Министерство высшего образования

Карельский государственный педагогический университет

Филологический факультет

Кафедра литературы

Контрольная работа по курсу:

«Русской литература второй половины 19 в.»

Тема:

«Литературные реминисценции в творчестве А.П. Чехова»

(на примере произведений А.П. Чехова «Скрипка Ротшильда» и А.С. Пушкина «Гробовщик»)

Выполнила:

Студентка 4 курса ФФ ЗО

Зайцева И. М.

Проверил:

Матюшкин А. В., доцент, к.ф.н.

Петрозаводск, 2006

Антон Павлович Чехов (1860 – 1904) выступил как преемник и продолжатель лучших реалистических традиций русской литературы. Глубокое воздействие оказало на Чехова творчество М. Ю. Лермонтова, писавшего об "остылости" души современного человека. Отмечалось также, что в пьесах И. С. Тургенева были подготовлены некоторые особенности драматургии Чехова с её скрытым лиризмом.

Значимое место среди предшественников и современников в творческом сознании Чехова занимал Л.Н. Толстой, гениальными художественными созданиями которого он неизменно восхищался. Определение Толстого - "Чехов - это Пушкин в прозе" ("Ежемесячный журнал для всех".- 1905.- № 7.- С. 427) помогает понять ту роль, которую сыграли поэтические уроки А. С. Пушкина, его стремление к гармонической целостности и ясности, музыкальности, его совершенное чувство ритма, по-своему преломленное Чеховым - прозаиком и драматургом.

Творчество Чехова связано с творчеством Пушкина непрерывной нитью. Многочисленные скрытые и явные реминисценции, пронизывающие повествование в «Скрипке Ротшильда» («Русские ведомости».-1894.- 6 февраля) заслуживают внимательного рассмотрения, так как именно они формируют, усложняют и укрупняют образы и ситуации художественно-публицистической прозы Чехова этого периода.

В произведениях Чехова разных лет пушкинские «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» отозвались рядом творческих трансформаций.

Между «Гробовщиком» А.С. Пушкина и рассказом о гробовщике Якове Бронзе («Скрипка Ротшильда»), сопоставление задано как бы изначально.

Заметим, что название рассказа Чехова имеет оксюморонное значение: «Скрипка Ротшильда» – это совмещение несовместимого: скрипка – символ искусства – и Ротшильд – символ богатства – связываются в одно целое. Поэтика названия чеховского рассказа родственна поэтике названий «маленьких трагедий» Пушкина. (ср.: «Каменный гость», «Скупой рыцарь» и др.)¹

Для Пушкина тема «гробовщика» уже имела свою традицию, о чем он вспоминает в начале повествования: «Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробовщиков людьми весьма веселыми и шутливыми… Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и вынуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Анриян Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив» ² (82)

Таким образом, Пушкин создавая своего гробовщика, вступает в спор с литературной традицией. Его герой становится одновременно и субъектом действия и объектом художественного познания автора. Пушкин, с одной стороны, как бы намеренно упрощает своего героя, лишая его возможности сознать всю экстраординарность своей профессии. По отношению к своему делу Андриян выглядит необыкновенно прозаичным. Но с другой стороны, автор по-своему усложняет образ, ставя неостроумного человека в остроумное положение. Мрачный характер героя в противовес веселому нраву традиционных могильщиков, уже не выглядит психологической случайностью, но развертывается в устойчивый комплекс жизненного поведения героя в целом ряде реалистических мотивировок.³

Для Чехова традицией были уже, с одной стороны, Шекспир и Вальтер Скотт, а с другой – Пушкин; из двух традиций Чехов выбирает пушкинскую: характер его героя в точности повторяет нрав Андрияна. «Скрипка Ротшильда» начинается прямо с размышления героя: «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало». И поэтому «Яков никогда не бывал в хорошем расположении духа…⁴ »(297)

Яков Иванов, также как и Андриян Прохоров, вводится в рассказ в определенный момент жизни с соответствующей предысторией. Жил он «в небольшой старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать, гробы, верстак и все хозяйство» (297). Пушкинские гробовщик «в течение осемндцати лет» тоже жил в «старой лачужке» . И в описании жилища героя находим почти те же детали, что и у Чехова: «кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать», «изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера». Правда, благосостояние Андрияна, соответствующее началу сюжетного действия, несомненно, выше положения чеховского героя. Рассказ Пушкина начинается с того, что гробовщик перебирается из «старой лачужки» в новый «желтый домик», «купленный им за порядочную сумму». Однако, различие в данном случае лишь только усиливает впечатление сходства. Материальной положение героев, зависит не от их личных качеств, а целиком – от объективных условий жизни. Описывая незавидное положение своего героя, Чехов делает одну существенную оговорку: «Если бы Яков Иванов был гробовщиком в губернском городе, то, наверное, он имел бы собственный дом и звали его Яковом Матвеичем; здесь же, в городишке, звали его просто Яковом, уличное прозвище было у него почему-то Бронза, а жил он бедно, как простой мужик» (297).

