68904 (Три лица русской интеллигенции: Радищев, Чаадаев, Сахаров)

Три лица русской интеллигенции: Радищев, Чаадаев, Сахаров

Серджо Бертолисси

Цель данной статьи — более реалистичная, нежели ее название, — состоит в том, чтобы отыскать в культурном опыте трех представителей русской интеллигенции некоторые отличительные признаки, делающие термин интеллигенция специфически русским.

Общей чертой в жизни Алексея Николаевича Радищева (1749—1802), Петра Яковлевича Чаадаева (1796—1856) и Андрея Дмитриевича Сахарова (1921—1989) была страстная и деятельная оппозиция по отношению к современной им политической власти. Безусловно, их деятельность вдохновлялась различными идеями и осуществлялась различными методами. Однако каждый из них, в силу значительности личного опыта, и прежде всего — в силу огромного вклада, внесенного в историю формирования русской политической системы, стал для своего века эмблематической фигурой. Именно это дает нам возможность, исходя из биографий этих конкретных деятелей, выявить конструктивные элементы процесса профессиональной идентификации русского интеллектуала и его общественной роли.

Радищев символизирует собой этап кающегося дворянина, который перед лицом условий общественной жизни, существовавших в тогдашней России, отвергает свое привилегированное положение и восстает против несправедливостей, творящихся по отношению к крепостным крестьянам 1. «Лучшее, что есть в русской литературе, — писал С. А. Венгеров в 1911 году, — то, чем она так сильна, то, в чем действительно источник ее обаяния и очарования, — это, напротив того, отказ от прав уже приобретенных, от преимуществ прочно установленных и бесспорных»2. Служба сначала в Коммерц-коллегии Санкт-Петербурга (1777), а затем в Городской таможне дала Радищеву возможность стать свидетелем разложения, повсеместно царящего среди государственных

-----------------------------------

1 При ссылках на сочинения Радищева используются издания: Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1938-1952. Т. 1 -3; Vtnturi F. (a cura di). Viaggio da Pietroburgo a Mosca. Bari, 1972.

2 Венгеров С. А. В чем очарование русской литературы XIX века? СПб., 1912. С. 9.

Чиновников, и осознать, сколь малоприятным было положение их начальников: «Пример самовластия Государя, не имеющего закона на последование ниже в расположениях своих других правил, кроме своей воли или прихотей, побуждает каждого начальника мыслить, что, пользуясь уделом власти беспредельной, он такой же властитель частно, как тот в общем. И сие столь справедливо, что не редко правилом приемлется, что противоречие власти начальника есть оскорбление верховной власти. Мысль несчастная, тысячи любящих отечество граждан заключающая в темницу и предающая их смерти; теснящая дух и разум, и на месте величия водворяющая робость, рабство и замешательство, под личиною устройства и покоя». Радищев делает из этого следующий вывод: «Человек много может сносить неприятностей, удручений. Глад, жажда, скорбь, темница, узы и сама смерть мало его трогают. Не доводи его токмо до крайности В обществах, где удручение начинает превышать пределы терпения, и возникает отчаяние», которое может вылиться в насильственные формы 3.

Проблема царящего в общественной жизни разложения, затронутая уже в знаменитом трактате М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России», вообще была хорошо знакома русскому обществу той эпохи. У Радищева этот лейтмотив сопровождается убедительным и обстоятельным рассказом об общем состоянии политической жизни, ответственность за которое возлагается писателем на самодержавие. Безусловно, сказанное не означает, что Радищева следует автоматически воспринимать как предшественника революционеров или открытых противников царского режима. Однако это свидетельствует, что еще до создания «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790) писатель ясно отдавал себе отчет в том, каково реальное общественное и политическое состояние его страны 4. Очевидно, немалую роль здесь сыграла его учеба в Лейпциге и сформировавшийся там круг интеллектуального общения.

Радищев осознал, что в екатерининской России полностью отсутствовала система законов, определяющих жизнь общества, права и обязанности его членов. Именно в этом крылось принципиальное отличие России от просвещенной Европы, которое с неизбежностью бросалось в глаза любому русскому путешественнику и наталкивало его на определенные размышления. С именем Радищева связывается переход от сословных требований дворянства, изложенных Уложенной Комиссией в 1767 г., к новым, еще не совсем ясным идейным горизонтам, определить которые станет главной задачей русских интеллигентов на все последующее столетие. Борьба с деспотизмом (который, по Радищеву, «есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние») приводит писателя к восхвалению «добродетельной спартанской республики», в которой гармонично сочетаются достоинства аристократии, монархии и демократии. Во многих эпизодах «Путешествия из Петербурга в Москву» он возвращается к идее естественного состояния, весьма распространенной в Европе того времени. Однако несомненно, что творчество Радищева по своему характеру и содержанию было обращено именно к русской действительности, к которой он стремился привлечь внимание своих современников.

