26500-1 (Образ государства как алгоритм политического поведения), страница 2

Связка двух составляющих образа государства беспричинно не возникает. Ее появ-:ние предопределяют прежде всего складывающиеся в сознании субъекта картины сударственности как некоторой целостности, специфической людской общности, лючающей в себя, естественно, и самого субъекта. В картинах подобного рода Ъ1чни нет разнополюсных конфронтирующих лагерей: "мы" и "они" ("они" - от-льные от "нас", чуждые "нам" власть, государство, правители и т.д.). Добавлю к ому. что в воображаемых картинах внешнего облика государства оно как целое MOST иметь вид либо дифференцированной и сложно организованной системы, либо иолита. От того, какой конкретно целостностью кажется субъектам государство, в дающей степени зависят форма и мера выражения их причастности к нему. рели для субъекта государство - синоним "мы" (целостности, политической коллек-Вности, к которой принадлежит и он), то, по общему правилу, у него отсутствует 'ляд на государство как на чужое ему, подозрительное, враждебное; нет у него строя ощущать и толковать государство как зло. Скорее, наоборот. "Мы" - уникальный психологический способ самосознания и консолидации всякой общности здей - презюмируется как свое, хорошее, благое, доброе. Правда, сложившийся у субъекта образ государственности, взятой в абстракции (го-(арственность вообще) или в ее конкретно-исторических модификациях, сильно отчается от реальных, действительных характеристик последней. В таком случае воз-каст очень важная, но относящаяся к другой области проблема - адекватность, ис-пюсть образа. Она "проходит по ведомству" гносеологии и с вопросом о прагмати-жих эффектах образа государства, о его регулятивных свойствах непосредственно связана. Меня же здесь больше интересует психологическая сторона дела. В психологии есть такая точка зрения: в ответ на оценку объекта у восприни-ющего данный объект возникает эмоция как бессознательная реакция его принятия i отторжения [14]. Эмоции - непосредственные пристрастные переживания жизнен-'о смысла явления, ситуации, обусловливаемые отношением их (т.е. явления, ситуа-i) объективных свойств к потребностям воспринимающего субъекта. Ясно, что эмо-)на.1ьно он приемлет хорошее, полезное, благоприятствующее; плохое, вредонос-!, угрожающее провоцируют эмоцию отторжения. Будучи сплавом переживания и усилий интеллекта, волевых моментов влечения, емления, эмоции играют одну из ключевых ролей в психическом механизме пере-[а образа в плоскость практического поведения человека. Активизируя внутреннее тояние субъекта, они побуждают его к деятельности, осуществляют "запуск" и гивацию его поведения. Эмоции также обусловливают направленность поступков, ствий, регулируют их ход, влияют на поведенческие стереотипы. Тонус поведения, ты деятельности тоже задаются эмоциями [15]. Есть основание утверждать, что ез них образ государства становится алгоритмом политического поведения. Хотя леднее детерминируют еще и многие другие величины. Тонятие алгоритма используется не в его строго математическом смысле. Под ним разумевается прежде всего программа, определяющая содержание и способ по-;ния людей, выполнение .ими предписаний в различных видах деятельности. Политическое поведение понимается как система непосредственно наблюдаемых и фиксируемых действий (поступков) людей по отношению к значимым для них институтам публичной власти, к государству. Есть два вида политического поведения, весьма часто дополняющих друг друга. Первый - вербальное поведение, его выражает слово: устная или письменная речь. Второй - реальное поведение, оно "овеществляется" не в слове, а в практических действиях, поступках.

Таким в самых общих чертах представляется психологический механизм объективации образа государства. Благодаря ему данный образ "вплетается" в политическое поведение и играет там важнейшую роль. Теперь надо попытаться ответить на один из коренных вопросов: какое конкретно (по своему социокультурному смыслу) политическое поведение порождают те или иные образы государства?

