142571 (Средние слои: иллюзии и реальность), страница 3

Последствия политики по отношению к группам профессионалов общеизвестны: именно здесь наша страна понесла наибольшие потери, связанные с эмиграцией за границу компетентных специалистов самого продуктивного возраста. По этому поводу нет систематических данных. Известно лишь, что за 1990—1999 гг. страну покинули 80 % математиков и 50 % физиков мирового уровня. Это около 8 тыс. человек, чей отъезд критически опасен для отечественной науки. Предположительно в США в настоящее время работают около 1 млн. профессионалов, покинувших Россию. Согласно оценке академика В.Е. Захарова (сентябрь 2003 г.), в университетах США к началу 2000-х годов 10—15 % математиков и физиков были выходцами из России. Он полагает: «Мы сделали Западу огромный подарок. Реальная перспектива необратимых процессов: лет через 20, когда уйдет наше поколение, из России уйдет и наука».

Я присоединяюсь к точке зрения тех, кто рассматривает отъезд из страны специалистов в подобном масштабе как национальную катастрофу. Методика, принятая ООН, дает возможность измерить упущенную выгоду от эмиграции одного специалиста с высшим образованием, ученой степенью — она оценивается в 300 тыс. долл. Очевидно, что потери страны измеряются десятками миллионов долларов. Между тем технологии поддержки профессионалов для уменьшения их эмиграции и повышения доли в ВВП наукоемкой продукции успешно реализуются не только в странах с административными ограничениями на –выезд, но и в небогатых демократических государствах, вроде Индии. Располагает такими возможностями и Россия, проблема именно в проводимой политике, Характерно, что в благополучном 2000 г. затраты на науку составили лишь 2,05 % в государственном бюджете и были в 30 раз меньше, чем в 1990 г.; в 2003 г. они поднялись до 2,19 % и достигли 39,9 млрд. руб., т. е. примерно 1,3 млрд. долл. Вместе с тем по закону «О науке и государственной научно-

технической политике», принятому в 1996 г., государство взяло на себя обязательство финансировать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы гражданского назначения в размере не мене 4 % расходной части бюджета. В марте 2002 г. на заседании Совета безопасности, президиума Госсовета и Совета при президенте по науке и высоким технологиям была выработана новая государственная политика финансирования науки. Ресурсы власти нового сред Она нашла отражение в итоговом документе «Основы политики РФ в области развития науки технологий на период до 2010 г. и дальнейшую перспективу». По этому документу, что 4-процентный минимум будет достигнут лишь в 2020г. Тем самым реализация закона 1996 г., который должен был начать действовать в 1997 г., отложена на 14 лет. Возникает естественный вопрос о той группе интересов, которой такая политика выгодна. Уже упоминавшийся Захаров объясняет проводимую политику специфическими интересами бизнес-элиты, тем, что для олигархического капитализма утечка умов «не является проблемой'. В сырьевой экономике проще приобрести взамен проданной нефти нужное оборудование, чем создавать что-то свое». В итоге по такому показателю как конкурентоспособность экономики, Россия находится на 43-м месте в мире; по индексу инновационности она занимает 28-ю позицию; по индексу же развитости информационных и коммуникационных технологий ее вообще нет в списке из 44-х более или менее успешных стран.

Итак, первая странность, явно заслуживающая быть отмеченной, — полное несовпадение политики правящих кругов и интересов общества в формировании среднего класса. Приведенные в статье примеры такого несовпадения; носят явно системный характер. Они, на мой взгляд, и есть ясное выражение природы общества некапиталистического, а по-прежнему этакратического типа. Эти общества в стратификационном измерении не содержат классов, в них нет и не может быть среднего класса.

Казалось бы, в России наличествуют все профессиональные категории, которые образуют ядро среднего класса на Западе. Как представители среднего класса, помимо предпринимателей в промышленном секторе и сфере услуг, могли бы реализовать себя появившиеся представители свободных профессий, высокооплачиваемые работники информационного сектора, системы частного образования, специалисты и консультанты в финансово-банковской сфере, фермеры, менеджеры, работающие как на частных, так и на государственных предприятиях. Пополнить средний класс могли бы группы специалистов высшей и средней квалификации промышленности и науки, интеллектуалы, руководители высшего и среднего звеньев управления, преподаватели университетов и средних школ. ' Но следует учесть, что между профессиональной принадлежностью и классовой идентификацией нет автоматизма. Большая часть перечисленных представителей образованной части общества сравнительно недавно принадлежала к размытой межслоевой группе — интеллигенции. Они переживают весьма болезненный процесс вхождения в профессионалы (professionals). Но это еще не сам средний класс, это лишь «материал» для среднего класса. И не во всяких конкретно-исторических обстоятельствах современные профессионалы в сфере социальных отношений реализуют себя как средний класс.