---------------------------------

3 Радищев А. Н. Житие Федора Васильевича Ушакова //Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. М.-Л.. 1938. Т. 1. С. 161, 1бб-168.

4 См.: Nocolai G.M. Russia bifronte. Roma, 1990. Р. 121-197.

Импрессионистический стиль «Путешествия...» в некотором смысле приближает его к «Сентиментальному путешествию» Стерна (1768), однако изложенные в книге истории из повседневной жизни, где действуют представители самых различных общественных слоев, завершаются обобщениями, в конечном итоге создающими удручающую картину жизни русского общества.

«Путешествие...» можно назвать своего рода энциклопедией русской жизни, содержащей в себе целый ряд типических ситуаций и персонажей. Однако, в отличие от других публицистов эпохи, таких как Кантемир, Новиков или Фонвизин, чьи сатирические обличения направлены, по выражению Добролюбова, «не на принцип, не на основу зла, а только на злоупотребления того, что в наших понятиях есть уже само по себе зло»5, Радищев рисует широкую и последовательную критическую картину. Упор здесь делается не на сатиру. а на анализ ситуации, ответственность за которую возлагается на деспотическую власть 6. Прежде всего речь идет о крепостном праве — как о наиболее драматических его проявлениях, так и о положениях, считающихся нормальными в рамках сложившейся системы, не имеющей видимых путей преобразования. «С одной стороны родится надменность, — пишет автор в «Проекте в будущее», — а с другой робость. Тут никакой неможно быть связи, разве насилие»7. И далее: «Загрубелые все чувства рабов, и благим свободы мановением в движение неприходящие, тем укрепят и усовершенствуют внутреннее чувствование. Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противустояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему невозможет»8.

Радищевский проект реформы крепостной зависимости предусматривал прежде всего запрет на использование крепостного труда в домашнем хозяйстве помещика и признание права собственности крестьян на обрабатываемую ими землю, за которую они должны были бы платить подушную подать. Признав право крестьянина на гражданство, реформа должна была позволить ему покупать другие земельные участки, возмещая их стоимость бывшему владельцу 9.

Критика российской действительности и, в частности, крепостной зависимости, которая отличала Россию от остальной части Европы, не могла не вызвать соответствующих санкций со стороны царицы, которая, по выходе в свет «Путешествия из Петербурга в Москву», писала, что Радищев — «бунтарь похуже Пугачева» и что он поднимает народ на восстание. В действительности, возмущение, вызванное книгой, и осуждение автора на смертную казнь, замененную затем ссылкой в Сибирь, стали результатом не столько бунтарского характера его суждений, сколько того, что автор осмелился сделать достоянием публики факты, уже широко известные и осуждаемые даже высшими слоями общества, раскрыв действительную природу «просвещенного» царствования Екатерины. Будучи сыном своего века, Радищев считал, что

--------------------------------

5 Добролюбов Н. А. Собрание сочинений в 9 томах. М.-Л., 1962. Т. 5. С. 362.

6 См.: Nocolai G.M. Russia bifronte. Roma, 1990.. Р.489.

7 Радищев А. Н. Циг. соч. Т. 1. С. 319 (см. также: Биография А. Н. Радищева, написанная его сыновьями. М.-Л.: АН СССР. 1959. С. 63. 98).

8 Там же. С. 320.

9 См. по этому поводу предисловие F. Venturi к переводу «Путешествия...»

социальное неравенство можно преодолеть, воззвав к моральной ответственности каждого («Мораль — это первая и самая главная, и для всех самая полезная из наук»). Иначе говоря, истинным противником деспотизма является, по Радищеву, сознательность индивидуума 10. Во время судебного процесса писатель вынужден был отказаться от большей части содержащихся в книге утверждений или, по меньшей мере, постараться приуменьшить их значение. сведя сущность своей критики политической власти и экономической системы России к критике злоупотреблений.

Что касается, в частности, проблемы крепостного права, то, вернувшись из ссылки в 1797 году, Радищев отказался от последовательного и детального изложения своих убеждений. Он ограничился лишь констатацией ценности опыта сибирских сельских общин, свидетельствующего о существовании среди крестьян равенства и самоуправления11. Однако в центре его политических размышлений по-прежнему оставались сложные взаимоотношения между центральной властью и бескрайней российской действительностью. В глазах Радищева они явились отражением конфликта между моральным императивом и человеческой слабостью, между индивидуальными правилами поведения и требованиями политики. Сам Радищев нашел трагический выход из этой противоречивой ситуации, усугубившейся для него сибирской ссылкой, — в 1802 году он покончил с собой. Однако, сам того не осознавая, он впервые заложил основу для определения роли и положения интеллигента в российском обществе.

