157415 (Постмодернизм в науке, религии и философии)

Постмодернизм в науке, религии и философии

Л.А.Маркова

Понятие постмодернизма как такового чрезвычайно многогранно, и трудно дать ему сколько-нибудь точное определение. Заявленная в названии статьи тема тоже мало сужает это понятие, и поэтому я вынуждена уточнить, о чем же собираюсь писать. Меня будет интересовать прежде всего философия - ее трансформации во второй половине ХХ в., имевшие место при философском толковании науки и религии, а также при переосмыслении статуса философии как специальной области духовной деятельности, способов ее самоопределения. Из постмодернистских философских течений я буду ориентироваться прежде всего на философию Ж.Делёза, в которой, на мой взгляд, наиболее адекватно отражены острые проблемы науки и религии конца прошедшего столетия. Во всех трех случаях я предполагаю обнаружить некоторые общие тенденции изменений, которые и оправдают мое намерение рассмотреть философию, философскую интерпретацию науки и философско-теологическое содержание религии как обладающие общими признаками вхождения в эпоху постмодернизма. Мне будет важно показать, что именно философский анализ науки и религии обнаруживает появление в них некоторых особенностей, позволяющих говорить об их общем постмодернистском содержании.

Не слишком забегая вперед, я все-таки обозначу основное направление своих рассуждений. Я буду отталкиваться от тех преобразований, которые претерпели к концу XX в. субъект-предметные отношения, столь существенные для мышления Нового времени. Познавательное мышление предполагает существование природы как предмета исследования в качестве независимой от человека и его деятельности. Сохраняется ли этот тезис в основании науки к концу прошлого столетия? Преобразования именно в этой области можно рассмотреть как некоторый фокус, сосредоточение таких важных проблем, как проблема истины (действительно ли наука стремится к ее достижению?), проблема объективности знания (обладает ли научное знание объективностью в силу его соответствия предмету изучения?), проблема творчества (нельзя ли его интерпретировать как процесс социального конструирования результата?), проблема истории (в какой мере новое знание - в науке, в философии - генерируется из предыдущего, из истории, а в какой оно возникает как бы заново, на новом основании, причем его логическая связь с предыдущим становится проблематичной, знание “субъективируется” и приобретает черты культурно-исторического контекста?), проблема священных текстов в религии (что в них можно обнаружить, и если можно, то как, помимо их интерпретаций в контексте разных культур, языков и исторических эпох? сохраняется ли их “предмет” как религиозное откровение?), проблема логических отношений в философии (продолжают ли здесь работать такие понятия, как логическое обоснование, причинность в нововременном ее истолковании, снятие, диалог, сохраняются ли понимание философии как ее истории, ее познавательный статус и т.д.?). В статье будет предпринята попытка хоть в какой-то мере расшифровать некоторые из обозначенных выше проблем.

Наука

Мы имеем опыт развития естествознания в Новое время, который свидетельствует о том, что о науке можно говорить лишь в том случае, если предполагается существование независимого от познающего субъекта внешнего мира, природы. Только признание этого обстоятельства и делает возможным получение объективного знания, позволяет достичь истины, соответствия научных результатов тому, что изучается [1]. Но в то же время имеются бесчисленные высказывания и самих ученых, и философов, и социологов, и специалистов в других областях знания о том, что в XX в. наука претерпела радикальные изменения, что изменился сам тип научной рациональности [2]. Но если это действительно так, то можно ли говорить о фундаментальных изменениях в научном мышлении и при этом сохранить основную характеристику классической науки (направленность научного исследования на внеположенный, независимый от человека предмет познания)? Или, может быть, изменения действительно настолько радикальны, что вообще о науке говорить не приходится, науке пришел конец?

