138148 (Государственность и религия), страница 2

Совершенно естественно, что в человеческом обществе всегда время от времени оказываются нужными различные поправки и изменения сообразно вновь являющимся обстоятельствам. Но не менее ясно, что при всех этих поправках, хотя бы они назывались громким именем "революция", ничего существенно нового не создается и даже не может быть создано. Процессы политические и социальные, подобно всем явлениям природы, совершаются на основании вполне незыблемых внутренних законов, которые действуют по-своему, невзирая ни на какие наши идеи. В бессознательном скоплении диких бушменов, не умеющих формулировать своей "конституции", или у прославленных юридическим умом римлян, или в современных конституционных монархиях, строй которых дополнен даже самыми новейшими созданиями рабочего законодательства, - везде и всегда действуют одни и те же социально-политические силы и законы. Их изменения не бывает, и в этом смысле "революции" не существует на свете. Но потому-то стремление к непременному изменению самых основ общества и есть стремление болезненное и прямо ненормальное. Если бы мы могли действительно изменять законы природы, то в стремлении к этому не было бы нелепости. Можно было бы рассуждать и спорить только о том, как это получше сделать. Но сочинять теории, возмущать весь мир, резаться между собою и ломать каждое поколение свой строй для того, чтобы изменить движение небесных светил или законы преломления лучей света, - это, конечно, было бы сценой из сумасшедшего дома.

Между тем от этой сцены очень недалеко ушли иные странички современной истории начиная от именуемой "великой" революции и кончая современными социалистическими планами "будущего строя".

IV

Причина этого исторического явления, которого двигателями были, однако, не сумасшедшие, а люди нередко высокоодаренные и высокого нравственного напряжения, - причина эта состоит в переносе "духовных" стремлений человека в область социально-политическую, которая вовсе не способна их вместить. Этот же перенос составляет неизбежное последствие "автономности" человеческой личности, "автономности морали".

На самом деле по природе своего духовного начала личность вовсе не автономна, ее нравственное начало не автономно. Духовный элемент человека есть отражение Божества, это дух Бога. Будучи свободен, дух наш именно не автономен, а, происходя от Бога, с Ним тесно связан и может жить нормально лишь в связи с Богом. Стремления духа отличаются абсолютностью и удовлетворимы только жизнью с Богом, Который есть единственное Абсолютное Существование. Но когда человек разрывает связь с Богом, то есть с Источником своей духовной жизни, то получает лжеощущение "автономности".

Нося в себе требования абсолютного, человек чувствует, что они внушаются ему не миром, не земной природой, где совсем нет ничего абсолютного и все явно относительно. Поэтому человеку, оставившему связь с Богом, кажется, будто бы эти абсолютные, духовные стремления рождаются в нем самом, порождаются им самим. Посему он кажется самому себе как бы началом, источником духовных стремлений, которые ему дороже всего в мире. Он в этом отношении выше мира, независим от мира, "автономен"... если только нет Бога или если человек не чувствует с Ним связи.

Эта "автономная" личность со своими "автономными" нравственными стремлениями принуждена, однако, жить здесь, на земле, среди явлений природы, среди условий социально-политических. Мало того, что должна жить, она должна действовать.

Духовное начало есть элемент непременной деятельности. Это элемент творческий: такова его божественная природа. Дух есть жизнь, жизнь есть состояние активное. "Автономная" личность могла оторваться от Бога, но остается со своими свойствами духа. Где же ей действовать?

В природе, за отстранением жизни религиозной, есть лишь одна область, в которой имеются некоторые отражения духовности, - это жизнь социально-политическая.

Хотя она тесно связана с законами природы органической и даже неорганической и потому проникнута законами необходимости и относительности, тем не менее эта среда, созданная для земной жизни человека, дает некоторое место и для проявления духовных стремлений. Естественно, что эта среда "надорганической жизни", как выражаются некоторые ученые, и привлекает к себе жаждущую деятельности "автономную" личность.

Если к общественной жизни приходит личность, полная духовных стремлений, но свободная от лжеощущения своей воображаемой "автономности", то влияние такой личности на общественную и политическую жизнь в высшей степени благодетельно.

Это и есть праведники, спасающие города грешников, ими живет общество, ими поддерживается правда в коллективной жизни человечества.

