79896 (Византия и «Третий Рим» в поэзии Осипа Мандельштама), страница 2
Описание файла
Документ из архива "Византия и «Третий Рим» в поэзии Осипа Мандельштама", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "остальное", в предмете "литература и русский язык" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "79896"
Текст 2 страницы из документа "79896"
Четвёртой не бывать, а Рим далече —
И никогда он Рима не любил.
Местоимение «он» исследователи истолковывали как указание на самого Мандельштама, в статье «Скрябин и христианство» (1917) написавшего о безблагодатности Рима и римской культуры; как обозначение Владимира Соловьева (к поэме которого «Три свидания» отсылают мандельштамовские три встречи). Но «он» может также относиться и к первому самозванцу, принявшему католичество и получившему престол благодаря поддержке папского Рима, но не выполнившему обязательств перед Римским первосвященником, не пытавшемуся обратить Россию в «латинскую веру». Это местоимение может также обозначать и царевича Алексея, истового приверженца допетровской старины, надеявшегося бежать от отцовского гнева под покровительство Римского престола. Для Мандельштама и убитый за мнимую или истинную приверженность католичеству Лжедимитрий I (Григорий Отрепьев), и любящий допетровскую старину царевич Алексей, и «западник» и «русский социалист» Герцен, и “западник” и Владимир Соловьев, тяготевший к католичеству, — все они истинные русские, бессмысленно и несправедливо обвиненные в отступничестве. Мандельштам строит своеобразный сверхсюжет «русской гибели» с обобщённым персонажем — лжеотступником, превратно заподозренном и обвиненном в измене истинной вере и Отечеству (именно такое обвинение привело к восстанию и убийству Отрепьева). Структура лирического сюжета в «На розвальнях…» такова: «свой» «своими» (русский русскими) воспринят как «чужой» и предан смерти. Варианты этого сюжета, в свёрнутом виде содержащиеся в «На розвальнях…»: гибель любовника (отсылки с двум Лжедимитриям и к третьему мужу Марины Мнишек атаману Ивану Заруцкому и автобиографический подтекст); гибель поэта (отсылка к погребению Пушкина и автобиографический план); гибель исповедника старой веры (переклички с суриковской картиной и с «Житием» Аввакума). Соотнесённость участи героя стихотворения с казнью старообрядцев поддерживается аллюзией на теорию «Третьего Рима»: исповедники старой веры разделяли Филофееву идею и ощущали реформы Никона как знаки крушения «Третьего Рима», последнего оплота благочестия.
Мандельштам «переворачивает» цветаевский вызов — дарение ему, европейцу, известному «прокатолическими» симпатиями, Москвы. Много позже в воспоминаниях «История одного посвящения» Цветаева так назвала краткое время своих встреч в Москве с автором «На розвальнях…»: «чудесные дни, с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву». Вслед за Цветаевой о дарении ею Мандельштаму Москвы пишет Н.Я.Мандельштам (Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990. С. 380)
В цветаевском «Ты запрокидываешь голову...» (а также и в «Из рук моих — нерукотворный град...») лирическая героиня, «второе я» самой Цветаевой вводит героя (поэтического двойника Мандельштама) в город и венчает на царство: «Я доведу тебя до площади, / Видавшей отроков-царей...». Отрок-царь напоминает одновременно и о Димитрии-царевиче, убиенном в отрочестве, и о его «тени» Отрепьеве, занявшем московский престол. Цветаева, отождествлявшая себя в стихах с Мариной Мнишек, совершает своеобразную инверсию ролей: согласно истории, наоборот, Отрепьев вводит Марину в город, «открывает» ей Москву. Мандельштам, отвечая Цветаевой в «На розвальнях…», утверждает свою русскую роль: «И никогда он Рима не любил». Поэтический диалог с Цветаевой содержит полемические реплики. Цветаева обещала воцарение, Мандельштам пишет о гибели.
Но разрыв с Римом («четвертой не бывать, а Рим далече») в мандельштамовском стихотворении сохраняет значение трагедии[7]. В мандельштамовской статье «Петр Чаадаев»(1914) формула «Москва — Третий Рим» была представлена как знак изоляционизма, национальной обособленности: «История — лестница Иакова, по которой ангелы сходят с неба на землю. Священной должна она называться на основании преемственности духа благодати, который в ней живет. Поэтому Чаадаев и словом не обмолвился о “Москве — третьем Риме”. В этой идее он мог увидеть только чахлую выдумку киевских монахов».