Негативный образ государства и его объективации

Приступить к ответу на поставленный вопрос одинаково правомерно и с обращения к образу государства, в котором оно представлено злом (негативный образ), и к тому его образу, в котором государство являет собой добро, благо (позитивный образ). Начнем с негативного образа государства и программируемых им разновидностей политического поведения. Вновь подчеркну: в этом образе злом представлено государство вообще независимо от каких бы то ни было его конкретно-исторических модификаций. Их множество, но в одном практически важном отношении они делятся на две группы. В первой государство безоговорочно выступает абсолютным злом (см. работы М. Штирнера, Ф. Ницше, Э. Канетти). Во второй группе оно также выступает злом, но таким, за которым признается (пусть и неохотно) определенный raison d'etre (Т. Пейн, В. фон Гумбольдт).

"Государство, - пишет Штирнер, - всегда занято тем, чтобы ограничивать, обуздывать, связывать, подчинять себе отдельного человека... Государство не допускает проявиться моей ценности... оно неустанно стремится как можно более использовать меня, грабит меня, эксплуатирует меня, потребляет меня... Всякое государство -деспотия, независимо от того, существует ли один деспот или их много, как в республике... Мы оба - государство и я - враги... Войну следует объявить самому сущему, т.е. государству (status), а не какому-нибудь определенному государству, не какому-нибудь данному современному государственному состоянию и составу" [16].

Штирнер оказался ближайшим предшественником Ницше, желавшего, "чтобы его не читали, а заучивали". Что же предлагал заучивать автор бестселлера "Так говорил Заратустра"? «Государство? - вопрошает Ницше. - Что это такое? Теперь слушайте меня, ибо теперь я скажу вам свое слово о смерти народов. Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: "Я, государство, составляю народ". Это - ложь!.. Если где еще существует народ - не понимает он государства и ненавидит его... Все в нем обман: крадеными зубами кусает оно, зубастое... Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех называется "жизнью"... Там, где оканчивается государство, начинается впервые человек...» [17].

В главном своем труде "Масса и власть" Канетти изображает публичную власть (а стало быть, и государственность, в которой она материализуется) хищным всепожирающим зверем. Поглощая жертву (массу), свирепая кровожадная бестия высасывает из нее "все, что в ней есть полезного... Остаются отбросы и вонь. Этот процесс... многое говорит о сущности власти вообще". Власть, по Канетти, - некрофил; она паразитирует и разбухает на смерти. Оттого борьба против власти (прежде всего через неподчинение ей - "научиться без страха смотреть в глаза приказу и найти средство вырвать его жало") [18] является борьбой против смерти, борьбой за жизнь.

У Пейна и Гумбольдта образ государства (публичной власти) выдержан в иной лексической и семантической манере, нежели его ультраанархистский аналог. В отличие от своего двойника он лишен агрессивно-разоблачительного тона. Но гораздо значимей присутствие в нем намека на определенную легитимность бытия государства и тенденции вынужденного примирения с этим фактом. "Общество, - пишет Т. Пейн, - создается нашими потребностями, а правительство (в данном контексте и государство. —Л.М.) нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя благие порывы, второе же отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое - это защитник, второе -каратель. Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае - зло нестерпимое" [19]. Пейн не испытывает симпатий к правительству (государству). Однако ему приходится констатировать сухо, что оно - пусть отрицательно - "способствует нашему счастью".

Согласно Гумбольдту, "государственное устройство (т.е. государство. —Л.М.) следует строго отличать от национального союза, как бы тесно они ни переплетались друг с другом... Собственно государственное устройство подчинено этому (сохранению всех благ, стремление к которым соединяет людей в общество. —Л.М.) как своей цели и всегда допускается только как необходимое средство, а поскольку оно всегда связано с ограничением свободы - как необходимое зло" [20]. Гумбольдтовский образ государства во многом типичен для идеологии либерализма. Не повторяет он анархистский образ, но в некотором родстве с ним бесспорно состоит. Образ государства подобно гумбольдтовскому давно сложился и прочно обосновался в политическом сознании (притом не только в массовом).

