10911 (Эволюция материнства), страница 2

Мне пришлось наблюдать, как кошка-мать бросила котенка и галопом помчалась на голоса дерущихся между собою, на некотором расстоянии, котов.

Таким образом, борьба у млекопитающих животных, кроме своей прямой задачи – устранить конкурента, может служить средством возбуждения полового инстинкта. Первая ведется и в отсутствии самок, вторая – большею частью в их присутствии.

2. Эволюция материнского инстинкта у человека и законы, обусловливающие его современное положение у культурных народов

Человек в полной мере унаследовал от животных тот антагонизм, который лежит в основе отношений матери и потомства друг к другу.

Но есть в числе факторов, определяющих материнство человека, и нечто такое, чего мы не наблюдаем ни у одного из животных ни на одной ступени его развития, что в этом материнстве составляет исключительно человеческое и что с должною полнотою можно оценить и определить, лишь хорошо ознакомившись с данными биопсихологии материнства у животных.

Вот чему нас учит последняя в эволюции материнства у человека и что между прочим дает нам ответ на такие вопросы, которые до сих пор рассматривались или как «извращения материнских инстинктов», или как нечто «загадочное» и «непостижимое».

Я разумею здесь детоубийство, которое у некоторых дикарей, как известно, очень широко распространено. Попытка ослабить значение относящихся сюда фактов бесплодна. Идея одних о том, что явления эти «суть следствие не столько черствого сердца, сколько суровости жизни», а других – о том, что «детоубийство у дикарей есть дело необходимости» и т.д. и т.д. – мало убедительна. Если бы, однако, мы и признали, что детоубийство у них производится только вследствие тяжелой нужды, а не вследствие понижения материнского инстинкта, то как объяснить такие явления, например, как почти поголовное истребление детей у одного из меланезийских народов в Ужи для того, чтобы заменить их Боросами? Как объяснить, что детоубийство и вытравливание плода встречается и у египтян, и у греков, и у римлян, и в Средние века; встречается, наконец, и в наши дни не только в Индии или в некоторых провинциях Китая, где оно широко распространено, но и в Европе?

Мечников, ссылаясь на книгу Бартельса, свидетельствует, что в Константинополе в 1872 году за 10 месяцев было произведено 3 000 случаев искусственных выкидышей.

Причины этого уничтожения потомства, конечно, уже не те, которые были у дикарей; но, каковы бы они ни были, факт детоубийства остается фактом, прежде всего свидетельствующим о том, что как только материнскому чувству у человека приходится сталкиваться с теми или другими обстоятельствами, могущими стеснять мать, она с большею или меньшею легкостью им поступается; другими словами, что инстинкт этот, систематически и на протяжении многих тысячелетий подавляемый разумными способностями, стал в значительной мере менее интенсивным, чем мы его видели у животных.

Известны многочисленные случаи, когда женщины убивали детей потому, что им неудобно было с ними ходить за мужчинами, и делали они это свое дело так же просто, как бросили бы не очень нужную, но обременяющую их вещь, и потому только, что эта вещь их обременяет.

У австралийцев, например, выкидыши и детоубийство – дело обычное; на эти явления смотрят как на вопросы, касающиеся только родителей. Поучительно, что матерям в этих делах помогают бабушки.

Логика явлений совершенно понятна: разум дикарей, несмотря на свою элементарность, оказывается достаточным для того, чтобы сначала поставить вопрос: нельзя ли как-нибудь облегчить тяготы жизни? (вопрос, которого, кстати сказать, ни одно животное себе поставить не может), – а затем прийти к единственно доступному для них решению: надо избавиться от предмета, который эти тяготы увеличивает, не доставляя никакой пользы. Решая задачу одними и теми же приемами в течение многих тысяч поколений, систематически подавляя материнские инстинкты, естественно было прийти к их ослаблению. Матери, у которых чувства эти проявились более значительно, должны были гибнуть от непосильного труда в большем числе, чем те, у которых оно проявилось менее значительно.

