142571 (Средние слои: иллюзии и реальность)

Средние слои: иллюзии и реальность

Вопрос о судьбе средних слоев и перспективах формирования среднего класса имеет первостепенное значение для судеб страны.

Исторически первым на роль среднего класса было предложено дворянство. В XIX в. "воздух свободомыслия" проник в Россию и идеи либерализма стали обсуждаться в образованных кругах, приведя к становлению "дворянского либерализма". Но это оксюморон: "дворянский" — значит "небуржуазный", "либерализм" же означает — "буржуазный". Противоречие прекрасно видели сами дворяне. Б.Н.Чичерин писал, что, поскольку в российском обществе лишь дворянство мало-мальски осознает свои права и имеет высокий образовательный уровень, оно — "единственный возможный политический деятель". "Политическая свобода основывается на свободе личной, а последняя исчезла в России с возникновением Московского государства... Только с раскрепощением высших сословий начинается заря новой жизни. Жалованные грамоты дворянству внесли в русское государство начала свободы и права" [Чичерин 1870]*.

Другого кандидата на роль среднего класса некоторые исследователи видят в российском купечестве. Дворяне готовы были вести диалог с властью, но предпринимательскую деятельность считали ниже своего достоинства. Купцы торговали, но от власти держались в стороне. По мнению Р.Пайпса, деловая психология российского купца была слабо связана с частнокапиталистической этикой, опирающейся на честность и бережливость: "На покупателя и продавца смотрят как на соперников, озабоченных тем, как бы перехитрить другого" [Пайпс 2000]. Вспоминая кочующих ганзейцев средневековой Европы, удивляться тут нечему, но и средний класс искать рано.

Бурная индустриализация конца XIX в., казалось, создала все условия для зарождения собственно российской буржуазии, но сам этот процесс напоминал эксперимент. Различая понятия "крепостное хозяйство" (право на обязательный земледельческий труд) и "крепостное право" (право на личность крестьянина), П.Б.Струве отмечал, что к середине XIX в. экономические предпосылки отмены крепостного хозяйства еще не созрели. Это мало кого волновало: прогрессивность реформы позволяла незамедлительно приступить к строительству капитализма. Однако забывалось, что для капитализма требуются не только энтузиазм "сверху" и быстрый демографический рост, но и капитал, "наличие капиталистического духа", рынок. Отсутствие любой из этих составляющих предопределяет дефекты при прохождении фазы индустриализации. В результате с первых же шагов капитализма в России обнаружилось активное стремление к объединениям монополистического типа, к формированию финансово-промышленных групп, "чеболей". Российская промышленность и банковская сфера не прошли через свободную конкуренцию, что в сочетании с государственным воздействием на экономику противоречило рыночным правилам игры. Почти сразу внутри новоявленной буржуазии началась резкая имущественная дифференциация. Вследствие стремительной олигархизации группа лидеров оторвалась от своих социальных ресурсов, и самым слабым элементом структуры оказались классоцементирующие средние слои.

Попытки способствовать становлению среднего класса с другой стороны — "снизу" — тоже не увенчались успехом. Столыпинские реформы, предпринятые для планомерного разрушения общины и создания нового класса "справных хозяев", фермеров европейского образца, привели к тому, что большинство крестьян вышло из общин с целью продать землю. Тяга русских крестьян к экономической независимости, таким образом, была сильно преувеличена.

На роль среднего класса есть еще один кандидат — интеллигенция. Анализируя феномен российской интеллигенции, многие англо-американские следователи сходятся в том, что она — явление уникальное: либо специфически русское, либо характерное для отставших в своем развитии стран. Роль заплаты, прикрывающей отсутствие российского среднего класса, интеллигенция сыграла плохо. Либеральное мировоззрение осталось для нее по преимуществу чуждым, но пребывание на политической сцене пришлось по вкусу. К чему это привело — продемонстрировала российская история прошлого века. В "большую политику" интеллигенция вступила на рубеже XIX — XX вв., в т.ч. в составе партии кадетов, учрежденной Струве. Эта партия отстаивала капиталистический путь развития и социально была весьма неоднородной. Попытки предпринимателей сформировать самостоятельные, сословные политические партии успехом не увенчались, поскольку в своей массе российская буржуазия (как и сегодня) относилась к политике с большим недоверием. Политически мыслящие представители отечественной буржуазии — малочисленные эмиссары подлинного прозападного среднего класса — искали пути сближения с интеллектуальной элитой, одновременно призывая интеллигенцию коренным образом пересмотреть свое "экономическое мировоззрение" и настаивая на сотрудничестве науки и капитала. Расчет был на то, что такая солидарность социальных сил позволит изжить российскую антибуржуазную ментальность.

