56382 (Древняя Русь в IX-XI вв.), страница 4

§ 2. Общественно-политический строй Древней Руси

Картину общественно-политического устройства Древней Руси в IX–XI вв. определяли не только и столько личные качества князей или экономические отношения, сколько этносоциальные традиции различных народов, образовавших Древнерусское государство. А таких традиций, напомним, было несколько, причем они противоречили друг другу. Напомним, что в этническом отношении даже “род русский” не был един, и каждая из этнических групп “руси” привносила в общественно-политический строй Древнерусского государства какие-то свои особенности. Следовательно, мы должны видеть очень сложную картину общественно-политических отношений в Древней Руси IX–XI вв. Она представляет собой не только противоречие между “Землей” и “Властью” (“родом русским”), как между славянским и неславянским этническим элементами, но и противоречия внутри самого “рода русского”, как тоже полиэтнического конгломерата. Следует также учитывать противоречия между Северной Русью с центром в Новгороде и Южной Русью с центром в Киеве. В обоих центрах сложились во многом различные общественно-политические традиции, которые сохранялись очень долгое время.

В данном случае требуется более основательно рассмотреть институты управления, утвердившиеся в Древней Руси в этот период, их взаимодействия и характер государственности в целом.

Можно обратить внимание на то, что восточные славяне в IX веке были объединены в большие союзы племен, границы между которыми определяются разными типами височных колец, а никак не укрепленными полосами. И летописное свидетельство о том, что славяне “живяху в мире”, вполне соответствует действительному положению.

С русами дело обстояло гораздо сложнее. Восточные авторы часто представляют русов народом, который вообще не имеет пашен, а кормится лишь за счет ограбления славян, заодно захватывая славян в плен и продавая их в Булгаре и Хорасане (речь, следовательно, идет о русах, промышлявших по Волго-Балтийскому пути). Названия Днепровских порогов, воспроизведенные Константином Багрянородным, также свидетельствуют о сохранении двуязычия у части русов (в данном случае русов-алан из Прибалтики). И, конечно, до слияния нравственно-психологического и организационного между славянами и русами, а также между самими русами было еще очень далеко.

Разные нравственные критерии полян-русов и древлян во времена Игоря зафиксированы не только рассказом об их обычаях, но и в летописной статье об убийстве древлянами Игоря и мести Ольги. Симпатии летописца, конечно, на стороне Ольги. Но он сохраняет знаменательную фразу прибывших к Ольге древлянских послов: “мужь твой аки волк расхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю”. И еще один важный факт — “лучьшие мужи, иже держаху Деревьску землю” (очередное обманутое Ольгой посольство) были избраны всеми древлянами.

Здесь мы подходим к проблеме общественно-политического управления славянских племен, которое определялась их территориально-общинным устройством. Известно, что главным органом управления у славян было вече. Впервые термин “вече” употреблен в Повести временных лет в связи с осадой печенегами Белгорода в 997 году (запись, возможно, и более поздняя). Горожане собираются на вече, поскольку “от князя помочи нету”. Но из легендарного рассказа о “белгородском киселе” следует, что вечевая практика была явлением обычным, хотя в Киеве, видимо, княжеская власть и противодействовала такого рода собраниям.

По отрывочным сведениям трудно судить о характере этих собраний, способах их проведения. Но вечевая система работала практически во всех русских городах, а уровень представительства решался в зависимости от характера обсуждаемых вопросов. Конечно, фантастичны предположения тех авторов, которые представляют вече неуправляемым собранием, где вопросы решаются “гулом”: какая сторона громче кричит. Описание подобных собраний в поморских городах рисуют совсем иную картину. Собрания проходили весьма организованно и выступать перед ним простому участнику его можно было после того, как председательствующий обратится за разрешением к вечникам. По старой традиции на подобных собраниях всегда имели право голоса жрец, хранитель обычаев и поэт-певец, хранитель памяти народной.

