185401 (Проблема применения смертной казни в России с этической точки зрения)

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ТВЕРСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

РЕФЕРАТ

ПО ДИСЦИПЛИНЕ «ЭТИКА ДЕЛОВЫХ ОТНОШЕНИЙ»

ПРОБЛЕМА ПРИМЕНЕНИЯ СМЕРТНОЙ КАЗНИ В РОССИИ С ЭТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

ВЫПОЛНИЛА СТУДЕНТКА I КУРСА ОЗО ЛИТВИНЮК АННА ИГОРЕВНА

ПРОВЕРИЛ ПРЕПОДАВАТЕЛЬ

МОРОЗОВА А. И.

ТВЕРЬ 2008

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение.

Смертная казнь: за и против

Заключение

Библиография

ВВЕДЕНИЕ

В 1996 году Россия присоединилась к конвенции «О создании Совета Европы» и взяла при этом на себя обязательство отменить смертную казнь как вид уголовного наказания. По решению Конституционного Суда от 2 февраля 1999 года применение смертной казни в России приостановлено до тех пор, пока во всех субъектах Российской Федерации не будет введен суд присяжных. Девять лет Россия живет в условиях этого моратория, всегда вызывавшего разногласия. Согласно проведенному в сентябре 2004 года ВЦИОМ исследованию 84 % граждан России высказались за отмену моратория на применение смертной казни¹. Более поздними данными мы не располагаем, но вряд ли общественное мнение сильно изменилось в этом вопросе. Желание большинства населения не может быть решающим последним доводом в решении юридических, а тем более нравственных проблем, но поводом для их постановки, безусловно, является. Необходимо также не забывать, что, при всем уважении к международным организациям, принцип государственного суверенитета должен рассматриваться как фундаментальная предпосылка решения любых правовых и политических проблем. Россия, как и всякое иное государство, имеет право самостоятельно решать вопросы о формах своего государственного устройства и принципах своей правовой системы. Как при принятии решения о моратории, так и, тем более, в более ранние годы – при присоединении к Совету Европы, при подписании и ратификации Протокола № 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод – Россия фактически была лишена возможности проявлять реально свой государственный суверенитет. С тех пор многое изменилось, сегодня уже такая возможность у России есть, и это ставит перед нами задачу выработать собственную позицию по вопросу применимости смертной казни, не довольствуясь воспроизведением зарубежных веяний. Приступая к теме смертной казни, важно, прежде всего, проанализировать нравственный аспект этой темы, – именно он должен стать принципиальной основой для решения вопроса о возможности и границах применения смертной казни.

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ: ЗА И ПРОТИВ

Сторонники высшей меры наказания обычно выдвигают три аргумента, оправдывающие санкционированное государством убийство тех, кто отбирает жизнь у других людей. В первую очередь есть старый закон – «зуб за зуб, глаз за глаз». Говоря словами Иммануила Канта, ни какой губернатор Техаса, ни какое другое «наказание не приводит к удовлетворительному правосудию». Затем существует практический довод: высшая мера наказания удерживает многих преступников от убийства. Кроме того, смертная казнь для убийц предотвращает рецидивы: если их выпускают из тюрьмы, то они вновь могут стать убийцами. Третий аргумент также прагматичен, хотя он и является более низким по качеству: государство экономит деньги, умертвляя убийц, вместо того, чтобы пожизненно держать их в тюрьме за счет общества. В ответ на это аболиционисты выдвигают два этических аргумента.

В первую очередь, в современной демократии наказание должно быть не только карательным, но и должно стараться перевоспитать преступника, чтобы дать ему возможность жить в обществе с другими людьми. Но в то время, как данный аргумент является безоговорочным, те, кто наслышан о современных тюрьмах, признают, что многие обитатели тюрем невосприимчивы к перевоспитанию, что является фактом, который невозможно объяснить одними лишь условиями содержания.

Второй этический аргумент основан на заповеди «Не убий», которая также предостерегает государства от убийства. Но силу этого аргумента подрывает тот факт, что государство может прибегнуть к смертной казни для предотвращения серьезных преступлений, или предотвращения войны или восстания.

Противники смертной казни также полагаются на утилитарные аргументы. Смертная казнь необратима. Если преступник оказывается невиновным, то отменить приговор уже невозможно.

Кроме того, аболиционисты в резкой форме критикуют сдерживающий эффект смертной казни. Фукидид во время обсуждения афинянами наказания мятежным митиленянам, заметил, что «смертная казнь применялась в многочисленных случаях нарушения закона, тем не менее, люди продолжают рисковать, когда чувствуют себя достаточно уверенными; человеческую натуру, когда-то наставленную на определенный курс, невозможно заставить следовать этому курсу силой закона или какими-либо другими средствами запугивания».

