158961 (Философия А.И. Герцена), страница 2

В своих работах Герцен нередко употребляет понятия «эгоизм» и «индивидуализм». Но он считает, что «эгоизм и общественность (братство и любовь) - не добродетели и не пороки, это - основные стихии жизни человеческой, без которых не было бы ни истории, ни развития, а была бы или рассыпчатая жизнь диких зверей, или стада ручных троглодитов. Уничтожьте в человеке общественность, - и вы получите свирепого орангутана; уничтожьте в нем эгоизм, - и из него выйдет смирное жоко» (II, 121). Таким образом, мыслитель отнюдь не сводит человека к биологической особи и не мыслит человеческую личность без «общественности».

Еще в юности Герцен и Огарев увлеклись социалистическим учением Сен-Симона. В дальнейшем Герцен основательно знакомится с социалистическими учениями Запада и сам становится убежденным сторонником идеи социализма как общественного идеала. Следует отметить, что герценовский социализм - это проникнутое гуманизмом представление об обществе, предполагающее свободу личности, находящейся в гармонии с общественными интересами. Герцену были чужды уравнительные социалистические и коммунистические идеалы общества, ограничивающие развитие личности, типа «каторжного равенства Гракха Бабёфа и коммунистической барщины Кабэ» (II, 303).

Притом, следуя принципам своего реалистического миропонимания, Герцен понимал, что «идеалы, теоретические построения никогда не осуществляются так, как они носятся в нашем уме» (II, 73). Это несоответствие идеала и действительности философ испытал на себе после крушения иллюзий, вызванного поражением революций 1848 г. Но тем не менее Герцен продолжал верить, что «социализм соответствует назарейскому учению в римской империи», т. е. христианству, у которого похороны древнего мира «совпадали с крестинами». Только в отличие от христианства, писал он, «у нас нет неба, нет «веси божией», наша весь человеческая и должна осуществиться на той почве, на которой существует все действительное, на земле» (II, 71, 72). Развивая свой диалектический взгляд на общество и историю, русский мыслитель не считал социализм завершающим этапом мирового исторического процесса. «Социализм, - писал он, - разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией...» (II, 102-103). Эти слова Герцена можно, конечно, комментировать по-разному. Сам Герцен, высказав такую мысль, исходил из своего понимания диалектики общественного развития, из которой вытекает «вечная игра жизни, безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение» (II, 103). Г. В. Плеханов, обратившийся в 1908 г. к этому высказыванию Герцена, не отвергает возможности в далеком будущем такого рода «неизвестной революции», но, не отрицая «игру жизни», русский марксист сомневается в том, что «человечество, вышедшее из дикости, когда-нибудь вернулось к людоедству»'. Однако Герцен не имеет в виду возвращение к людоедству. Предрекаемая им грядущая революция устраняет не просто социализм, а социализм, развитый «до нелепостей», ставший консервативным.

До эмиграции Герцен был «западником»; он считал, что путь России к прогрессу должна указывать цивилизованная Европа, способная осуществить в процессе коренной социальной революции преобразование общества на основе идей социализма. Однако в Европе его ждало не только потрясение от кровавого подавления революционного движения, но и разочарование в буржуазной демократии, нравственном состоянии западного общества. Уже в 1849 г. Герцен готов произнести тост: «За Русь и святую волю!» (II, 15). Социализм его меняет свое содержание - становится «русским социализмом».

В 1852 г. Герцен публикует работу «Русский народ и социализм», в которой речь идет о своеобразии России и о необходимости для нее особой формы социализма, основывающегося на сельской общине, как зародыше нового общества. Отсюда выводится «характер русских крестьян - солидарность, связывающая их между собою». Поэтому «у русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма». Притом «немногое, что известно ему из Евангелия, поддерживает ее» (II, 149). Освобождение крестьян и земли - «начало социальной революции, провозглашение сельского коммунизма» (II, 152). Отсюда и убеждение, что «человек будущего в России - мужик, точно так же как во Франции работник» (II, 153). Пропагандируя «общинный социализм», Герцен писал: «Прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее» (II, 135).

Вместе с тем обращение Герцена к русской самобытности, критическое отношение к западному мещанству (буржуазным порядкам) не означало перехода на славянофильские позиции. В 1864-1865 гг. в «Колоколе» были напечатаны «Письма к противнику» Герцена, адресованные Ю. Ф. Самарину - одному из теоретиков славянофильства. Принципиальное расхождение Герцена со славянофилами связано с пониманием русского народа. «Для вас, - писал он, - русский народ преимущественно народ православный, т. е. наиболее христианский, наиближайший к веси небесной. Для нас русский народ преимущественно социальный, т. е. наиболее близкий к осуществлению одной стороны того экономического устройства, той земной веси, к которой стремятся все социальные учения» (II, 273).

Герцен считал, что «вне России нет будущности для славянского мира» (II, 141), но ему чужд и ненавистен «императорский панславизм»; он выступал против соединения западных славян с империей, «где скипетр превратился в заколачивающую насмерть палку» (II, 143). Герцен не случайно встал на защиту польского восстания против русского царизма в 1863-1864 гг. Протестуя против «полицейского усмирения Польши», он заявлял: «Мы не рабы любви нашей к родине, как не рабы ни в чем» (II, 292).

Главу в «Былое и думах», посвященную славянофилам, Герцен назвал «Не наши», в то время как предыдущая глава о западниках названа им «Наши». Но в 50-60-х гг. он сближается со славянофилами в критическом отношении к западному образу жизни и в понимании важности сохранения и развития русской крестьянской общины. Правда, полагая, что артель и сельская община - «краеугольные камни, на которых зиждется храмина нашего будущего свободно-общинного быта», Герцен считал, что «эти краеугольные камни - все же камни и без западной мысли наш будущий собор остался бы при одном фундаменте», «при диком общинном быте» (II, 224). Вместе с тем глава «Не наши» начинается эпиграфом из герценовского некролога, посвященного памяти одного из славянофилов - К. С. Аксакова, и заканчивается большим фрагментом из этого некролога, опубликованного в «Колоколе» в начале 1861 г. Герцен так пишет о своем отношении к славянофилам после того, как, по его выражению, «время, история, опыт сблизили» его со славянофильством: «Да, мы были противниками их, но очень странными: у нас была одна любовь, но не одинокая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы - за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» (II, 244).

Литература.

1. Алексеев П. В., Панин А. В Философия: Учебник / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. — М. : Проспект, 1996. — 504с.

2. Барулин Владимир Семенович. Социальная философия: Учебник для студ. вузов. — М. : Изд-во Моск. ун-та, 1993. — 336с. Ч. 1 — 336с.

3. Вебер Альфред. История европейской философии / И.А. Линниченко (пер.со 2-го фр.изд.), Вл.В. Подвысоцкий (пер.со 2-го фр.изд.). — Изд. 2-е — М. : URSS. ЛКИ, 2007. — X, 409с.

4. Зеньковский Василий Васильевич . История русской философии: В 2 т. — М. : Аст, 1999. — 542с. Т. 1 — 542с.