После революции 1905 г. в статье "Интеллигенция и народное хозяйство" Струве писал: "Потерпело крушение целое миросозерцание. Основами этого миросозерцания были две идеи или, вернее, сочетание двух идей: 1) идеи личной безответственности и 2) идеи равенства... Русская интеллигенция воспиталась на идее безответственного равенства. И поэтому она никогда не способна была понимать самого существа экономического развития общества. Ибо экономический прогресс общества основан на торжестве более производительной хозяйственной системы над менее производительной, а элементом более производительной системы является всегда человеческая личность, отмеченная более высокой степенью годности. Так, русская интеллигенция в ее целом не понимала и до сих пор не понимает значения и смысла промышленного капитализма. Она видела в нем только 'неравное распределение', 'хищничество' или 'хапание' и не видела в его торжестве победы более производительной системы" [Струве 1997].

В итоге в имперской России средний класс так и не возник, либеральные идеи не прижились, и капитализм скоропостижно скончался.

Прошло 70 лет. На протяжении этого времени ведущие российские теоретики и практики жили надеждой переломить инверсию ("перепрыгнуть капитализм") и вступить в диалог с Западом на правах равного исторического партнера. Надежда не оправдалась, и десятилетие назад России вновь потребовался средний класс.

К среднему классу зрелого индустриального и информационного обществ обычно относят группы самостоятельно занятых лиц, т. е. мелких предпринимателей, коммерсантов, ремесленников. Это традиционный средний класс с длительной историей, который в ином концептуальном контексте именовался мелкой буржуазией. Но наряду с ним все большее значение приобретает новый средний класс, который сформировался в XX в., к I960—1970-м годам. В него входят группы хорошо оплачиваемых работников наемного труда: менеджеры, лица свободных профессий, научные работники, работники в сфере информатики и массовой информации, работники искусства, врачи, административные, торговые и инженерно-технические работники предприятий. Они образуют верхний слой среднего класса. К среднему классу относят также учителей школ, средний медицинский персонал и социальных работников, а также служащих государственных учреждений, техников, торговых агентов и т. д. Если традиционный средний класс обладает собственностью на средства производства, то представители нового среднего класса — человеческим капиталом. Последний также делает его носителей активными участниками гражданских отношений, относительно независимыми. С начала 1990-х годов в России регулярно публикуются исследования о проблемах среднего класса. Вышли из печати и первые книги о судьбах среднего класса в советском и постсоветском российском обществе. Первые годы дискуссия о российском среднем классе носила предвзятый, сугубо идеологический характер с разделением ее участников на защитников советского прошлого и сторонников рыночных реформ. В основном эти работы и можно разделить достаточно отчетливо на две части.

I Одни авторы, исходя из наличия сходных с западными обществами профессиональных категорий, доказывали, что к концу существования Советского Союза сложился массовый средний класс, который в ходе реформ начал исчезать. Он обладал материальными, духовными и ценностно-нормативными характеристиками, присущими среднему классу Запада. Имелась в виду та группа образованных людей, которая была занята интеллектуальными видами труда, а также высококвалифицированные рабочие. Их отличали наличие собственного автомобиля, отдельной квартиры, садово-дачного участка и строения в виде второго, пусть и несовершенного, жилища. Отмечалось также, что эти люди активно выступали как потребители и обращали достаточное внимание на состояние своего здоровья и образование детей. По мнению этой группы авторов, на протяжении 1990-х годов реформы разрушили прежние слои среднего класса и не смогли создать экономическую и социальную базу для ожидаемого нового. Эти авторы доказывали, что при всех издержках советская модернизация обеспечила формирование уникального социального объекта — массовой интеллигенции с ее огромным интеллектуальным потенциалом. Именно интеллигенция, и прежде всего ее ядро — тончайший высокоинтеллектуальный слой общества, откуда, кстати говоря, произошли и либералы-реформаторы, подготовили преобразования России.

На мой взгляд, из критериев отнесения к среднему классу сторонники наличия такового в позднем СССР выделяют как определяющий показатель уровень образования. Предположим, что эта позиция верна. Однако несколько скорректируем ее. Добавим к показателю числа лиц с высшим образованием показатель его качества в соотнесении с мировым уровнем. Последний момент имеет особое значение. Действительно, в СССР, преимущественно в России, были прекрасные вузы мирового уровня (МФТИ, МИФИ, МГУ, Ленинградский политехнический институт и др.). В 1960— 1980-х годах было немало научных публикаций и дискуссий об избыточности производства инженеров, об иллюзорности заочного и вечернего образования, о вузах без профессоров и профессорах, не способных научить чему-либо студентов. Поэтому отнести всех, кто в позднесоветское время занимал должности, требующие высшего и среднего специального образования, всех, кто имел это образование, к потенциальному резерву среднего класса и тем более к уже существовавшему, но размывавшемуся в процессе реформ среднему классу нет никаких оснований.