В науке, вопрос о вече оказался дискуссионным. Большинство ученых прошлого и начала ХХ столетия видели в вече демократический институт (И.А. Линниченко, В.И. Сергеевич, М.В. Довнар-Запольский, В.О. Ключевский). Расхождения советских историков во многом определялись “классовым подходом”. При этом Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров, в известной мере И.Я. Фроянов видели в вече демократический институт, в котором о своих претензиях могли заявить и социальные низы. Другие авторы — В.Т. Пашуто, В.Л. Янин и некоторые другие смотрели на вече как на собрание феодальных верхов, защищающих свои классовые привилегии.

Вече, несомненно, эволюционировало. Но исток его надо искать в общинном устройстве. Изначально неодинаковые общины разных племен, образовавших Древнерусское государство (у славян — территориальная община, у русов — кровнородственная), неизбежно давали и разные варианты вечевых собраний: мужского (только мужского) или свободного (только свободного) населения сел и городов. Больше того, в зависимости от реального расклада сил, нередко в одном городе могли сосуществовать и разные общины, и, соответственно, разные формы управления городов. Несомненно, что существовали и существенные различия в системе управления на Северо-Западе и Юге Руси.

В литературе многократно отмечались факты близости общественно-политической культуры Северо-Западной Руси со славянским южным берегом Балтики: на Балтике было четыре Старграда, в Северно-Западной Руси — четыре Новгорода, а система управления одна и та же. Центральное место в этой системе принадлежало общегородскому вече, основу которого составляли, в свою очередь, “кончанские” вече, т.е. вече разных концов города. Необходимо отметить, что в этом случае перед нами выстраивание чисто славянской системы управления по принципу “снизу вверх” (выборность всех органов управления). Именно эта система победила по всему Волго-Балтийскому пути, хотя на этом пути были представители и других народов и иных систем. Весь север России представлен “круговыми селами” (только в Рязанском краеведческом музее несколько сот планов расположения этих сел в записях XVIII века). “Круговые села” — специфика только балтийских славян. И что удивительно — по всему Волго-Балтийскому пути не видно зримых следов межэтнических конфликтов, а ассимиляция местного населения проходила на жизни нескольких поколений. По соседству с Ингрией-Ижорой вырос славянский Плесков-Псков, Изборск (германские названия городов появятся лишь при Петре I). В земле веси появится “Белоозеро”. И “призванные” в 862 году варяги разместятся в славянских городах — Новгород, Псков, Изборск, Белоозеро, которые они же и построили.

Конечно же, властная иерархия на северо-западе Руси была. Даже Псков считался “пригородом” Новгорода (хотя фактически был самостоятелен). Но это была иерархия не личностей, а общин. Как известно, единоличная княжеская власть в Новгороде так и не утвердилось. Наиболее яркое представление об отношениях между “Землей” и “Властью” в Новгороде дает изгнание в 1136 году из Новгорода князя Всеволода Ольговича, которое раскрывает сам механизм такого рода акций, опирающихся на длительную традицию.

Во-первых, новгородцы “призваша пльсковичи и ладожаны и сдумаша, яко изгнати князя своего Всеволода”. Князь вместе со всем своим семейством (“съ женою, детьми и тещею”) был заперт на епископском дворе, и ежедневно 30 новгородских мужей (сменяясь) не выпускали семейство из заключения. Во-вторых, показателен перечень претензий новгородцев к князю. Первый пункт — “не блюдеть смердъ”. Второй — “хотел еси сести в Переяславле” (в Переяславле Русском в 1132 году), то есть просто бежать от новгородцев. И очень показателен третий пункт обвинения: “ехалъ еси съ пълку переди всех”, то есть попросту бежал с поля боя во время сражения с ростовцами “на Ждани-горе” в 1134 году. Иначе говоря, от князя требовались и личная храбрость, и распорядительность.

Естественно, что “демократия” предполагала и разных кандидатов на должность “князя”. Кто-то пытался привлечь из Пскова Всеволода Мстиславича, кто-то пригласил из Чернигова брата изгнанного Всеволода — Святослава. Смута 1136 года продолжалась и на следующий год, причем с бояр, ратовавших за Всеволода Мстиславича, взыскали по полутора тысяч гривен — сумма почти равная тому, что Ярослав Владимирович, в свое время, должен был платить в Киев.

