157423 (Фазы этноэволюции), страница 2

При всех особенностях этнических культур, по многим показателям можно найти как единство между прагматической и чувственной культурами, по Сорокину, представляющими единую чувственную культуру, так и патриархальной (идеалистическая культура) и идеациональной соответственно. Поэтому, при некотором упрощении, их вполне можно объединить. Приведем, в несколько упрощенном виде, некоторые характеристики, отличающие эти культуры (см. таблицу 4).

Таблица 4. Характерные императивы развития прагматической и чувственной культур, в сравнении с таковыми идеациональной и патриархальной культур

Сорокин, подобно Шпенглеру и Гумилеву, задает слишком жесткие временные рамки в развитии культур. У всех этих авторов, с небольшими вариациями, срок исторического развития культуры либо этноса, колеблется в пределах XII–XIV веков. Даже если рассматривать только крупнейшие культуры, что уже не совсем корректно, то и тогда вариабельность может колебаться от нескольких веков до нескольких тысяч лет, и это, разумеется, исключая все формы насильственного ухода со сцены мировой истории. В малых этносах вариабельность еще выше. Малые народы могут развиться до уровня макроэтноса и успеть за свою историю разменять не одно тысячелетие, а могут попасть под покровительство зрелой чувственной культуры и, быстро развившись и деградировав до ее уровня, вместе с ней уйти со сцены, так и не пожив свой положенный срок. Крупным этносам это практически не грозит в связи с их численным превосходством, поэтому они, как правило, больше склоны к интеграции. Во всех случаях старение этноса ускоряется в спокойные времена, когда внешние и внутренние вызовы минимальны, и может замедляться, либо даже обращаться вспять в период войн и смут. Война – это, пожалуй, самый бессмысленный и безнравственный способ омоложения нации. Реликтовые этносы, живущие в безвременье, вообще законсервированы в своем развитии и могут существовать в таком состоянии теоретически сколь угодно долго, разумеется, при условии стабильности их ареала. Есть и более естественный способ вырваться из пут старения, а с ней распада и деградации этноса – это законсервировать рост материалистических начал, сконцентрировавшись на началах духовных. Ведь только сознание, будучи мощным эктропийным [45] фактором, не платит за свою эктропийность хаотизацией окружающей среды, и именно поэтому сознание не ограниченно никакими внешними факторами и может развиваться теоретически бесконечно. Конечно, при условии, если его пластичность стабилизируется или будет расти в результате плюрализации. Поэтому сознание теоретически не подвержено разрушению, если мы сами не дадим возобладать над ним чувственным началам.

Интересно отметить, что Сорокин, обличающий науку чувственной культуры в ориентировании только на утилитарно-позитивистские подходы в исследованиях, сам, в общем-то, часто довольствуется позитивистскими методами, ограничиваясь только констатацией фактов как данности, подтвержденной многочисленными табличными статистическими сводками. В частности, в изобилии предложенных фактов, действительно подтверждающих многие его выводы, автору так и не удалось найти раскрытие глубинных причин цикличности развития культур, механизмов и движущих сил, порождающих развитие культур именно по такому сценарию. Сорокин, в частности пишет: "Ни одна из форм культуры не беспредельна в своих созидательных возможностях. Когда созидательные силы исчерпаны и все их ограниченные возможности реализованы, соответствующая культура и общество или становятся мертвыми и не созидательными, или изменяются в новую форму, которая дает новые созидательные возможности и ценности. Все великие культуры, сохранившие творческий потенциал, подвергались как раз таким изменениям" [94, c.433]. Значит, все дело именно в творческом потенциале, который каким-то образом растрачивается культурой. Такое объяснение тесно перекликается с точкой зрения Шпенглера, согласно которому угасание культуры начинается после того, как его душа реализовала все свои потенции [95], и Тойнби, у которого закат культуры связан с утратой созидательной силы творческим меньшинством [66]. Такое объяснение цикличности можно принять разумным только в качестве образной метафоры, истинные корни перерождения культур нужно искать глубже.