Надо помнить, что социальная группа, слой — это не только характер экономической деятельности. Как отмечал еще в 1993 г. В.И. Умов (его слова, к сожалению, не устарели), «они (профессионалы в России. — О. Ш.) почти всегда взаимоизолированны и не образуют общность, обладающую собственной идентичностью. Центры кристаллизации среднего класса рассеяны в общественном пространстве и весьма слабо просматриваются на фоне социально и политически активных номенклатурных, корпоративных и мафиозных структур.

Среднего класса как такового в России нет, но есть огромная проблема: некому исполнить важнейшую для обеспечения прогрессивного развития функцию социального стабилизатора, смягчающего силовые действия классов-оппонентов, препятствующего лобовым столкновениям их политических представителей») [Умов 1993, с. 29].

Для формирования среднего класса в социальной структуре общества помимо характера экономической активности необходимы:

определенные стереотипы поведения, установки, системы ценностей;

самоидентификация, самоорганизация как общности;

определенное качество (не уровень, а именно качество) жизни (медицинское обслуживание и охрана здоровья, рациональное питание, добротное и перспективное образование детей и т. д.);

капитал или интеллектуальный ресурс для обеспечения относительной устойчивости в социальном статусе, экономической и гражданской независимости.)

Соответствуют ли всем этим критериям выдвигаемые некоторыми исследователями, а по большей части пропагандистами властвующей элиты претенденты на статус представителей среднего класса России? Классы не лопаются, как мыльные пузыри, в периоды экономических встрясок, наподобие дефолта 1998 г., и не возникают от появления какого-то процента покупателей с полными бумажниками, без учета того, в результате какой деятельности потолстели оные. Очевидно, такой иллюзорный средний класс сочиняют для оправдания собственных неудач или для сокрытия подлинной направленности своей деятельности политические структуры, творцы реальной социальной политики. Ни уровень жизни, ни самоидентификация не являются лакмусовой бумажкой принадлежности к среднему классу.

Конечно, можно рассуждать и о специфичности среднего класса России, о том, что не все основные признаки среднего класса западных стран применимы к нашему новообразованному классу, то ли из-за его молодости, то ли из-за национальной специфики. И здесь возникает дилемма: следует ли к различным по сущности объектам анализа применять одно и то же понятие, но с оговорками о несовпадении (о неполном совпадении) сущностей либо для каждого из объектов использовать адекватные понятия, позволяющие их различать? Если верен обосновывавшийся выше основной тезис автора этих строк относительно природы современного российского общества как позднеэтакратического, то очевидна и сомнительность предположений о наличии в его составе среднего класса.

Эти сомнения в существовании российского среднего класса требовалось проверить на надежном эмпирическом материале. Ведь очевидно, что любая логически доказанная позиция в таком актуальном вопросе может быть столь же обоснованно опровергнута путем не менее логически корректного оппонирующего построения. Тем самым первая проблема, которая должна была быть решена, это нахождение надежного и адекватного источника информации относительно социальной дифференциации российского общества в целом и наличия в его составе тех или иных социальных групп.

Выбор такого источника информации предполагает принятие определенной позиции относительно критериев социальной дифференциации. Те российские авторы, которые исследуют прежде всего субъективный статус, придают решающее значение активности социального субъекта — индивида, который преследует свои цели, используя все имеющиеся в наличии ресурсы. В этом подходе наиболее значимыми для занятия определенного статуса признаются ресурсы, имеющиеся в распоряжении индивида, действующего субъекта, актора. При этом нередко ключевыми признаются личностные, социально-психологические качества индивида. Эмпирической базой при таком подходе могут служить и опросы общественного мнения. Но я придерживаюсь более традиционной позиции, согласно которой индивиды рассматриваются либо как элементы социальной системы (структуры), чьи действия в решающей степени детерминированы их местом в системе социоэкономических отношений, либо как элементы культурной системы, в рамках которой они действуют под влиянием норм и правил, сложившихся в данной культуре (например, в «культуре бедности» или в «культуре среднего класса»). Индивидуальное действие выступает результатом социальных переменных, а не личностных качеств.

Средний класс в России — миф. Один из самых любимых и обсуждаемых в последнее время точно так же, как 100 лет назад.