Образ государства как воплощения дьявольщины, монстра, несущего людям гибель, был выпестован и в России. Если Германия знает своего Штирнера, то Россия знает своего М. Бакунина. Брань в адрес институтов публичной власти почиталась чуть ли не доблестью. Всяческие поношения государства (независимо от того, каково оно в действительности, каковы его реальные практические акции) являлись и пока остаются излюбленным занятием отнюдь не одиночек, получающих от этого прямо-таки удовольствие. Взращенную веками неприязнь российских масс к государственному началу унаследовала безотчетно поклоняющаяся им, боготворящая их волю часть интеллигенции. В мифах таких народопоклонников народ извечно выступает обладателем всей правды, он всегда умнее своих правителей и т.д. В суеверном обожествлении "ума, чести и совести" народа эти интеллигенты не желают видеть того, что народные массы оказывались в истории (и при определенном стечении обстоятельств могут оказываться впредь) носителями несбыточных чаяний, злой иррациональной воли, разрушительной для общества и государства, пагубной для них самих.

Личность, в сознании которой доминирует анархистский (полуанархистский) образ государства, бросает вызов всему объективно закономерному, необходимо организованному, всему нормативному и дисциплинирующему безотносительно к его содержанию, формам проявления. Она в разладе не с той или иной исторически данной модификацией государственности, а с элементарными правилами и процедурами поведения, имманентными любому состоянию государственно устроенного общества. Небрежение ими равнозначно выпадению личности из сферы цивилизованного общежития.

Анархистский образ государства вызывает два варианта поведения. Первый из них - активистский. Активистское поведение - это поступки, практические действия, которые прямо направлены против государства и того, что с ним связано. В числе таких действий: вооруженная борьба, террор, организация беспорядков, открытое сопротивление мероприятиям государства, неподчинение закону, митинги и демонстрации. надругательства над государственными символами и т.д. На вербальном уровне активистское поведение реализуется в подготовке и публикации текстов антигосударственного характера, в устной пропаганде анархистских взглядов и т.п.

Второй вариант предполагает воздержание от бунтарства, лобовых столкновений с государством и нешумный выход из-под его власти. В свое время Г. Торо, высоко ценимый Л. Толстым и М. Ганди, пробовал на деле показать, как это должно происходить. Более двух лет прожил он в одиночестве в лесу, демонстрируя тем самым полное отключение от государства. Он сторонник "мирной революции" против государства. По Торо, для ее проведения надо "только" прекратить уплату установленных государством налогов; подданным нужно отвергнуть свое государство, а служащим -покинуть свои учреждения [21]. Поведение и призывы Торо несравнимы, конечно, с поведением и призывами, скажем, Бакунина. Но дух "антигосударственничества" обуревал этих современников одинаково.

Характерный для идеологии либерализма образ государства, каким мы его видим на страницах работ Пейна, Гумбольдта и других, программирует иное политическое поведение. Оно уже не устремлено ни на практическое, ни на мысленное преодоление государственного устройства общества. Люди, в чьем сознании утвердился этот образ, скрепя сердце примиряются с фактом существования государства как такового. Нигилизм анархистов перерождается в конформизм либералов. Но государство все равно остается под подозрением; его виновность перед людьми презюмируется, для них оно не перестает являться дежурным объектом недовольства и порицания.

В практически-политическом плане поведение людей, на такой лад воспринимающих государство и относящихся к нему, неоднозначно (поведение профессионального политика либерального толка - предмет особый). Есть обстоятельства, в которых названные люди действуют решительно. В других положениях они ведут себя, скорее, пассивно. Их всегда отличает законопослушание. Активность, как правило, наблюдается в пользовании возможностями, которые предоставляются государственно организованным обществом для удовлетворения индивидом собственного прагматического интереса, реализации им своих притязаний. Когда у индивида нет сугубо личной заинтересованности, когда ему "не светит" собственная выгода, охота активно участвовать в политической жизни у него пропадает. Пассивность преобладает обычно в ситуациях, требующих от индивида выполнения своих обязанностей, долга перед государством, персональной ответственности за состояние дел в нем.