2. Первично патриархальная фаза развития этноса

Итак, этнос рождается тогда, когда группа людей начинает осознавать себя отличными от других аналогичных групп. И если эндогамия значительно выше в такой группе, нежели экзогамия, а также, что еще важнее, внутренние культурологические контакты превысят внешние, тогда можно сказать, что это именно этническая, а не субэтническая общность людей. В начальный период своего существования этнос еще не обладает устойчивым комплексом критериев этнической идентичности. Собственная национальная культура еще только формируется, антропологические различия, как и язык, слабо различимы от праобразующего этноса, от которого отпочковался новый этнос. Право на автономию в занимаемой этносом территории далеко не сразу признается праэтносом, которому не выгодны никакие потери. Другие народы видят в нем, первоначально, все тот же праэтнос. И что же остается? Остается этническое самосознание, которое изначально настолько высоко, что с лихвой компенсирует все прочие недостатки этнической идентичности. Это особенно важно в начальный период существования нового этноса, поскольку все еще велика возможность его ассимиляции праэтносом. Поэтому первично-патриархальная культура всегда интровертна по своей сути, ей нужно сохраниться, утвердиться, добиться признания другими народами, а уж потом можно подумать и об интеграции. Такая культура создает целый ряд мер, в том числе и законодательных, ограничивающих экзогамию. Очень часто это достигается путем смены вероисповедания. Все силы концентрируются на развитии собственного культурного наследия, и в первую очередь, собственного уникального языка, в котором особенно важно свести к минимуму языковые заимствования, а также закрепить культурологические отличия от праэтноса, чтобы свести к минимуму вероятность ассимиляции.

Патриархальная культура ориентируется в своем развитии на прошлое. Казалось бы, как еще только формирующаяся культура, у которой фактически и нет прошлого, может на него ориентироваться. Конечно же, патриархальная культура, задержавшаяся в своем развитии, может насчитывать и тысячу лет, но ведь есть еще молодые, только становящиеся патриархальные культуры. Дело в том, что этнос только тогда этнос, когда у него появляется свое прошлое. Этническое самосознание должно, прежде всего, ориентироваться на историю своего народа, какой бы короткой она ни была, а для только становящегося этноса это особенно важно. Поэтому, одним из условий выделения субэтноса в самостоятельный этнос является накопление собственного исторического достояния. Если же, волею судьбы, этнос сформировался раньше этого срока, в результате ответа на внешние вызовы или же политической изоляции, тогда патриархальное общество начинает ориентироваться на историю своего праэтноса, считая его своей историей и даже только своей. В любом случае, если не сформируется такой образ исторического, либо даже мифологического прошлого, этнос обречен. Такие общества Тойнби назвал традиционными, поскольку уже через несколько поколений формируется целый комплекс традиций, формирующих идейный, культурологический стержень этноса. Сохранение традиций играет наиболее значимую роль в таких культурах, в которых высок риск ассимиляции. Очевидно, что такой риск особенно высок в самых молодых, становящихся культурах. Именно в молодых культурах при этом отдается предпочтение уникальным традициям, отличающим новый народ от прочих. И если изначально, когда традиции только формируются, культура была направлена в будущее, то уже через несколько поколений культура концентрирует приоритеты не на формирование новых традиций, а на сохранение старых. Культура оборачивается вспять, в прошлое.

Как отмечает Энтони Смит, национальная идея концентрируется на вере в общих предков, в то, что когда-то их народ жил в "золотом веке", что их народ, когда-то имел огромные территории и богатейшую культуру и что надо верить в будущее возрождение [96]. Согласно Смиту, по такой схеме строится национальная идея практически всех народов. Однако, с нашей точки зрения, это далеко не так. Такая модель интеграции народов свойственна, главным образом, традиционным обществам. Традиции передаются от одного поколения другому, при этом часто их первоначальная прагматическая функция пропадает, но их ценность для народа все равно сохраняется и даже возрастает. Дело в том, что не столь важна практическая польза тех или иных традиций, гораздо важнее, чтобы они несли в себе уникальный культурологический этнический стержень "души этноса". Например, отказ от употребления свинины арабами и израильтянами был связан изначально с заболеванием трихинеллезом. И некоторые "правоверные" и поныне с готовностью от нее отказываются, забывая о гораздо более значимых религиозных запретах, ведь от свинины отказаться значительно проще.

