, соответствует научно-техническим достижениям. В случае с «правом на достойную смерть» это прогрессивное «движение вперед» явно меняет свое направление, возвращаясь к языческим, варварским принципам «достоинства». На историческом фоне христианской культуры это возвращение принимает форму «новых» современных ориентации.

Э. Дюркгейм, характеризуя ситуацию начала XX века полагает, что «новая» мораль, если не советует и не предписывает самоубийства, то, по крайней мере направляет в его сторону человеческую волю, внушая человеку, что жить надо возможно меньше.

В работе «Смертобожество» (1925-1926) А. К. Горский и Н. А. Сетницкий приходили к выводу, что «вообще же в вопросе о жизни и смерти возможно или совместное с жизнью наступление на смерть, или индиферентное отступление от жизни. Степени отступления различны в разные времена и в разных условиях. Путь же отступления схематично выглядит так; от Православия — католицизм, от Церкви — протестантизм, от Христа — мистика и рационализм, от религии — атеизм, от всякого долженствования — аморализм, от самой жизни — самоубийство. Постепенный отказ от общего дела человечества по борьбе со слепыми силами распада приводит к «окончательной стадии отступления», коей является» принципиально провозглашаемое индивидуальное или коллективное самоубийство как отказ от жизни».

В данном случае показательна та динамика, с которой возрастает число самоубийств в современном прогресивном обществе. Э. Дюркгейм сообщает, что за 50 лет (2-й половины XIX века) оно утроилось, учетверилось, даже упятерилось, смотря по стране. Он полагает, что можно зафиксировать «связь между прогрессом просвещения и ростом числа самоубийств, что одно не может развиваться без другого». Анализируя статистику самоубийств, он приходит к выводу, что общепринятые предполагаемые мотивы самоубийств (нищета, семейное горе, ревность, пьянство, физические страдания, психические расстройства, отвращение к жизни и т. п.), которым приписывается самоубийство, «в действительности не являются его настоящими причинами». К настоящим причинам, превращающим человека в добычу монстра самоубийства, Дюркгейм относит вполне определенные черты общества, а именно: состояние морального распада, дезорганизации, ослабление социальных связей человека, разрушение коллективнго состояния сознания, т. е- религиозности.

Христианское вероисповедание, а также иудаизм и ислам, дают меньший во всех отношениях процент самоубийств. Причем среди самих христианских вероисповеданий характерны такие числа: «Католические кантоны независимо от национальности их населения дают в 4 или в 5 раз меньше самоубийств, чем протестантские. Следовательно, влияние религии так велико, что превышает всякое другое». При этом Дюркгейм объясняет это число не степенью интенсивности веры в Бога или бессмертие души. Определяющими оказываются два фактора: интенсивность организации церковной коллективной жизни (в протестантизме она практически сведена к минимуму) и принцип автономии и личной свободы (в протестантизме он явно доминирует не только по отношению к индивидуальной мысли, но и по отношению к индивидуальной воле, к установившимся обычаям). В любом случае примечательно, что религиозная мораль и обычаи — это духовная сила, регулирующая «физику» поведения человека и сдерживающая «физиологию» его импульсов.

Христианское моральное отношение — человеческое сопереживание страданию — в свое время победило языческое самоотвержение. Движение врачей, противников эвтаназии, с их принципом «врачам в обществе должно быть запрещено, убивать» — современная и конкретная консервативная позиция, которая противостоит сегодня многочисленным и разнообразным формам неоязычества. Вряд ли сегодня можно говорить о победе консервативной позиции, но сдержать натиск «рацио-гуманно-милосердных» форм оправдания эвтаназии — ее реальная задача.

3 Эвдемонизм

Представители эвдемонизма утверждали, что счастье является высшей целью человеческой жизни. Таков был один из основных принципов древнегреческой этики, тесно связанной с сократическим идеалом внутренней свободы личности, ее зависимости от собственного внутреннего мира. Таков же был и эпикурейский вариант интерпретации смысла человеческой жизни.

В противовес этой версии стоики учили, что жизнь человека драматична, подчас окрашена в трагические тона. Удел человека — мужественно вести себя перед реальной угрозой беды, катастрофы, лишения, смерти. Чем это обусловлено? — Тем, что смысл жизни, по мнению стоиков, определен природой мироздания, велением Творца, законами социальной истории.

Русские религиозные философы, как уже отмечалось, считали, что нравственное достоинство человека и его нравственная свобода определяются не тем, как он сам понимает нравственность и свободу, а тем, как это предустановлено свыше. Получалось, что человек должен подчинять свою жизнь поставленной ему запредельной целью. Свобода же дает ему возможность подчинить свою жизнь верховному благу.

В Европе место и перспективы человека в мире, стратегию его поведения и высшие цели определяла христианская мораль. Согласно христианству, человек должен стать внутренне свободным,- достойным свободы и вечной жизни. Религиозный смысл земной истории человечества заключается в искуплении и в спасении мира. Философы эпохи Возрождения во многом отступили от этих принципов. Они полагали, что смысл человеческой жизни надо искать в самом человеческом существовании, а не в божьих «распоряжениях». Кант при истолковании смысла жизни обращался к обязательным нравственным законам, нравственно-разумной природе человека, одинаковой у всех. В философии Гегеля человеческая жизнь лишь в том случае обретает смысл, если она служит орудием саморазвития и самопознания человеческого духа.

