79189 (Вернуться к чистоте)

Вернуться к чистоте

Людмила Крутикова-Абрамова

Федор Александрович Абрамов родился 29 февраля 1920 года в многодетной крестьянской семье в далекой северной деревне Вйрколе Архангельской области, в краю белых ночей и бесконечных лесов. На его долю выпали общие для того времени невзгоды: безотцовщина, тяготы и радости крестьянского труда, беды коллективизации, война. Студентом третьего курса Ленинградского университета ушел он добровольцем-ополченцем защищать Ленинград, был тяжело ранен, чудом уцелел в блокадном госпитале и при переправе по Дороге жизни. Навсегда он остался верен погибшим товарищам. Их памятью, их судьбой выверял он свое поведение, свой писательский путь. Но он запомнил не только героизм молодых ополченцев, но и преступные действия тех, кто посылал в бой безоружных ребят. Не тогда ли началось трезво-бесстрашное осмысление эпохи будущим писателем?

В 1942 году, после долечивания в госпиталях, Абрамов вернулся на родную Пинегу, где увидел и тоже на всю жизнь запомнил подвиг русской женщины, русской бабы, которая "открыла второй фронт". Тогда и родился замысел первого романа -- "Братья и сестры" (1958). Шестнадцать лет вынашивался роман. Тем временем Абрамов доучивался в университете, защитил кандидатскую диссертацию, заведовал кафедрой советской литературы. Через его сердце прошли новые беды и трагедии. Он увидел не только драмы крестьянские, но и драмы городские, драмы интеллигенции, драмы недоверия и подозрительности к военнопленным, к находившимся в оккупации. Его возмущал анкетный подход к людям, анкетный подбор кадров, когда люди с "чистой биографией" получали незаслуженные привилегии, становились высокомерными карьеристами. Его продолжало мучить бесправие крестьян, лишенных паспорта и права передвижения, плативших непомерные налоги.

Он увидел резкое несоответствие народной жизни и отражения ее в литературе, кино, где царила атмосфера всеобщего благополучия и ликующих празднеств ("Кубанские казаки"). Тогда Абрамов взялся за перо и выступил как ратоборец за подлинную, неприкрашенную правду. В 1954 году в журнале "Новый мир" он опубликовал статью "Люди колхозной деревни в послевоенной прозе", где восстал против лакировочной и тенденциозно идиллической литературы о деревне, против сглаженных жизненных конфликтов и упрощенных характеров. И сразу получил боевое крещение -- "попал в постановление", где его причислили к антипатриотам, к врагам колхозного строя. Его прорабатывали на многих партийных собраниях, чуть не лишили работы. Но он продолжал отстаивать свое право говорить правду о народной жизни.

Почти каждая вещь Абрамова, кроме первого романа, проходила трудно. Сперва -- бои в редакциях и в цензуре, затем -- атаки проработочной, тенденциозной критики. Чего только не наслушался он за свою жизнь, в чем только не упрекали его! Особенно разносной была критика повести "Вокруг да около" (1963): озлобленный клеветник, очернитель, смакует недостатки, искажает жизнь... В довершение всего было сочинено обвинительное письмо от имени односельчан "Куда зовешь, нас, земляк?".

Но сломать Абрамова не удалось. Он продолжал думать, писать и говорить о самых больных проблемах времени, искал пути оздоровления общества и человека, пути спасения России, ее деревень, земли, людей. Он без конца задавал себе и другие вопросы: так что же нам делать? в чем спасение России? Не все он мог высказать в те годы в печати. Но в разговорах с друзьями, в дневниковых записях он предрекал многое из того, что свершается сейчас. Например, он был убежденным сторонником частной собственности, которая, на его взгляд, является главным гарантом свободы личности. Но одновременно он предупреждал: "Нельзя доводить принцип частной инициативы, частной собственности до крайности. Полное разъединение людей. Духовное обнищание. Помешательство на копейке. А раз бездуховность -- секс... Превращение человека в свою противоположность. Надругательство над человеком. Все коммерция. Все бизнес. Нет литературы. Искусства. Кино и т. д. Регулирование государства необходимо"*.

В современном человечестве его настораживало одностороннее увлечение техническим прогрессом, погоня за материальными благами, которые могут привести к глобальным катастрофам. Он много думал о гуманитарной переориентации человеческих устремлений, говорил о срочной необходимости защиты культурных, духовных ценностей, накопленных человечеством.

Один из немногих (он был чужд групповых пристрастий и потому нередко оставался в одиночестве), он понимал опасность всякого рода крайностей и догм, односторонних, упрощенных суждений о нашей истории, стране, народе и человеке. Ему одинаково претили безудержное восхваление народа, идеализация народного бытия и высокомерное отношение к простому труженику. Его также настораживала как идеализация западного образа жизни, так и пренебрежение опытом высокоразвитых стран. Он побывал во многих зарубежных странах, восхищался уровнем жизни и умелым хозяйствованием в Японии, Финляндии, Франции, Америке. Но он трезво вглядывался в происходящее, уяснял достоинства и недостатки жизни и поведения народа у нас и за рубежом.