Рынок даже в своем начальном состоянии повысил требования к качествам и работодателя, и работника. Поэтому изменилась и слоевая идентификация населения. Так, по результатам специального исследования в Нижнем Новгороде к среднему классу относили себя: в 1988 г. 70,4 % респондентов, в 1993 г. — 52,7 %; в 1995 г. — 38,2 % [Балабанов 1995, с. 116]. Частично здесь сказались и негативные факторы нисходящей мобильности, но преобладало приведение иллюзорного социального статуса к реальному.

II Вторая концепция, которую проповедовали люди, пришедшие к руководству экономического блока в правительстве Ельцина и активно повлиявшие на формирование экономической политики, в частности и в особенности на характер приватизации, была прямо противоположной. Они утверждали, что в СССР никакого среднего класса не было. Формирование среднего класса, по их мнению, началось в процессе реформирования постсоветской России. И достаточно зажиточные люди — мелкие и средние предприниматели, работники частных банков, брокерских, дилерских, риэлтерских, рекрутирских и тому подобных фирм — образовали (впервые после октябрьского переворота 1917 г.) средний класс. В этих группах все в большей мере проявляются типические черты, присущие среднему классу, в поведении, принятии определенной системы ценностей, в самоидентификации.

Политическая острота дискуссий вокруг существования и масштабов отечественного среднего класса со временем не ослабевает, а лишь модифицируется. В 1999 г. Е.М. Авраамова писала: «Наличие, расширение и мобилизация среднего класса рассматривается сегодня как свидетельство эффективности проводимых в России преобразований, как критерий того, что реформы идут в правильном направлении и приобретают необратимый характер. Наличие и большой удельный вес среднего класса в системе социальной стратификации является одним из существенных признаков общества, определяемого как "развитое", "цивилизованное". В то же время несформированность среднего класса после двадцати лет реформ служит аргументом тех, кто настаивает на радикальном изменении политического курса» {Авраамова 1999, с. 21—22].

Однако обе оппонирующие концепции строились на идеологических конструкциях, обычно подкрепленных отдельными примерами и рассуждениями о доле лиц с высшим и средним специальным образованием и о низшей границе доходности на члена семьи как определяющих критериях принадлежности к среднему классу.

На протяжении долгих лет никаких специальных исследований не проводилось. Начиная с 1998 г. из печати вышел ряд научных публикаций по проблемам российского среднего класса: [Заславская, Громова 1998; Средний класс 1999; Тихонова 1999; Средний класс в России 2000; Средние классы в России 2003].

Особое внимание привлекла серьезная попытка провести исследование, посвященное среднему классу, предпринятая вскоре после августовского кризиса 1998 г. Социологическое исследование «Средний класс в России» было выполнено в феврале—марте 1999 г. Российским независимым институтом социальных и национальных проблем (РНИСиНП) и Центром социального прогнозирования. Целью исследования было выяснение степени сохранности среднего класса после финансового кризиса 1998 г., а также выявление ресурсов для восстановления и поддержания среднего класса.

Авторы исследования в качестве структурных элементов среднего класса априори выделили следующие профессиональные группы: квалифицированные рабочие; техническая интеллигенция; гуманитарная интеллигенция; работники сферы торговли, услуг, транспорта; служащие (государственные служащие, юристы и т. п.); предприниматели малого бизнеса; фермеры; кадровыевоенные (старшие офицеры); менеджеры (руководители высшего и среднего звена). Всего в рамках данного исследования было опрошено 1765 человек в 14 территориально-экономических районах Российской Федерации, включая Москву и Санкт-Петербург.

РНИСиНП в качестве основного критерия выделения среднего класса использовал самооценку индивидом своего социального статуса. Респондентам была предложена 10-бальная шкала, где 1 — высшая позиция, а 10 — низшая. К высшему среднему классу были отнесены индивиды, которые причислили себя к 1—3-й позициям, к собственно среднему классу — те, кто оценил свой статус в 4—6 баллов, к нижнему среднему классу — респонденты с самооценкой статуса в 7—8 баллов. Далее группа экспертов выделила ряд факторов, которые влияют на самооценку индивида. Это (в порядке убывания): материальное положение, образ жизни, степень престижности профессии, уважение окружающих, уровень образования и квалификации, связи и знакомства [Средний класс в современном российском обществе 1999, с. 86—91]. Критерием материального положения респондентов как представителей среднего класса в составе перечисленных социально-профессиональных групп населения служил показатель уровня душевого дохода — не ниже 1500 руб. в месяц, т. е. примерно 60—70 долл. Очевидна сомнительность подобного подхода, поскольку такой уровень дохода не соответствует издержкам на воспроизводство представителей среднего класса при самых заниженных требованиях. Скорее это граница бедности. Переход к верхнему среднему классу, по мнению авторов, начинается с дохода в 3000 руб. в месяц, т. е. примерно со 120—130 долл. Для большей части респондентов, отнесенных по таким критериям к среднему классу, характерен размер жилплощади около 15 м2 на одного человека, наличие многокомнатной квартиры, а также дачи или пригородного участка.