Но история знает и обратный пример — сын Владимира Мономаха Мстислав Владимирович просидел в Новгороде 21 год именно потому, что не пытался изменить что-то в сложившихся традициях.

В целом, по Северу и Северо-Западу Древней Руси складывалась система, характерная для балтийских славян. При этом надо иметь в виду, что и славяне, и фризы, и славянизированные варины-варяги навсегда покидали свои места и должны были прижиться на новых местах. Уже поэтому они не могли быть просто грабителями, как норманны-скандинавы. Население Северо-Западной Руси платило дань варягам вплоть до кончины Ярослава Мудрого. Но откуп в 300 гривен (кому он шел неясно) — это лишь пятая часть оттого, что могли стребовать с провинившегося боярина.

Южные области Древней Руси, где центром государства был Киев и прилегающие территории расселения полян-руси, больше зависели от непредсказуемой Степи, постоянных набегов кочевников, с которыми надо было воевать или же откупаться. По летописи, в IX веке дань с южных племен — полян, северян и вятичей — брали хазары, что географически — особенно после разгрома Росского каганата на Дону — понятно.

Впрочем, с этой данью не все ясно. Почему-то счет велся на “щеляги” — это польская форма западноевропейского “шиллинга”. Сама эта замена исконных шкурок белок или горностая, которыми уплачивали дань славяне, на польские монеты кажется подозрительной: в IX веке в Восточной Европе преобладали монеты арабского чекана и отчасти салтовского Подонья (“Росского каганата”), в то время как на Днепре, похоже, не было ни тех, ни других. Следовательно, либо данное сообщение предполагает легенду (вятичи и радимичи происходили “от ляхов”), либо все-таки западное происхождение вятичей и радимичей, которые пользовались “польскими” расчетными единицами (этот вопрос в науке пока не решен).

Появление в Киеве Дира и Аскольда представляется как освобождение от хазарской дани. Но хазарская дань с радимичей, от которой их освобождает Олег (точнее переводит ее на себя), вызывает сомнения: радимичи, по летописи, жили у Верхнего Днепра, близ Смоленска (если, конечно, им не пришлось переселяться откуда-то из Подонья).

“Легкая” дань с северян, непосредственных соседей Хазарии, понятна: их надо было привлечь на свою сторону. Но тяжелая дань — “по черной куне” — с древлян вызывает опять-таки много вопросов. Во-первых, из последующего видно, что древлян приходилось полвека спустя заново покорять Игорю. Во-вторых, рассуждения древлянских послов о преимуществе их князей по сравнению с киевскими предполагают, что у древлян осталась самостоятельность и самоуправление и после Олега, и после Игоря. Здесь возможно предположение, что все племена, соглашаясь платить дань Киеву, оставались во внутренней повседневной жизни вполне самостоятельными.

Систему общественно-политических отношений на Юге Руси в середине X века можно проанализировать на примере летописных сообщений о княжении Игоря. В Новгородской Первой летописи есть известия, похоже, указывающие на действительное положение в отношениях полян-руси со своими соседями.

Прежде всего, участниками похода 922 года (аналог статьи 907 года) названы варяги, поляне, словене и кривичи. То есть пришельцы из Северной Руси в начале Х века на северные племена пока и опирались. Здесь же отмечается, что Игорь, занимая Киев, воюет с древлянами и угличами. В недатированной части сказания о княжении Игоря говорится, что угличей князь “примучи”, возложил на них дань и передал ее своему воеводе Свенельду. Один город угличей — Пересечен — держался три года, а с его падением угличи (или уличи) ушли на запад в междуречье Буга и Днестра, куда власть киевского князя не распространялась. Здесь же сообщается о передаче дани с древлян тому же Свенельду, что вызвало ропот дружины: “дал еси единому мужеве много”. Именно этим объясняется в летописи последующий конфликт 945 года с древлянами — ради дружины Игорь отправился вновь к древлянам за данью и этот уже ничем не оправданный, откровенно грабительский поход привел к гибели князя в Древлянской земле.