Но в патриархальной культуре традиции – это не просто экзотические обряды на потребу туристам, они суть, зерно этноса, его осевой стержень, потеряв их, этнос тут же погибнет, ассимилировавшись другим народом. А для представителей патриархального этноса это быть может даже страшнее собственной гибели. О таких людях Гумилев пишет: "...каждый активный строитель этнической целостности чувствует себя продолжателем линии предков, к которой он что-то прибавляет. Для них характерно отсутствие личной заинтересованности. Они как будто любили свое дело больше себя. Но это не альтруизм: предмет их любви был в них самих, хотя и не только в них. Они чувствовали себя не просто наследниками великих традиций, а частицами оных. Люди этого склада встречаются во все эпохи, но в начальных стадиях этногенеза их значительно больше" [54, с.118].

Пока этнос не утвердился, новое может смыть волной космополитизма еще не окрепшую хрупкую структуру молодого этноса. Поэтому такая культура патриархальна, ориентирована в своем развитии на старшее поколение, а значит, прошлое, указывая ей путь в будущее, не позволяет радикально меняться. Период религиозного мракобесия и схоластики раннего Средневековья можно объяснить именно патриархальностью в то время еще молодых европейских этносов, одной из главнейших осей этнической преемственности в которых и была христианская доктрина.

Конфессиональность для патриархального этноса – это, прежде всего, средство самосохранения и экспансии, поскольку, как было рассмотрено выше, этнос расширяется не столько биологически, сколько посредством культурной экспансии, захватывая менее пассионарные этнические общности, независимо от того, насколько они биологически к ним близки. Поэтому конфессиональность в неидеациональных культурах является не столько сохранившимся островком идеациональности, сколько, не имеющей ничего общего с подлинной трансцендентальной духовностью, утилитарной защитной структурой этноса. Например, в Англии XV–XVI веков, тогда еще народа типично патриархального склада, понятие "англиканская церковь" было неотделимо от понятия "английская нация". В 1559 году будущий епископ Лондонский Джин Эйомер провозгласил, что Бог – англичанин и призвал своих соотечественников семь раз благодарить его за то, что они родились англичанами, а не итальянцами, французами или немцами [89]. Для них англиканская церковь фактически была не религией, а важнейшей этнической осью.

Такая культура, по сути, более агрессивна. Молодость закономерно агрессивней старости, к тому же она больше нуждается в самозащите. В своей вневременности и агрессивности она предстает перед культурами старыми как чуждый и опасный элемент, что вызывает встречную агрессивную реакцию, следствием которой может быть еще большая агрессия и резкий всплеск самосознания и националистических настроений. Поэтому к таким культурам требуется особенно тонкий и деликатный подход. Единственно возможной является политика пряника, политика кнута абсолютно неприемлема. Страны Ближнего Востока особенно остро ощутили агрессивность патриархальных культур Европы во времена крестовых походов. В результате зрелая чувственная культура ближневосточных народов была подорвана, так и не успев перерасти в культуру идеациональную. И кто знает, быть может, если бы ближневосточные этносы сумели сохранить основную ось своей тогдашней чувственной культуры, может, сейчас Европа не страдала бы от ближневосточного фундаментализма?

Впрочем, уровень агрессии сейчас несопоставимо ниже, чем во времена мрачного Средневековья, когда уничтожались целые народы. Поэтому ныне нас пугают многие вещи, происходящие в патриархальных культурах, несовместимые с гуманистическими принципами Нового времени. Не стоит только забывать, что они совсем другие и в чем-то даже лучше, поскольку не испорченны цивилизацией. И может быть, прав был Гордон, герой романа Джеймса Олдриджа "Герои пустынных горизонтов", считавший, что они гораздо свободнее и счастливее нас и не нужно им навязывать нашу демократию и материальную культуру, пока они сами этого не захотят. И все же такие культуры при тесных контактах с техногенными культурами быстро аккумулируют блага цивилизации. Но вот становятся ли они от этого счастливее?