В течение многих тысячелетий слагался взгляд на детей как на предмет собственности родителей, которым они могут распоряжаться по своему желанию: дарить, продавать, променивать, убивать, а в связи с этим явилось широкое распространение выкидышей и умерщвление детей, если они составляют обузу для родителей.

Ясно, что мы имеем здесь не повторение того, что иногда наблюдается у животных, как это утверждает Мечников, например, а нечто совершенно новое. Там уничтожение детенышей самками наблюдается только в неволе, где и половые и материнские инстинкты подвергаются большему или меньшему извращению; там поэтому умерщвление потомства – всегда акт патологический и никогда не целепонимательный. Здесь, у человека, акт этот всегда целепонимателен и естественно вытекает из установленных выше законов материнства для животных и человека. Матери дикарей племени Маори на вопрос: почему они убивают своих детей? – отвечают совершенно просто, что они это делают потому, что дети мешают матерям следовать за мужчинами в их постоянных перемещениях с места на место. Позднее, когда материнское чувство понизилось, некоторые племена Южной Африки стали употреблять своих детей в виде приманки в западнях для львов, а жители долины Нигера и многие другие дикари стали продавать своих детей или променивать их на разные безделушки; дикари-матери начали убивать детей, потому что заботы о них старят женщину – мать.

Тасманийки прибегали к выкидышам в течение первых лет своего замужества для того, как это свидетельствует Вонвик, «чтоб сохранить свежесть своих прелестей». Туземки бассейна Ориноко, по словам Гумбольдта, употребляют многочисленные средства для производства выкидышей с целью отложить бремя материнства до более зрелого возраста.

Интересно отметить, что в то время как у высших животных уход за потомством и материнское чувство тем больше и тем сильнее, чем в том и другом представляется большая надобность в условиях жизни данного вида, у человека стремление к освобождению себя от забот о потомстве тем сильнее и последствия этого стремления тем значительнее, чем больше дети могут стеснять индивидуальность родителей в условиях данной среды и условиях существования вообще. Там, где эти условия тяжелы, там убийство детей представляет явление, освященное обычаями, прочно укоренившимися и широко распространенными; там, где эти условия не так суровы, там явление это, вытекая из факторов меньшей мощности, проявляется с меньшей силой.

В противоречии с этим заключением, на первый взгляд, как будто бы стоят многочисленные факты, свидетельствующие о наличности любви к тем детям матери-дикарки, которые ею не убиты и оставлены живыми. На самом деле факты эти никакого противопоказания установленному выше закону материнства не представляют.

Дело в том, что инстинкт материнства как у высших животных, так и у человека стимулируется не одним, а несколькими факторами, в числе которых значатся и чисто физиологические: кормление молоком. У животных связь материнства с кормлением молоком отмечена была еще Дарвином. У человека эта связь констатирована многими авторами. Один из них описал случай, как девушка (француженка), получив от пастора разрешение на грех, который задумала совершить под условием «покормить», приняла все меры к приведению своего плана в исполнение, т.е. к отдаче «незаконного» ребенка в воспитательный дом; но перед тем как это сделать, вспомнила данное пастору обещание «покормить», дала ребенку грудь и… оставила ребенка у себя, с любовью ухаживала за ним и вырастила его.

По свидетельству путешественников, за оставленными в живых детьми дикари Патагонии ухаживают, проявляя все признаки животной привязанности к ним и любви: мать не сводит глаз со своего ребенка и постоянно дает ему-то грудь, то кусочки кровяного мяса, которые он приучается сосать. Матери-бушменки так любят своих детей, что во время голодовки делятся с ними скудной пищей. Любовь эта, однако, – присовокупляет Моффа (Vingt – trois ans dans I'Afrique australe), – чисто животная.

На основании изложенных и длинного ряда других аналогичных данных сравнительная психология считает понижение чувства материнской любви у человека научно установленным фактом и объясняет это тем, что сила и форма материнского чувства представляют собою продукт не какого-то спонтанно стремящегося к усовершенствованию психологического свойства животных, всем им принадлежащего, а продукт отбора на почве борьбы матери (за свою индивидуальность) с потомством (за свою жизнь). С этой точки зрения, как мы сейчас увидим, явление детоубийства получает не только простое объяснение (и не в разрез с данными филогенеза, а в полном с ними согласии), но и совершенно иной смысл: «отвратительные и непонятные страницы далекого прошлого», как называет Сутерланд, период жизни людей с широко распространенным детоубийством, превращаются в полные глубокого эволюционного значения события.