Демонстративная и бесспорно намеренная неточность — упоминание о киевских монахах (создатель теории Филофей был монахом псковского Елеазарова монастыря) — призвана подчеркнуть пренебрежительное отношение к самой идее и её провинциализм. К.Тарановский и Г.Фрейдин привели параллели к строке «А в Угличе играют дети в бабки» из других стихотворений Мандельштама («Век», «Нашедший подкову», «Грифельная ода»). Г.Фрейдин отметил, что образный ряд этих стихотворений объединяет мотив жертвы ребенка, кровью скрепляющей века (Taranovky K. Essays on Mandel’stam. P. 119; Freidin G. A Coat of Many Colors. P. 112-113). Параллели могут быть дополнены: этот мотив развернут и в «1 января 1924», герой которого изображен рядовым седоком в санях и наделен жертвенной готовностью по сыновнему заботиться о веке и соединять времена. В контексте других стихотворений Мандельштама гибель героя в символически многозначном сюжете «На розвальнях, уложенных соломой...» приобретает смысл жертвы, принесённой ради соединения времен.
И «западничество», и изоляционизм мыслятся Мандельштамом — автором стихотворения как два полюса единой русской души. «Третий Рим» оказывается формулой, способной описывать и самодостаточность, обособленность России, и её устремлённость к Западу и западной культуре. Русские историософские сочинения — от философской публицистики Владимира Соловьева до современных Мандельштаму текстов — содержат много примеров такого предельно широкого и порой противоположного осмысления формулы «Москва — Третий Рим». Возможно, они послужили отправной точкой для мандельштамовской трактовки этой формулы. В философско-публицистических сочинениях Владимира Соловьева «Великий спор и христианская политика», «Русская идея», «Византизм и Россия» формула «Москва — Третий Рим» означает и духовные изъяны России, наследующей худшие черты Византии («второго Рима»), и провиденциальное указание на миссию России в будущем как примирительницы Востока и Запада, православия и католицизма. Для Вячеслава Иванова «Москва — Третий Рим» — это свидетельство о «Риме Духа», о призвании русских к преодолению обособленности, к служению «вселенской правде» (Иванов Вяч. По звездам. С. 318.). И.А.Кириллов использует формулу «Москва — Третий Рим» для характеристики воззрений самых разных русских религиозных философов — от Хомякова до Владимира Соловьева (в этом отношении автор книги следует за Н.А.Бердяевым)[8].
«На розвальнях…»было включено Мандельштамом во «Вторую книгу», вышедшую год спустя после сборника «Tristia». Лейтмотивом этой книги «становится повторяющийся образ заключительного этапа политической, национальной, религиозной и культурной истории » (Ронен О. Осип Мандельштам // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 15). В отличие от других стихотворений книги, посвящённых отдельным эпохам, в «На розвальнях…» соединены сразу три переломные эпохи — Смута, Петровское время и современность, ощущаемая, несомненно, как канун грандиозных перемен. Три Рима, три свечи, три встречи обозначают, кроме многого прочего, эти три «перелома» в исторической судьбе России.
Список литературы
[1] Поэтическому диалогу с Тютчевым в «Камне» посвящена статья: Тоддес Е.А. Мандельштам и Тютчев // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1974. Vol. 17. P. 70-86.
[2] Отнесение этих мандельштамовских строк исключительно к туркам (Мандельштам О. Сочинения: В двух т. Т. 1. М., 1990. С. 462, комм. П.М. Нерлера и А.Д. Михайлова: «после завоевания Константинополя в храме св. Софии устроена мечеть»), на мой взгляд, неоправданно сужает и обедняет их смысл.
[3] Ср. интерпретации этого стихотворения: Brown C. Mandelstam. Cambridge, 1973. P. 224-225; Taranovsky K. Essays on Mandel’stam. P. 115-120; Гинзбург Л. О лирике. М., 1997. С. 356; Freidin G. A Coat of Many Colors: O.Mandelstam and Mythologies of Self-presentation. Berkeley et al., 1987. P. 109-117; Фрейдин Г. «Сидя на санях» // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 9-20; Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996. С. 231-232; Гаспаров М.Л. Поэт и культура... . С. 25.
[4] Ср. свидетельства в автобиографической книге “Шум времени”: Мандельштам О. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 475; 483.
[5] О символике зерна и хлеба в этой статье см.: Тоддес Е.А. Статья “Пшеница человеческая” в творчестве Мандельштама 20-х годов // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 192-193.
[6] Ср. в этой связи запись в дневнике С.П.Каблукова от 2 января 1917 г. (Морозов А.А. Мандельштам в записях дневника С.П. Каблукова // Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 85). и отраженное в мемуарах И.В. Одоевцевой представление Мандельштама о любви как о жертве и казни, как о костре (Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С. 159).
[7] См. об этом: Freidin G. A Coat of Many Colors. P. 114.
[8] Кириллов И. Третий Рим: Очерк исторического развития идеи русского мессианизма. М., 1914.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/