Всевластие банков, капитала, рекламы, все негативные стороны технической цивилизации особенно поразили Абрамова в Америке, обострили его тревожные думы о России, о путях всего человечества. 8 августа 1979 года он подытожил свои сомнения: "Америка задала тон предельной рационализации всему миру. Америка -- это антипод поэзии. Это бездуховность. Неужели по этому пути идти всему человечеству? Неужели у людей нет другого пути?" А в письме к Ирине Дудник от 20 февраля 1980 года он как бы продолжал свои размышления: "За месяц я не очень мог вникнуть во все сложности американской жизни. Но знаете, чего не хватает Америке? Русского идеализма. Русского порыва к горним вершинам духа человеческого... Я не хотел бы жить в другой стране. Только в России. Сытость, индивидуализм Запада -- это не по мне. Это не для меня".

В тетралогии "Братья и сестры", в повестях, рассказах, статьях Абрамов неустанно приковывал внимание к сложным социально-экономическим, философским, нравственным и психологическим проблемам. Как настоящий художник-провидец, он понимал, что без очищения умов и сердец, без интеллектуального и нравственного развития каждой личности невозможны никакие благотворные социальные преобразования в стране.

Однако, прекрасно сознавая неправедность и даже преступность бюрократической системы, Абрамов не ограничивался критикой власть имущих, он предъявлял требования всему народу. Он предлагал "поглубже взглянуть на народ, всерьез разобраться в том, что же такое народ и национальный характер. Только ли великое и доброе заключено в нем?". "И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое". Он мучительно размышлял над сложнейшей проблемой: народ как жертва зла и как опора, питательная почва зла.

В знаменитом письме землякам "Чем живем-кормимся" (1979) он возлагал ответственность за бесхозяйственность в стране не только на правящие верхи, но и на самих тружеников.

Книги Абрамова воспринимались и толковались критикой в основном как остросоциальные вещи, повествующие о трагедии русского народа, взывающие к радикальным переменам в стране. А проблемы философские, нравственные, звучавшие в его произведениях, зачастую не получали должного осмысления.

Его романы, повести, рассказы -- летопись страданий многомиллионного крестьянства. Он писал о трагедии раскулачивания, о репрессиях ("Деревянные кони", "Франтик", "Поездка в прошлое"), о непосильных налогах и трудовой повинности, когда женщин и подростков "гнали" на сплав и лесозаготовки, о разрушении малых деревень, о чудовищно нелепых "реорганизациях" в сельском хозяйстве, а в конечном счете -- о трагедии народа и человека, которому не давали достойно жить, работать, думать. Люди страдающие, замученные, изломанные встают со страниц абрамовской прозы как обвинение всей преступной тоталитарной системе.

Словами Павла Вороницына ("Вокруг да около") Абрамов выразил трагедию миллионов, низведенных до крепостного положения: "А ежели я человеком себя не чувствую, это ты понимаешь?.. Почему у меня нет паспорта? Не личность я, значит, да?"

Но Абрамов был далек от одностороннего обличительства. Его книги -- не только обвинение, не только скорбь, боль и плач о России. В его книгах -- поиски истины, поиски причин происшедшего и тех животворных основ, которые помогли России не погибнуть, а выжить, выстоять, в великих муках и испытаниях сохранить живую душу, человечность, доброту, совесть, сострадание, взаимопомощь.

В конце концов, все обострившиеся пороки современности -- пьянство, наркомания, преступность, эгоцентризм, цинизм, равнодушие -- порождены угнетением личности, низкой культурой, попранием правовых и нравственных норм, беззаконием.

Хотя Абрамов писал в основном о людях русской деревни, но за их судьбой стояла жизнь и проблемы всей страны, проблемы общенародные, общегосударственные, общечеловеческие. Недаром рассказ о заброшенной деревне назван "Дела российские...". Да, все, что происходит в деревне, в районе, в поселке, на сенокосе или на лугу, где "плачут лошади", в крестьянской избе, -- это все "дела российские", дела общие.

Федор Абрамов неустанно выверял каждую мелочь, каждую частность высшей мерой -- мерой всенародного страдания или блага, мерой ухудшения или улучшения народной жизни. И потому, о чем бы он ни писал -- он всегда говорил с читателем о самом главном: что мешает или помогает нам жить достойно, по-человечески.