Криминологи подтвердили статистикой, что в тех американских штатах, где разрешена смертная казнь, количество серьезных преступлений не уменьшилось. Другие криминологи, однако, утверждают, что такое заключение, если оно имеет достаточные обоснования, должно применяться ко всему уголовному праву: каждый день совершаются правонарушения; тем не менее, если бы у нас не было подобных запрещающих норм, то количество преступлений было бы еще больше. С их точки зрения высшая мера наказания служит, по крайней мере, для того, чтобы ограничить склонность людей к мыслям об убийстве.

Значит, с точки зрения последовательного атеистического и материалистического сознания смертная казнь принципиально допустима: пожизненное заключение, как альтернатива, совершенно бессмысленно с этой точки зрения. И вообще: «"Если Бога нет, то все позволено", и дело, лишь за разумным, взвешенным определением степени общественной целесообразности тех или иных мер».

С точки зрения последовательного христианско-религиозного подхода смертная казнь должна быть признана абсолютно недопустимой, поскольку представляет собой предельное насилие над личностью и дерзость окончательного приговора человеку в его метафизическом плане². Эти суждения, однако, нуждаются в корректировке.

Прежде всего, необходимо признать тот ясный факт, что государство имеет право на применение смертной казни, как и на распоряжение жизнью своих граждан в иных формах (призыв на военную службу с последующим участием в боевых действиях). Другое дело, что государство должно при этом мыслиться не как безответственная и чуждая для граждан сила, а как высшее выражение воли и жизни народа, как политически-правовая реализация Родины. Признание принципиального права государства на применение смертной казни означает ее допустимость, однако ничего еще не говорит в пользу ее необходимости. Возможна позиция, согласно которой государство, имея принципиальное право на смертную казнь, должно все-таки по возможности воздерживаться от ее применения, по крайней мере, в мирное время: смертная казнь, согласно этой точке зрения, допустима, но лучше обходиться без нее. Аргументы в пользу такого отказа достаточно известны: неустранимый риск судебных ошибок, необходимость палачей, сомнительная профилактическая эффективность смертной казни, гуманистические соображения. При этом первые три аргумента, имеющие рациональный смысл и внятное обоснование, как правило, выдвигаются на первый план, а «гуманистические соображения» играют, на первый взгляд, роль некоторого эмоционального подкрепления. На самом деле, если разобраться, именно они являются определяющими в отказе «цивилизованного мира» от смертной казни. (Заметим, кстати: при принятии резолюции ООН от 15 ноября 2007 года с призывом ко всем нациям ввести мораторий на смертную казнь 99 стран высказалось «за», а те 52 страны, которые «против», – это «развивающиеся» страны, прежде всего, мусульманские, и США. Именно они-то, очевидно и не принадлежат к «цивилизованному миру».) Риск судебных ошибок, действительно, всегда был, есть и будет, уродливость «работы» палача, действительно, вне всяких сомнений, смертные казни, действительно, никогда не могли радикально сократить преступность, однако никогда во всю историю человечества эти доводы не рассматривались как возможная причина отказа от смертной казни. Если она и отменялась когда-либо, то только по порыву нравственного чувства отдельных правителей. Глядя на историю надо признать законодательное закрепление смертной казни правилом, из которого крайне редки были исключения. Отчего же современный «цивилизованный мир» столь упорно добивается запрета смертной казни? Может быть, снизилась преступность и смягчились общественные нравы? – Ничего подобного, и скорее, наоборот. И даже в том случае, если бы это было так, – незачем было бы законодательно отменять смертную казнь: ведь в обществе законопослушных людей с высоким правосознанием, – кому бы мешало то, что смертная казнь предусмотрена законом за те преступления, которые никто не совершает? Настоящей причиной движения современного «цивилизованного мира» к отмене смертной казни заключается в его обмирщении и утрате духовного измерения, в материализме и культе телесной жизни, которые стали и массовой, и государственной идеологией. С одной стороны, действительно, материализм означает, что «Бога нет и всё позволено», то есть, – поскольку человек есть не более, чем отражающий посредством мозговых импульсов другие материальные объекты материальный объект из биомассы на каркасе из костей и обтянутый снаружи натуральной кожей, постольку нет и не может быть у других материальных объектов сходного устройства никаких разумных оснований протестовать против прекращения в этой биосистеме некоторых специфических физиологических процессов, тем более, что это не означает никакого «уничтожения», ничто при этом не уничтожается (души тоже нет и никакой «мир» не «умирает» вместе с человеком), а просто материя переходит в другие формы своего вечного движения. Но с другой стороны, – поскольку этим комплексом специфических физиологических процессов в биомассе, составляющей тело, исчерпывается для материалиста жизнь, постольку физиологическое благополучие и целостность тела становится для него фундаментальной ценностью. В вопросе жизни и смерти материализм демонстрирует весьма дурную «диалектику». Именно материализм, не способный даже поставить (не то что решить) вопрос о смысле жизни, материализм, не способный даже отличить жизнь от смерти на концептуальном уровне (и то, и другое – «движенья материи»), именно он цепляется судорожно за жизнь, и панически боится думать о смерти, хоть нет для него смысла ни в жизни, ни в смерти. Гуманистический и добросердечный материалист распространяет эти свои инстинкты и за пределы своего индивидуального физиологического процесса, – по чувству солидарности его радует чья-то успешная физиология и ужасает чей-то переход в другие формы движения материи. От смертной казни отвращает его вовсе не христианская любовь к ближнему, а иррациональный страх от самого приближения к теме смерти, – страх, угрожающий спокойствию его собственного физиологического процесса. Материалист, становящийся гуманным и сочувствующим, делается совершенно бессилен решать что-либо в вопросах жизни и смерти. И чем больше цепляется он за жизнь, – сведенную к физиологии своей биомассы, – тем вернее он свою жизнь, – взятую во всей полноте этого слова, – теряет: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк. 8: 35. «Душой» Христос называет здесь жизнь). Для религиозно-философского взгляда открыта перспектива вечности, и только в этой перспективе могут получить свое положительное решение фундаментальные вопросы человеческого бытия. Проблема смертной казни также должна быть осмыслена, прежде всего, в этих предельных своих основаниях. Среди верующих людей нет единства в отношении этой проблемы. Комментируя инициативы Государственной Думы по ужесточению наказания для педофилов³, православные священники высказали различные мнения (мусульмане были более единодушны в одобрении смертной казни)⁴. Наряду с безусловной поддержкой смертной казни вплоть до судов Линча (игум. Сергий Рыбко), высказываются справедливые указания на то, что главное внимание должно быть обращено не на следствия, а на причины, – на пропаганду разврата в СМИ (прот. Александр Ильяшенко), а также звучит «скорее отрицательное» отношение к предложениям об отмене моратория (диак. Михаил Першин). Последний ссылается в частности «на мнение известного священника и ученого протоиерея Глеба Каледы, не один год исповедовавшего смертников в Бутырках. Он считал, что люди, находящиеся в заключении, часто радикально меняют свои взгляды, каясь в совершенных злодеяниях. И получается, что к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого». Однако именно это обстоятельство служит, на наш взгляд, доводом не против, а в пользу наличия в законе смертной казни и реального применения этой нормы закона на практике.