В дискуссиях термин "российский средний класс" используется двояко: либо как некая середина общей совокупности россиян, определяемой независимо от общественного строя, либо как отечественная протобуржуазия, свидетельствующая об успехах модернизации западноевропейского образца. Что касается первого значения, то сложно отказаться от мысли, что в XXI столетие наше общество входит менее однородным, чем оно было, скажем, полвека назад; не опровергнута и версия об углубляющейся социальной поляризации. При второй трактовке проблема представляется еще более запутанной. Россия фактически еще не преодолела феодализм, и маловероятно, что индустриализация, спущенная в пучины традиционного менталитета "сверху", в состоянии создать на выходе социальные общности, определяемые и прогнозируемые в соответствии со взятыми за основу образцами.

В обоих случаях установка на популяризацию идеи среднего класса похожа на социальный заказ. Не углубляясь в занимательное дело разоблачения его инициаторов и исполнителей, отмечу, что как сознательное, так и неосознанное намерение последних угадать в независимом ("коммерческом") проекте одну из тенденций воплощаемого общественно-политического дизайна даже похвально: коллективная аутогенная тренировка может способствовать повышению упругости социальной ткани в реинкарнирующей российской центрифуге. Вместе с тем нельзя забывать, что неадекватная обратная связь часто порождает дополнительные сложности. В этом смысле функциональное уравнивание людей, различающихся не только доходами, но и менталитетом, под ярлыком "процветающий российский средний класс" выглядит экспериментом. Замечательно, если он пройдет успешно, и социальный разрыв начнет сокращаться с каждым поколением. Иначе нам останется лишь констатировать, что "Город Солнца" интереснее проектировать, нежели в нем жить. Правда, для рядовых россиян последствия этого эксперимента вряд ли окажутся более неприятными, чем обычно...

Впрочем, на основании чего делается вывод о том, что все обстоит именно так? Почему сегодняшний средний класс не может наследовать своему дореволюционному предшественнику? И если среднего класса нет, то что есть, и при помощи каких методов и инструментов следует подходить к деликатной задаче социальной стратификации? Если же мы решаем, что средний класс все-таки существует, что из этого следует?

Говоря о среднем классе страны, утверждающей у себя рыночную экономику, резонно отталкиваться от вполне определенного понятийного тезауруса. В его рамках принято считать, что термин "средний класс" впервые стал использоваться в XVII в. в Англии для описания небольшой группы городских предпринимателей, находящихся между крупными землевладельцами и наемной рабочей силой. Со временем понятие прижилось, расширилось. В единое целое представителей среднего класса объединяет несколько признаков. Во-первых, экономическая независимость. Во-вторых, профессионализм и опирающаяся на него высокая самооценка, а также ощущение своей значимости для общества. Отсюда третья черта: выраженная гражданственность. Все это дает возможность среднему классу осуществлять в обществе стабилизирующие функции, подобные тем, которые выполняет в человеческом организме позвоночник, позволяющий сохранять равновесие несмотря на большую подвижность тела. В странах с открытой рыночной экономикой средний класс играет принципиально важную, системообразующую роль. Начиная с Нового времени у него есть и своя идеология — либерализм.

"Слово и понятие 'либерализм' выработаны не нашей жизнью... Доктрина эта строго соответствует в Европе интересам буржуазии, т.е. среднего класса, 104 людей, богатых и умственным развитием, и капиталами. Она обнимает собою все области мысли и выражается протестантизмом в религии, метафизикой в философии, свободой в конституционной, промышленной и торговой политике, словом, она разветвляется по всем закоулкам, всегда оставаясь верна самой себе", — пишет Н.Михайловский [Михайловский 1872]. Почему "не нашей жизнью"! Потому что "либерализм — творение западноевропейской культуры и, в основном, плод уже греко-римского мира средиземноморской области. Корни либерализма уходят в античность, и к этой первозданной его основе принадлежат такие вполне четко выработанные понятия, как правовая личность и субъективное право, в первую очередь право на частную собственность" [Леонтович 1994].

На "правовую личность", "субъективное право" и "частную собственность" в России исторически острый дефицит. По дороге, проходившей во времени и пространстве через Византию, римское наследие претерпело серьезные метаморфозы и пришло к нам уже православием. Гражданский "дух законности" считается в нем затхлым, ибо закон может быть только один: Божий. Склонность к нравственному осуждению права препятствовала становлению в российском обществе горизонтальной системы коммуникаций. По замечанию Н.Бердяева, у русских "все приобретает религиозный характер, они плохо понимают относительное" [цит. по Поляков 1996]. Вопрос Ф.Достоевского: "Можно ли верить и быть европейцем?" — так и остался у нас без ответа.