Российский интеллигент, ощущая сложность и непрочность собственного положения внутри дворянского сословия, чувствовал себя еще более неуверенно по отношению к Западной Европе, хотя именно путешествия по европейским странам служили для него неисчерпаемым источником идей. Вместе с тем он не мог найти однозначного — личного и политического — ответа на вопросы, которые ставила перед ним российская действительность.

«В XVIII — начале XIX веков, — пишет Исайя Берлин, — в правлении Россией чередовались периоды репрессий и либерализации. Екатерина Великая, сочтя, что гнет стал слишком тяжек и что Россия приняла слишком варварский облик, решила ослабить жестокую суровость деспотизма (за что сразу же получила аплодисменты Вольтера и барона Гримма). Когда же стало ясно, что подобный маневр открыл двери слишком частым внутренним смутам и многочисленным протестам, и когда очень многие образованные люди стали сравнивать положение в России с намного лучшей ситуацией на Западе, Екатерина уловила признаки бунтарской угрозы. Вконец испуганная Французской революцией, она снова „натянула вожжи"». Что же произошло с обществом? «На полпути между угнетателями и угнетенными стоял немногочисленный класс образованных людей, привыкших, по большей части, говорить по-французски, отдающих себе отчет в огромной разнице между образом жизни, который мог существовать, или существовал, на Западе и образом жизни широких масс в России. Это были, кроме того, люди, остро чувствовавшие разницу между справедливостью и несправедливостью, между цивилизацией и варварством, и в то же время отдававшие себе отчет в том, что изменить что-либо было бы очень трудно, что сами они слишкoм привязаны к существовавшему

-----------------------------

10 Venturi F. Op. cit. С. 46,58.

11 Там же. С. 68.

режиму, что реформы могут разрушить всю его структуру. Таким образом, в немногочисленном классе образованных людей многие отдавались либо беззастенчивому, почти вольтеровскому цинизму, одной рукой подписываясь под либеральными принципами, а другой поря своих крепостных, либо очень благородному и красноречивому, но бесполезному отчаянию»12.

В приведенном нами весьма пространном пассаже Исайя Берлин дает исключительно точное обобщение всех тех свойств русской интеллигенции, о которых здесь шла речь. Кроме того, сказанное им помогает лучше понять сущность второй фазы формирования этого феномена русской общественной жизни.

Попытки проведения конституционной реформы в царствование Александра I (от Хартии русского народа 1801 г. до проектов Сперанского 1809 г., от польской Конституции 1815 г. до проекта Н. Н. Новосильцева 1820 г.) отражали растущее осознание властью необходимости перемен. Однако большая часть проектов так и осталась нереализованной, что лишний раз доказало беспомощность правительства. Наполеоновское нашествие и победа русских привели к расцвету дотоле весьма слабых патриотических чувств и наглядно продемонстрировали, Что Россия вошла в число великих европейских держав. Но одновременно эти события еще ярче высветили общественную, политическую и культурную отсталость России. Именно тогда традиционный критический дух русского интеллигента радищевского типа воспринял идею о необходимости политического освобождения всего общества. Восстание декабристов 1825 года ознаменовало собой важнейший этап на пути перехода от фигуры «кающегося дворянина» к формированию интеллигента нового типа, вскормленного романтическим духом эпохи, однако имеющего вполне четкие политические принципы. Судьба этого нового действующего лица российской политической сцены не будет ни простой, ни однозначной, ибо возникнет множество различных, не всегда легко идентифицируемых точек зрения. Тем не менее, мы можем с уверенностью заявить, что именно в этот период, то есть во времена царствования Николая I (1825—1855), создалось то интеллектуальное ядро, которое передаст потомкам все характерные свойства русской интеллигенции. Менее изолированный, нежели во времена Радищева, постоянно стимулируемый западным опытом и, в частности, опытом немецких и французских философов русский интеллигент начинает осознавать политические задачи, которые ставит перед ним повседневная жизнь его страны. Его представления пока весьма противоречивы, однако он уже проделывает громадное усилие, стремясь привести свое состояние интеллектуала в соответствие со все более настоятельными и конкретными требованиями гражданского долга.

В этом смысле чрезвычайно показательной представляется фигура Петра Яковлевича Чаадаева (1796—1856). Безусловно, Чаадаев не мог вобрать в себя все интеллектуальные течения эпохи, однако в его биографии четко проявились основные черты конфликта интеллектуала с властью и с собственными этическими обязательствами, имеющими, как мы увидим, гораздо более глубокие корни, чем можно было бы ожидать.

------------------------

11 Berlin I. Il riccio у la volpe. Milano, 1986. Р. 213-214.