Глубинную суть абрамовского творчества кратко выразил критик Е. Добин в письме по поводу "Деревянных коней": "Трагедия России и великий русский народ". Да, в книгах Абрамова всегда соседствуют два начала -- трагедийное, скорбное и жизнеутверждающее. Скорбь, боль, сострадание и восхищение, дань благодарности звучат со страниц абрамовской прозы, передавая всю сложность авторских чувств по отношению к многострадальному русскому человеку.

Еще в 1969 году был создан рассказ "Старухи". Он обошел почти все редакции, вызывал всеобщее восхищение, но увидел свет только через восемнадцать лет -- в 1987 году. Это один из лучших рассказов, которым очень дорожил сам писатель. Рассказ вмещает огромные пласты нашей истории, наши беды, муки, ошибки, трагедии и нерешенные, трудные вопросы, по сей день требующие ответа. Главный из них -- как восстановить справедливость, как искупить вину перед поколениями русских людей, особливо русских женщин-крестьянок, которые не годами -- десятилетиями работали на износ, "рвали из себя жилы -- в колхозе, в лесу, на сплаве", почти ничего не получая за свой каторжный труд. Доля-трагедия русских крестьянок встает в рассказе вровень с трагедией тех, кто испил муки репрессий и лагерей.

Всегда сдержанный авторский голос в этом рассказе подымается до самых высоких лирических нот, до самой высокой патетики: "Встаньте, люди! Русская крестьянка идет. С восьмидесятилетним рабочим стажем"; "Новый человек вырастет -- не сомневаюсь. Но пройдет ли по русской земле еще раз такое бескорыстное, святое племя?".

Абрамов продолжал ту линию русской литературы, которая шла от Чехова и Бунина: бесстрашно взглянуть на самих себя, не идеализировать народ, разобраться в сложности и крайностях русского характера. Писатель хорошо понимал, что в конечном счете судьбы страны и человечества зависят не только от политиков, но и от поведения, умонастроения, устремлений, идеалов, культуры и нравственности миллионов. Его всегда тревожило не только всевластие чиновников, которые "все пожирают и ни за что не отвечают", но и неразвитость гражданского мышления в стране, полуграмотность, полуобразованность большинства. Он видел, что в запущенном состоянии находятся не только экономика, быт, система управления, но и сознание, нравственность, культура, состояние умов и сердец. Он собирался написать статью, рассказать, как десятилетиями вытравляли в народе самостоятельность мышления: "Не смей думать, живи по приказу. Никакой инициативы. Выключи мозги".

Вместе с тем Абрамов говорил еще в 1981 году: "Исторический опыт показал, что одними социальными средствами невозможно обновить жизнь, достигнуть желаемых результатов. Нужен одновременно второй способ. Это самовоспитание, строительство своей души, своего отношения к миру, иными словами -- каждодневное самоочищение, самокритика, самопроверка своих деяний и желаний высшим судом, который дан человеку, -- судом собственной совести".

Проблема совести и долга -- одна из ведущих проблем прозы Федора Абрамова.

Многих своих героев писатель приводит к суровой самооценке, самопроверке прожитой жизни, к исповеди, прозрению, покаянию. Исповедальные монологи, очистительное прозрение, разрыв с носителями зла, обретение высокого смысла бытия таких незаурядных людей, как Пелагея или Микша ("Поездка в прошлое"), передают читателю очищающий заряд нравственной энергии.

Как сохранить поэзию прошлого и "поднять деревню на уровень техники и культуры ХХ века" -- об этом думал Абрамов, создавая "Мамониху". Он сталкивает разные силы времени. Баба-Соха -- воплощение народной мудрости, старой деревянной Руси, тесно связанной с природой. Геха-маз -- "машинный человек". А Клавдий -- на распутье. "Вся повесть, -- замечает автор, -- схватка двух начал, двух сил в жизни: грубой, механической и живой, идущей из глубины веков". Пока торжествует Геха-маз, он ныне хозяин в деревне. Трагедия в том, что сила его -- корыстная, эгоистическая, бескорневая, безнравственная. Писатель предупреждает об опасности неодухотворенной технизации жизни. Не от таких ли, как Геха-маз, страдают наши леса, реки, земля?

Сейчас немало пишут и говорят о якобы разрушенном генофонде нации. Были и у Абрамова приступы отчаяния, когда ему казалось, что нет России, погибла страна, выродился народ, превратившись из нации в народонаселение. Но проходило отчаяние, и он снова веровал: "нет, жива Россия".

Когда-то Чехов сказал: верую в отдельных людей. А Достоевский считал, что в период долгого всеобщего распада и разброда кому-то надлежит "знамя беречь", беречь подлинные духовные устои и ценности.

О праведниках, подвижниках, светоносных людях, на которых "земля стоит, жизнь держится", немало писал и Федор Абрамов. Будучи на Соловках в 1979 году, он воздал должное таким людям: "На Руси никогда не переводились праведники, энтузиасты, трудники. Ими всегда жила и будет жить Россия".