Вспомним для начала мнение на этот счет одного из величайших физиков ХХ в. В.Гейзенберга. Он писал, что квантовая механика выдвинула серьезные требования, “пришлось вообще отказаться от объективного - в ньютоновском смысле - описания природы” [3]. Или в другом месте: “Если в наше время можно говорить о картине природы, складывающейся в точных науках, речь, по сути дела, идет уже не о картине природы, а о картине наших отношений к природе. Старое разделение мира на объективный ход событий в пространстве и времени, с одной стороны, и душу, в которой отражаются эти события, - с другой, иначе говоря, картезианское различение res cogitans и res extensa уже не может служить отправной точкой в понимании современной науки” [4]. Как видим, Гейзенберг выводит за пределы основания квантовой механики тезис о противостоянии субъекта и предмета и исходя из этого считает неизбежным отказ от объективного описания природы, по крайней мере в ньютоновском смысле.

Развитие философии и истории науки в ХХ в. явно тяготело к признанию все большего значения субъектного полюса в познавательной деятельности. Начиная с Т.Куна, даже уже с А.Койре, научное знание все глубже погружается в контекст истории, культуры, научного сообщества как социального образования. История и философия науки по своей проблематике постепенно совмещаются с социологией, общие для этих трех дисциплин проблемы решаются социологическими средствами. В связи с этим появляется угроза релятивизации научного знания, его содержание теперь определяется не природой как неизменным предметом изучения, а исторически меняющимся социальным контекстом.

В философии науки, которая явно социологизируется, после Куна доминирующими становятся представления о сосуществовании в истории разных парадигм, каждая из которых не утрачивает своего исторического и логического значения после возникновения новой. С появлением фундаментальной парадигмы изменяется не только объяснение мира, но и самый мир. Соответствие теории природе сохраняется, но объективность здесь уже не ньютоновского типа, как писал Гейзенберг. Каждой крупной теории присущ и свой мир. Принцип соответствия или принцип дополнительности в физике утверждают сосуществование разных теорий и соответствующих им миров. Меняется представление о субъекте: он в значительной степени “опредмечивается”, так как логические отношения между членами научного сообщества оказываются включенными в теоретическую структуру знания, а не остаются полностью за ее пределами. По той же причине изменяется и объект изучения: он в какой-то степени “распредмечивается”, приобретает субъектные характеристики. Пересматриваются понятия истины, объективности, логической совместимости, историчности. Одновременно в культуре и философии выдвигаются на передний план идеи диалога. Наиболее полное философское и логическое воплощение эти идеи нашли в диалогике, или культурологии, В.С.Библера [5].

Социологи науки пошли еще дальше. Создатель “сильной программы” в социологии Д.Блур заявляет, что социология должна претендовать не только на объяснение процессов получения, возникновения знания, процессов его функционирования в обществе, но и на объяснение его содержания и структуры. Это неизбежно влечет за собой и нетрадиционное понимание этой самой структуры, формируемой не особенностями предмета изучения - природы, а особенностями социальной деятельности. Предмет исследования совсем уходит из поля зрения ученого. Социологи при этом опираются на новый тип исследований в истории науки - case studies, который предполагает изучение отдельных исторических эпизодов, воспринимаемых в их особенности и исключительности. Социальные моменты здесь приобретают принципиально иное значение, становятся составляющими некоторого целостного события, для которого они являются внутренними наряду с рациональными, содержательными характеристиками научного знания [6].

Американский социолог науки К.Кнорр окончательно ставит все точки над i. Она радикально пересматривает соотношение научного знания и природы. По ее мнению, продукты научной деятельности не соответствуют чему-то в природе, скорее, они выкованы, сконструированы, преобразованы из чего придется. Отсюда и соответствующие задачи, которые ставятся, по мнению В.Гейзенберга, перед социологом науки: «...Вместо того, чтобы изучать внешние отношения между наукой и “природой”, которую, как нам говорят, она описывает, мы рассмотрим те внутренние дела научного предприятия, которые мы считаем конструктивными» [7]. Социологу достаточно изучить положение дел в лаборатории, совокупность всех отношений, сложившихся здесь, чтобы понять научную деятельность как таковую. Достижение успеха, а не получение истины - вот что является главным для ученого.