Но воздействие "автономной" личности есть для общества истинное бедствие. Эта личность желает заставить мир относительного во что бы то ни стало дать удовлетворение ее абсолютным стремлениям. Покориться законам мира она не согласна. Она чувствует себя выше мира, чувствует себя независимой от него, она не видит ничего выше и сильнее самой себя. Поэтому ни при каких разочарованиях она психологически не способна примириться с мыслью, что природы не переделаешь. Такой человек не усовершенствует общество, потому что справедливо понимает, что оно и "усовершенствованное" все-таки очень плохо с точки зрения духовных идеалов. Поэтому он радикально все разрушает и строит заново. Но, увы, после этого получается приблизительно то же самое, что было раньше. Тогда начинается выдумывание новой идеи, опять ломка, опять постройка и опять, понятно, с теми же результатами... Да еще и хуже, потому что теоретическое построение, на вид остроумное, все же не предвидит многого, что раньше было создано опытом. "Автоном" презирает опыт:

"Будь он проклят, растлевающий

Пошлый опыт - ум глупцов!.. "

так восклицает он и утешает себя мыслью:

...если к правде святой

Мир дороги найти не сумеет -

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой...

Но сон остается сном, а действительность становится все хуже от ломок, постоянно нарушающих порядок, потому что нарушениями норм лучше всего пользуются именно разные пройдохи, для которых сущий клад все эти революции, дающие изобретательному дельцу все новые, ранее неизведанные формы эксплуатации, не закрытые еще ни законом государства, ни опытом публики, как были закрыты прежние.

На все эти разрушения своих надежд "автономная" личность способна, однако, отвечать только новыми ломками и фантастическими построениями... И так без конца.

При этом еще, должно заметить, люди этого нравственного типа желают непременно дел "великих", "всеобъемлющих". Стремление к абсолютному делает для них скучной мелкую работу пересоздания или разрушения только вокруг себя. Этому типу нужно все общество, даже все человечество. Тем шире становятся последствия этой подтачивающей и разрушающей деятельности.

Удобны ли такие граждане с точки зрения разумного и благожелательного законодателя и устроителя государства? Выгодно ли воспитание общества в такой системе нравственности, которая даже из лучших натур создает общественную язву?

V

Нравственность действительная, прочная, с нравственным законом, не зависящим от произвола и имеющим характер всеобщности, дается только религией. Этой "религиозной нравственностью" всегда и жило человечество; остатками, привычками ее живут эпохи, сознательно покидающие Бога.

В наш век сами люди "автономной" морали нередко должны бы были повторять слова г-жи Ролан: "Я оставила христианскую веру, но всю жизнь поступала так, как если б я была христианка". Но это значит жить прежним капиталом, и, благо, пока он есть... Однако если его только тратить, не накопляя, не возобновляя, то обществу не избежать нравственного банкротства.

А потому государственный человек, как бы ни был он лично скептичен, не может не считать для блага государства величайшей драгоценностью те религиозные учреждения, в которых люди выращивают и воспитывают свое религиозное чувство, дающее им крепкое нравственное чувство и правила поведения.

Обрисовав выше моральные последствия автономной нравственности, нам полезно в параллель вспомнить идеальный нравственный тип христианина.

Нравственность христианина зависит не от страха закона и даже не от общественного порицания. В основе христианин стремится к нравственному богоподобию, имея живой идеал во Христе, а способы и правила в достижении этого (хотя и недостижимого) идеала - в учении и руководстве своей Церкви. При таком стремлении христианин живет в общении с Богом, а это и есть его духовная жизнь.

Пусть неверующие улыбаются, если угодно, но христианин по опыту знает, что это жизнь вполне реальная, даже более реальная, чем все формы жизни материальной, животной. Христианин знает, что общение с Богом дает ему и силу, и счастье. Его задачи жизни не исчерпываются в земном существовании и здесь не осуществимы полностью. Мир для него лишь арена борьбы за свой нравственный тип и за приобщение к нему возможно большего числа других людей - это и есть христианское "спасение".

Жить должно по "правде", и везде вокруг себя должно поддерживать эту "правду". Но христианин очень хорошо знает, что достижение правды здесь возможно лишь очень относительно - по причине силы зла, греха во всех людях и в каждом из нас. Поэтому христианин вовсе не революционер.