Герой Пушкина живет в думах о «неминуемых расходах, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти»(82).

Из одного пушкинского слова - «убыток», вырастает характер чеховского героя: «Яков никогда не бывал в хорошем расположении духа, т.к. ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки… Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам…» и т.д. (298). Подсчитывая убытки, он с сожалением вспоминает: «Полицейский надзиратель был 2 года болен и чахнул, и Яков с нетерпением ждал, когда он умрет, но надзиратель уехал в губернский город лечиться и взял да там и умер… Вот вам и убыток…» (298)

Если пушкинский гробовщик Андриян хотел возместить убытки за счет купчихи, то гробовщик Чехова «с нетерпением ждал» смерти полицейского. И в том, и в другом случаях присутствуют момент сознательного ожидания смерти людей. Но инстинкт наживы в герое Чехова получает свое крайнее выражение

Н.Я. Берковский писал об Андрияне Прохорове, что он «ведет свою войну с городом в мирных, зауряднейших условиях; роль его в том, чтобы быть врагом города» - «по неизбежным требованиям своей профессии». «Перед Анрианом нет людей, перед ним одни клиенты» ⁵ - писал Берковский, и пример отношения Андрияна к людям как клиентам – ожидание смерти купчихи Трюхиной, для которой гроб заготовлен при ее жизни.

О Якове Бронзе надо добавить, что, поначалу определившись в своей враждебности по отношению к городу, где так редко умирают, Яков в своих размышлениях об убытках доходит до вражды по отношению ко всему устройству жизни, общему миропорядку. В думах о пропавших капиталах тяжелеет ум и черствеет душа. Яков Бронза мертвого человека ценит дороже, чем живого и постепенно он и вовсе теряет интерес к людям. И это определяет его поведение с самым близким человеком, Марфой, с которой прожиты многие годы. Чехов показывает, как герой заставляет жену цепенеть от страха, а за несколько дней до ее смерти, «сообразив», что в ближайшие праздничные дни нельзя будет работать, взяв свой железный аршин, подошел к старухе и снял с нее мерку. «Потом она легла, а он перекрестился и стал делать гроб» (301).

В последние часы Марфы Яков думает о ней, как о клиентке, а до этого не думал о ней вообще. Теперь у него появился профессиональный интерес, делает гроб («Хорошая работа!»), а затем со вздохом заносит 2 рубля 40 копеек в свою книжку в статью убытков. Бронза смотрит на мир сквозь бухгалтерские счета. Даже пробудившееся у него в конце рассказа ощущение красоты внешнего мира не мешает ему оценивать эту красоту с точки зрения материальной выгоды: «он недоумевал, как это вышло так, что за последний срок или пятьдесят лет своей жизни он ни разу не был на реке, а если, может, и был, то не обратил на нее внимания? Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк».(303)

И Пушкин и Чехов в своих произведениях достигают одного итога: преодоление отношения к людям, как к клиентам, и в результате – очеловечивание героев. Только у Пушкина это показано как результат, а у Чехова – как процесс.

Сознание захмелевшего Андрияна раздваивает действительность на явь и вымысел, когда же они снова совпадают и мир становится единым, герой уже не тот, что прежде. «Гробовщик» начинается с угрюмости Андрияна, а заканчивается его веселым настроением. Если судить о герое по первым строчкам, то можно предположить, что только смерть купчихи способна привести его в хорошее расположение духа. Но в конце истории оказывается, что Трюхина жива, и гробовщик становится весел и даже рад, что похорон не было. Его мысли обращены теперь не к смерти и клиентам, а к живым и близким: “скорее чаю, да позови дочерей”- последние слова повести (87).

В видении после похорон жены Марфы Якову «какие-то морды шепчут ему про убытки: «Вечером и ночью мерещились ему младенчик, верба, рыба, битые гуси, и Марфа, похожая в профиль на птицу, которой хочется пить, и бледное, жалкое лицо Ротшильда, и какие-то морды надвигались со всех сторон и бормотали про убытки» (304). В размышлениях прозаического чеховского гробовщика появились надвигающиеся морды как отголоски видений пушкинского гробовщика. Якова Бронзу обступают его «материализованные» мысли, как Андрияна – его «клиенты», пришедшие на новоселье, и возникает та же «дьявольщина» наваждения. Младенчик, верба – это из воспоминаний Марфы о прошлом, которым Яков не верил и говорил: «Это тебе мерещится» (301). Этот мир, которого для Якова будто и не было, но ночью он сам об этом вспоминает, и ему тоже начинает мерещиться: «Вечером и ночью мерещились ему младенчик, верба…» – до надвигающихся морд. Раздвоившееся сознание Якова создает двоемирие с пушкинскими предметами: реальность убытков и наваждением, именуемым у Пушкина «дьявольщиной»