Как повтор те же сведения приведены в датированной части: дань с уличей датируется 940-м, дань с древлян 942-м годами. Сам конфликт в новгородской летописи представлен более логично, чем в Повести временных лет, хотя и тут, и там он восходит к одному тексту. Дружина требует: “Отроци Свенельжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази; поиде, княже, с нами в дань, да и ты добудеши, и мы”. Но о войнах с уличами и данях, переданных князем Свенельду, Повесть временных лет ничего не знает.

Как можно видеть, Русь во времена Игоря еще не укрепилась даже в Поднепровье, и не случайно, что в древнейших записях (недатированного введения) в основе — противостояние и противопоставление полян и древлян. Сами отношения “Земли” и “Власти” пока явно неупорядочены, а дальние походы князей в чужие земли осуществляются в качестве некой компенсации за “недоборы” в землях непосредственных соседей-славян.

Таким образом, русы, которые пришли вместе с Олегом и Игорем, привнесли в общественно-политическую жизнь южной Руси иерархический принцип управления, основанный на принципах кровнородственной общины. И свои традиции общественно-политического устройства русам пришлось совмещать с традиционными славянскими традициями общественного управления.

События 945 года дают материал и для суждения о пределах княжеской власти в этот период: Игорь явно уступает своему воеводе, которому фактически подчинен и который имеет свою собственную дружину. Да и княжеская дружина тоже может в любое время предъявить претензии князю. Видимо, сама княжеская власть в Х веке была далеко не абсолютной: князь всякий раз должен был доказывать дружине способность обеспечить ее трофеями в дальних походах и данями. При этом личное мужество и честность князя далеко не всегда совпадали с интересами земель и социальных слоев. Немного позднее князю Святославу и собственные летописцы сделали упрек: “Ты, княже, чужея земле ищеши и блюдеши, а своея ся охабив, ...аще ти не жаль отчины своея, ни матери стары суща, и детий своих”. Но означало это и оторванность князей от своих земель. Перевороты и усобицы X–XI вв. также свидетельствуют об определенной и всегда сохраняющейся напряженности между “Землей” и “Властью”.

Но при этом, центральное место в общественно-политическом устройстве “Земли” на Юге Руси также занимало вече, как традиционная форма самоуправления славянских племен, в частности, у древлян. Вече оставалось высшим органом и в Киеве. Об этом больше известно по материалам XI века, когда киевляне часто изгоняли и принимали князей, но сведения о вечевом управлении в Киеве представлены и спорадическими сообщениями X столетия, причем ясно, что сам институт вече сложился задолго до описываемых событий.

Уже говорилось, что характер вече в Древней Руси зависел от того, на основе какой из общин — территориальной или кровнородственной — оно осуществляло свои функции. В сообщениях Х века Повести временных лет имеется, по крайней мере, три сюжета, которые помогают понять и истоки веча в Южной Руси с центром в Киеве, и, несомненно, их разнородный характер: 1) сопоставление обычаев полян-руси и остальных славян; 2) сопоставление устройства Древлянской и Киевской земель в середине Х века; 3) опыт соединения властных структур города (в данном случае — Киева) с княжеской дружиной при Владимире Святославиче.

В отношении первого сопоставления обычаев полян и древлян надо иметь в виду, что речь идет о параллельном — и многовековом — сосуществовании территориальной и кровнородственной общин. Территориальная и кровнородственная общины — это принципиально разные формы организации, восходящие, по всей вероятности, к эпохе отделения оседлого земледелия и кочевого скотоводства.

С этой точки зрения, у полян-руси прослеживается наличие кровнородственной общины. Семья и община полян буквально повторяет “варварские правды” ряда германских или германизированных племен, действовавших в VI–IX веках. В данном случае важно было бы установить, привнесены ли эти нормы общежития переселенческой волной с Дуная в V–VI вв., или они связаны с последней значительной волной переселения из Норика-Ругиланда во второй четверти X века. От этого зависит, в частности, и вопрос о том, вся ли земля полян-руси следовала явно неславянским обычаям, или же только определенная часть социальных верхов, к которым, судя по всему, и принадлежал киевский летописец конца Х века.