Мы знаем теперь, что, как только развитие умственных способностей человека достигло той высоты, на которой он оказался способным к более активному участию в борьбе индивидуальности с потомством, способности эти тотчас, разумеется, стали на сторону индивидуальности матери, ибо у ребенка их еще нет. Интересы же матери требовали отнимать у потомства то, что отнять было можно. Изменить анатомо-физиологические основы материнства и отнять или уменьшить что-либо в этой области можно было только оперативным путем, – явился аборт; если он сделан не был, оставалось детоубийство, которое стало широко распространенным. Ближайшим следствием указанных явлений должно было произойти систематическое понижение материнского чувства.

Каким бы ни представлялось нам это явление с точки зрения современной этики и морали, дело исследователя заключается не в том, чтобы оправдывать или клеймить этот период прошлого, а в том, чтобы исследовать его истинные причины и выяснить его значение, чтобы его понять и правильно учесть.

Истинная же причина этого явления, как я только что сказал, заключается в том, что материнский инстинкт человека, будучи тем же по своим основам, что и материнский инстинкт млекопитающих животных, и являясь и там и тут результатом борьбы индивидуальности матери с таковой потомства, с момента нарушения равновесия сил заинтересованных в этой борьбе сторон вмешательством в нее силы разума, ослабившим роль инстинктов, не могла удержаться на уровне средней пропорциональной интересов этих борющихся сторон, которую мы видим у животных. Победа должна была склониться на сторону более сильного, т.е. на сторону индивидуальности матери, в интересах которой действовала новая сила (разума). Победа, как и везде, ведет за собой если не всегда гибель, то более или менее значительный ущерб побежденному: детоубийство явилось логическим следствием победы.

И вот что особенно интересно и что вместе с тем представляется особенно непонятным с точки зрения авторов, незнакомых с данными биопсихологии: у дикарей первого периода эволюции человечества – у пигмеев, огнеземельцев, японских айнов и других – детоубийства не наблюдается; явление это встречается лишь у дикарей второго периода эволюции, когда они достигли сравнительно значительного умственного развития. «Вместе с возрастанием разума, – говорит Сутерланд, – детоубийство, не наблюдаемое у низших рас, получает место и становится все более и более широким». Выходит так, что материнское чувство, эволюция которого была, по мнению Сутерланда, непременным условием развития нервной системы и которое становилось тем более глубоким, чем совершеннее была организация нервной системы, у человека оказалось к ней в обратном отношении: большее развитие нервной системы повлекло за собой не большее, как бы следовало, а меньшее развитие материнского чувства…

Иным представляется этот факт с точки зрения биологии и законов биологической наследственности: материнство у человека, как и у животных, представляет собою результат борьбы индивидуальности матери с потомством. На самых низших стадиях человечества (у дикарей первого периода эволюции) дело должно было идти поэтому совершенно так же, как оно шло у животных, где естественным отбором определялся и объем материнского чувства, и его содержание, и период его длительности.

Отбор этот регулировал отношение матери и потомства в биологическом направлении, т.е. в интересах обеих сторон. По мере того, однако, как развивались разумные способности, матери открывалась возможность, пользуясь ими, противопоставить свои индивидуальные интересы интересам потомства.

Мы знаем, что эволюция психических способностей красноречиво свидетельствует о том, что ее смысл заключается в систематическом возрастании роли разумных способностей и их значения в жизни животных, а у человека эта роль достигла крайних пределов своего развития. Мы знаем далее, что по мере эволюции общественности естественный отбор ослабевает, а с этим вместе и то его значение, которое он имел в качестве регулятора взаимоотношений между матерью и потомством у животных и на низших ступенях человеческой культуры.