Философы, историки, социологи к концу ХХ в. создают такой образ науки, в котором от науки вроде ничего и не остается. Глобальная субъективизация научной деятельности приводит к тому, что и субъект перестает быть субъектом научной деятельности, если понимать ее как двухполюсную: познающий субъект и познаваемый предмет. Нет предмета познания - нет и познающего субъекта как субъекта научной деятельности. Дело не было еще столь катастрофическим, пока речь шла об ином, чем в классической науке, понимании предмета исследования, об его субъективизации, но при этом предполагалось, что двухполюсность научного исследования сохраняется. Предмет научного исследования, а вместе с ним и научное знание, приобретают субъектные черты, переосмысливаются понятия объективности, истинности знания, способов его производства. На мой взгляд, дальнейшее изучение науки и ее особенностей в конце XX в. могло бы пойти в другом направлении, если бы было принято во внимание и серьезно рассмотрено следующее обстоятельство. Изменение, и достаточно глубокое, предмета изучения не может не повлечь за собой также изменения субъекта. Глобальная субъективизация науки, где субъект поглощает все, где он и познает, и познается, определяя своими особенностями предмет изучения, приводит к тому, что субъект утрачивает свои познавательные функции, перестает быть одним из двух полюсов познавательной деятельности, ему нечего познавать, кроме самого себя. Погружение научного знания в культуру, в структуру социальных отношений какой-то исторической эпохи или отдельной лаборатории, включение физического знания через прибор в историю техники трансформируют не только предмет изучения и знания о нем, но и сам субъектный полюс в науке. Но если исходить из того, что субъект опредмечивается, а предмет субъективизируется, то исчезает сколько-нибудь существенная разница между ними. Двухполюсность научного исследования исчезает, научное мышление и в этом случае оказывается не направленным на предмет, но только не за счет поглощения субъектом объекта, а за счет исчезновения и того, и другого.

Можно ли на базе такого исходного тезиса, предполагающего отсутствие в науке и субъекта, и предмета, построить сколько-нибудь убедительную концепцию естествознания, в которой нашли бы логическое, философское обоснование парадоксальные и неприемлемые для классического естествознания выводы конца прошлого века? Этот вопрос можно сформулировать иначе: если нельзя распространить понятие классической науки на науку XX в., а также на науку исторических эпох, предшествовавших Новому времени, то на каком основании можно говорить о науке как таковой? Почему мы одинаково называем наукой физику Аристотеля, механику Ньютона, квантовую механику или синергетику Пригожина? Существует и такое мнение, что собственно наукой является только классическая наука, а все остальные формы научного знания можно назвать научными с большой натяжкой, только в той мере, в какой в них содержатся (могут быть обнаружены) элементы классической науки. А если все-таки сохранить своеобразие науки разных исторических эпох, что вполне соответствует характеру современных исследований, почему же каждый раз мы говорим именно о науке [8]?

В 2000 г. вышла интересная книга - “Судьбы естествознания. Современные дискуссии” [9]. В ней представлены позиции многих наших известных философов по вопросам, связанным с положением науки в обществе, а также с процессами, происходящими внутри самого естествознания. Второй аспект дискуссии в силу тематики настоящей статьи меня интересует на данный момент больше. В значительной степени дискуссия о науке сводится к проблеме предметного характера научного исследования: в какой мере можно утверждать, что научное познание направлено на предмет, независимый от человека, и, соответственно, в какой мере научное знание является объективным и можно говорить о его истинности или ложности? Некоторые из участников дискуссии полагают, что в рамках научного исследования нет никакого предмета изучения, независимого от человека, его деятельности, другие же утверждают обратное, а именно, что нельзя говорить о науке, если не исходить из того, что она изучает природу, противостоящую ученому как независимый предмет. В пользу той или иной позиции приводится много аргументов, подробный анализ которых сейчас не входит в мою задачу.