В рассказе Чехова с наваждения начинается процесс преображения Якова. Постепенно он вспоминает то одно, то другое из прошлой жизни с Марфой, когда их связывала что-то человеческое. Так он выходит на новый уровень отношений с людьми, что показано как итог на примере его изменившихся отношений с евреем Ротшильдом. Итог тем более знаменательный, что Ротшильд был для него самым ненавистным из людей. Ротшильд впервые становится интересным Якову как человек – и даже не просто человек, а «брат». «Захворал, брат», - говорит ему Яков, и это слово в чеховском тексте особенно полновесно: оно делает невозможным упоминание уличного прозвища гробовщика, которого теперь в рассказе называют только Яковом. Яков перестает быть «Бронзой», очеловечивается, и тому дается свой ряд примет: он плаче, говорит с Ротшильдом «ласково» и т.д. Под «бронзой» обнаруживается душа, которая потом переходит в музыку и остается жить в печальной мелодии, продолжающей звучать в городе.

Пушкин в повести «Гробовщик» деромантизировал своего героя, внешне «упростил» его, найдя в этом упрощении свою сложность. Чехов, наоборот, пушкинскую простоту усложнил своим пониманием человека. К мрачной натуре Якова Бронзы, родственной натуре Андрияна Прохорова, Чехов добавляет как бы случайно и вовсе немотивированную черту: музыкальность. Но именно эта случайная черта становится необходимой, неотъемлемой сущностью характеристики героя. Совмещение гробовщика и скрипача в личности Бронзы кажется неожиданным. Но в то же время оно, в принципе, и не ново. Н. Я. Берковский приводит пример могильщика Мортсгея из «Ламмермурской невесты Вальтера Скотта⁶. Мортсгей по совместительству еще и музыкант, он работает на крестинах, свадьбах и на похоронах. Ему все равно, чем заниматься, лишь бы платили. О своем гробовщике Чехов говорит как будто то же самое: «кроме мастерства, небольшой доход приносила ему также игра на скрипке» в любительском оркестре.(297) Однако по-настоящему, как музыкант, Бронза раскрывается не в оркестре Шахкеса.

Игра Якова на скрипке имеет еще и бескорыстный, и сугубо личный план. Он играет на скрипке не только для денег, но и для себя. У Бронзы устанавливаются какие-то особые, интимные отношения со скрипкой: «Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук и ему становилось легче» (298). Характерна принно-следственная зависимость: обращение к скрипке вследствие «мыслей об убытках». В игре на скрипке Яков находит утешение в жизни. И в то же время в скрипке проявляется духовность героя.

В рассказе взаимодействуют две противоположных темы: темы денег, убытков и темы искусства, музыки. В экспозиции речь о скрипке идет лишь в русле размышлений Якова о своем малом достатке и лишь коротко сообщается скупая подробность: он хорошо играл на скрипке русские песни. На протяжении всего повествования, вплоть до заключения, доминирует первая тема, передающая обычное состояние Якова.

Но постепенно в Бронзе над меркантильными соображениями берут верх красота, искусство, талант скрипача («играет жалобно и трогательно», «печально поет скрипка»), а над слепой ненавистью и злобой – любовь к людям, чувство справедливости, сострадания. И в финале безраздельно господствует тема человеческого страдания, осознаваемая героем как его собственная вина. Перед смертью он завещает единственное, что у него есть дорогое, свою скрипку, Ротшильду. Затравленный бедняк Ротшильд, носящий по иронии судьбы фамилию известного богача, становится обладателем такой ценности, которая превышает богатство его однофамильца. Этот смысл заключен в заглавии «Скрипка Ротшильда». Бедняк Ротшильд дарит людям музыку, и дар этот потому бесценен, что достался ему самому в наследство от такого же бедняка, как он, - несостоявшегося талантливого скрипача Якова Бронзы.

Скрипка – сначала лишь деталь, штрих к образам Бронзы и Ротшильда. Но эта деталь, войдя и в заглавие, обретает в контексте всего рассказа обобщающее, символическое значение.

Концовка рассказа – своего рода послесловие (рассказ о скрипке, на которой Ротшильд по просьбе слушателей часто играет мелодию, услышанную им от Бронзы) – представляет собой мысль громадного филосовско-нравственного содержания. Мысль эта – страстная тоска людей о жизни, достойной человека; скорбное раздумье о настоящем, полном страданий, мысль о единении людей в одном чувстве, очищенном от скверны жалких эгоистических стремлений, подающих руку друг другу⁷.