Отношения индивида, который смирился с существованием государства как неизбежного зла, с этим самым государством-злом отчасти напоминают отношения клиента с конторой по хозяйственно-бытовому (административно-полицейскому, социальному, культурно-образовательному и т.д.) обслуживанию населения. Контора находится от клиента на известном удалении, в ней клиент не работает и даже в ее штате не числится. Он лишь иногда пользуется услугами данной конторы. В поддержании с ней каких-либо иных связей и контактов клиент потребности не испытывает. Ее состоянием и делами клиент-потребитель озабочен лишь р той мере, в какой они влияют на качество его обслуживания. Обслужившись, он дистанцируется от ставшей ему более ненадобной в этот момент сферы сервиса и замыкается в кругу собственных занятий (профессиональных, домашних). Клиент к тому же пребывает в уверенности, что именно государство настраивает его на подобное поведение, отвращая от активного участия в политической жизни.

Некогда русский литератор Н. Греч, не чуждавшийся либеральных идей, сказал: "Всякий умный человек должен относиться к государству следующим образом. Государство строит для меня дороги, держит армию, которая обороняет меня от внешнего врага, следит за тем, чтобы доходили мои письма. А от меня только требует - сиди тихо. Я и сижу" [22]. Слова Греча глубоко запали в душу его собрата по перу, современного российского литератора В. Пьецуха, который совершенно согласен с процитированным мнением "неплохо думающего писателя минувшего века". Писатель века нынешнего предлагает соотечественникам сейчас, в конце XX столетия, тоже "сидеть тихо" и держаться подальше от политики. От сословия интеллигентов (не имея от него никакого мандата) Пьецух заявляет: "Интеллигенции нужно, чтобы ее оставили в покое. Она будет жить своей духовной жизнью" [22]. По Пьецуху выходит: сегодня политика, участие в делах государства должны стать уделом неинтеллигентной, малообразованной, нравственно глухой публики. Подумал ли наш литератор, какой катастрофой для России обернется принятие "всяким умным человеком" его рекомендаций?

Был бы интересен и нужен скрупулезный научный анализ психологической подоплеки ходячих предрассудков типа: "политика - грязное дело", "всякая власть развращает", "власть отвратительна, как руки брадобрея", "власть всегда цинична" и т.п. Чтобы не потерять смысла затеянного разговора, подчеркну: такие сентенции адресуются не сумасбродствам Калигулы и Нерона, не бесчинствам опричнины, не коварным интригам королевских дворов. В них не осуждение якобинского террора, нацистского Третьего рейха, сталинского режима и проч. Нет, они - о политике вообще, о любой форме публичной власти, о всякой (без исключений) государственности. Поэтому допустимо предположить, что рассматриваемые предрассудки порождает и питает страх их носителей быть членами политической коллективности как таковой, страх соучаствовать в ее жизнедеятельности и, следовательно, отвечать за нее. Зряшное охаивание публичной власти и государства - словесное прикрытие боязни такой ответственности. "Тихосидение" - практически поведенческое проявление подобной фобии.

Ведь ответственность и свобода взаимозависимы, неотрывны друг от друга. Быть свободным 'означает одновременно (и непременно) быть ответственным. Свобода индивида не сводится к "свободе от..." (к отсутствию внешних насильственно-принудительных воздействий) и к возможности самоосуществления. Это - лишь первый ее аспект. Второй - "свобода для...", позитивная свобода. В ее рамках индивид добровольно отказывается от претензий на всемогущество и учинение произвола, принимает как естественную норму социокультурные ограничители вседозволенности. В рамках позитивной свободы выполняет он социальные функции, предзаданные каждому члену государственно организованного общества, исполняет общественный долг.