Христианин знает, что общие формы жизни созданы Богом применительно к природе человека, а потому ломать законы социальной жизни он не станет. Улучшать же общественную жизнь христианин всегда готов - по своей обязанности и личной потребности поддерживать и умножать господство правды.

Поэтому-то христианин как гражданин отличается с государственной точки зрения наилучшими качествами. Он служит не за страх, а за совесть, служит "делу", а не лицам, ищет счастья и блага настоящих живых людей, а не отвлеченностей, как "человечество". Он, наконец, думает не о количественном величии работы, а о ее качественном совершенстве и потому не тянется непременно на верхи правления, к первым, громким ролям, а столь же удовлетворяется работой в своей семье, в своей общине, в кругу своих знакомых, в природе, корпорации и т. д.

С государственной точки зрения именно такой тип и нужен для здоровой жизни общества и государства. Он дает тот скромный, молчаливый подвиг, как бы не сознающий своего величия, которым еще и теперь мы любим хвалиться как "типично русским", хотя на самом деле этот тип уже почти исчезает у нас под разлагающим влиянием неверия. Но, разумеется, величайшей заботой правителя, достойного своего места, должно быть возможно большее сохранение и, если возможно, воскресение и развитие именно этого нравственного типа, который представляет надежнейшую преграду против общественной и политической деморализации.

Казалось бы, именно в наше время мысль государственного деятеля особенно должна обращаться к вопросу о средствах поддержать деятельность Церкви, развивающей в населении христианский дух. В действительности этого не замечается. Явление, по-видимому, странное. Но оно объясняется, я полагаю, не непониманием высокой ценности христианского типа личности с точки зрения общественной, а неверием в возможность поддержать существование этого типа.

Для государственного деятеля совершенно ясно, что своими средствами он этого сделать не может. Этот тип рождается только в Церкви, ею порождается и развивается. Между тем сила Церкви продолжать это в настоящее время подвергнута сомнению на основании того факта, что умы и совести людей стали почти повсюду как бы ускользать от нее. И вот является мысль: "Хорош был тип, и хорошо бы его иметь... да ведь это невозможно, это пережитый фазис развития, к нему не вернуться..."

В этом рассуждении кроется ошибка - как в определении факта, так и в умозаключении.

VI

Ошибка в определении факта состоит в неверном предположении, будто бы христианское мировоззрение и жизнь составляют нечто "пережитое", уходящее из действительности в область прошлого. Христианское мировоззрение с основанной на нем жизнью составляет, как и прежде, достояние миллионов людей. Как теперь, так и прежде множество миллионов людей были и остаются ниже этого мировоззрения. Разница только в том, что прежде люди христианской выработки благодаря стараниям государственной политики давали тон жизни всей остальной массе мысли, а теперь - нет. Нынешнее отстранение их создано самой государственной политикой по отношению к Церкви.

Защита государства против притязаний церковной иерархии породила обратное явление - захват государством власти над Церковью, стремление подчинить Церковь государству. В настоящее время нет ни одного государства без этого греха. А между тем такая политика равносильна отрицанию Церкви, подрыву или уничтожению возможности ее влияния на народ.

Как только происходит фактическое подчинение Церкви соображениям государства, государство лишается возможности получать от Церкви именно то, в чем нуждается.

Конечно, Церковь и при этом существует, живет и действует, но сфера ее духовного влияния, сфера порождения ею "духовного" человека сужается. Являются широкие области, где ее действие значится только формально, а стало быть, и фиктивно. Между тем все, что живет в Церкви только фиктивно, способно лишь умножать неверие и порождать тот "автономизм" личности, который так страшен для человеческой общественности. Как только расширяется и становится заметной фиктивная область кажущейся, но не действительной религиозной жизни, тут уже Церковь не может давать тона нравственной общественной жизни. А с государственной точки зрения это, однако, и есть самое важное, ибо для государства важна не столько горсть "избранных", остающихся действительными христианами, сколько то, чтобы нравственный тип этих избранных был предметом подражания, образцом по возможности для всех.

Для современной государственности, подрываемой все возрастающей нравственной расшатанностью людей, теперь все более настоятельным становится вспомнить вопрос об установке правильного, искреннего отношения государства к Церкви. Задача для государства состоит в том, чтобы дать Церкви самостоятельность, возможность быть такой организацией, какой она должна быть по своим законам, и при этом остаться с нею в союзе.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://hrono.rspu.ryazan.ru/