Разве целью наказания является покарать человека именно в том его духовно-нравственном и физическом состоянии, в каком он совершил преступление? Разве не является смыслом и сверхзадачей наказания (не всегда, впрочем, достижимой сверхзадачей) покаяние преступника, его духовно-нравственное преображение? Что же делать, если для многих людей, закореневших во грехе, покаяние невозможно без того, чтобы встать лицом к лицу перед неотвратимой смертью? Свидетельство прот. Глеба Каледы о распространенности покаяния среди смертников, – так что «к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого», – является, на наш взгляд, свидетельством достижения самой главной задачи (сверхзадачи!) уголовного наказания. Если бы столь же успешно, как смертная казнь (точнее, – ожидание ее), способствовали духовно-нравственному преображению преступника другие виды наказания, то преступность сократилась бы не только в разы, а на порядки. При этом, конечно, нельзя забывать, что гарантии покаяния даже смертная казнь не дает.

Недостаток только в том, что преображенные ожиданием смертной казни люди не возвращаются в общество… Однако этот недостаток с лихвой компенсируется приобретением: спасенной душой человека. Если, действительно, мы казним «совершенно другого» человека, если он покаялся и изменился, став другим, то вечность отходит уже не преступник, а праведник, – первым человеком, вошедшим в рай, был покаявшийся разбойник. Если же даже предстояние неотвратимой смерти не способно было изменить души преступника, то его невозвращение в общество вряд ли может кого-то огорчить. Было бы вовсе сказочно прекрасно, если бы приговоренный, пройдя через ужас неотвратимой смерти и переродившись в покаянии, получил бы помилование и уже другим человеком вернулся бы все-таки к людям, но такое не может быть правилом. Для того, чтобы преображающий потенциал смертной казни был явлен, приговор должен быть не шуточным, и смерть не просто вероятной, а именно неотвратимой. И даже в этом случае, помиловав смертника, мы не можем знать наверняка, кого помиловали, – преобразившегося в покаянии другого человека, или человека просто испугавшегося, способного, переведя дух, на новые преступления, или даже озлобившегося еще больше, утратившего последние нравственные ограничители.