В современных социальных теориях смысл жизни по-прежнему нередко усматривается в реализации внеисторических, т.е. божественных, задач либо, напротив, в достижении потребительских стандартов и индивидуального благополучия. Некоторые философы провозглашают бессмысленнось и абсурдность любой деятельности ввиду отсутствия в ней какой-либо очевидной направленности. Отдельные философы вообще отрицают возможность достоверного точного ответа на вопрос о том, в чем же включается смысл жизни.

Оказывается, что эта проблема весьма зависит от сущности человеческой природы. Многих философов тревожит тот факт, то XX в. продемонстрировал разрастание агрессии и насилия, обнажив феномен разрушительности в. человеке. Фромм не случайно назвал свою работу «Анатомия человеческой деструктив-ности», он показал, что ценность жизни может ускользать от человека...

Что касается другой тенденции, сторонники которой отрицают, что человек обнаруживает огромное, неистребимое жизнелюбие, то эту тенденцию мы наблюдаем у любой живой материи вокруг нас: у травы, которая сквозь камни ищет свой путь к свету и жизни; у животного, которое борется до последнего, тобы избежать смерти; у человека, жизнелюбие которого подчас побеждает тяжкие недуги, причем как индивидуальные, так и социальные.

По мнению Фромма, любовь к жизни лежит в основе различных версий гуманистической философии. Эти версии, считает философ, хотя и имеют непохожие системы понятий, проникнуты тем же духом, что и философия нидерландского мыслителя Венедикта Спинозы (1632—1677). Они утверждают: здоровый человек любит жизнь, печаль является грехом, а радость — добродетелью; цель человеческой жизни — ощущать влечение ко всему живому и отказываться от всего мертвого и механического.

Многие философы ставили вопрос о развитии любви к жизни, о свободе созидания, о создании необходимых предпосылок для полного обретения смысла жизни. В этой системе рассуждений подчеркивалось величие человека, благородство его натуры, способность откликаться на чужую боль, трепетно относиться к жизни в целом.

Но мыслители не могли не обратить внимание и на способность человека губить жизнь. Современные открытия в области философии заставляют человеческое сообщество с большим тщанием продумать эту проблему. Природа задала нам мучительную трудно разрешимую загадку: как объяснить тот факт, что среди нас есть нелюди, о чем мы действительно начинаем догадываться. Мы еще не знаем, как быть с этим открытием. Конечно, можно рассуждать следующим образом: раз они не такие, как мы, их надо уничтожить. Но не исключено, что это голос той же самой криминальной крови.

Иной может сказать: что тут особенного, так было всегда, Разве толпы в Древнем Риме не рукоплескали, когда гладиаторы убивали друг друга? Язычникам не доставляло неизъяснимую радость, когда первых христиан, завернутых в промасленные ткани, превращали в пылающие факелы? Подобные примеры говорят о том, что человеческая жизнь редко в истории представляла собой особую ценность.

Но можно выстроить и другой ряд примеров. Н. Кузанский проповедовал религиозную терпимость по отношению ко всем людям. Многие философы учили, что любовь — это краеугольный камень всего творения. Этики отдавали предпочтение альтруизму — способности любить другого человека и бескорыстно помогать людям. Человечество с презрением осуждает палаческие идеи и практику истребления людей.

Сегодня среди философов обсуждается еще одна версия происхождения человека. Оказывается, неандерталец вовсе не является прямым предком человека. Эволюционная нить живого и разумного много раз прерывалась. Путь к мыслящему человеку не раз заходил в тупик. Известный отечественный психолог Б.ф. Поршнев считал, что человека как единого вида просто нет, Внутри человеческого скопища, полагал он, существует по крайней мере два совершенно разных подвида с противоположными психогенетическими комплексами: подавляющее большинство составляют стадо, а остальные — это хищники... Согласно данной теории, прачеловек был плохо укоренен в природе, он не был хищником. Однако внутри предчеловеческого рода произошла какая-то катастрофа. Мы не знаем ее природы, но в результате получилось так, что человекообразные животные стали поедать себе подобных. Сформировался хищный вид — сверхживотное. Этот вид составляли предки первоубийц и людоедов. К ним примкнули агрессивные приспособленцы. Они стали подражать сильным животным, которые не знают ни угрызений совести, ни жалости, ни нравственных терзаний. Жестокость и хитрость — вот их козыри... Ницше еще в прошлом веке обнаружил такие оттенки у людей. Он отметил стадное поведение большинства людей и бросающиеся в глаза проявления хищности у властителей. В чем смысл этого прозрения? Можно предположить, что и в современном человечестве существуют люди с противоположными психофизиологическими генотипами. Не зря иные философы утверждают, что власть — это обнаружение хищного поведения.

Появление столь удручающей картины сразу вызывает естественное желание улучшить человеческую природу. Может быть, проще выявить этих нелюдей еще до того, как они совершили преступление, и отстрелять их? Один из исследователей, Б.А. Диденко, предлагает именно такой путь. Он даже показывает, что отдельные народы, которые бессознательно прошли этот путь «очищения», уже близки к благоденствию...