158782 (Свобода и ее бытийные измерения), страница 2

Подлинная свобода всегда имеет этическое измерение и подразумевает целесообразное отрицание прежде всего собственных низменных страстей и импульсов. Она несовместима с распущенностью и эгоиз­мом. Напротив, по-настоящему свободный человек всегда имеет представление о подлинной иерархии ценностей, никогда не подчиняет духовное телесному, а свои личные интересы не удовлетворяет за счет общества. Свобода неотделима от понятия общего блага. Кстати, под­линные личные интересы никогда за счет интересов общественных и не могут удовлетворяться — это самый зримый критерий ложных це­лей и ценностей индивида. И наоборот, истинные общественные интересы никогда не могут удовлетворяться за счет свободы и достоинства отдельной личности.

Следовательно, можно конкретизировать данное выше определение: подлинная свобода есть рациональное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых целей.

Только те действия, которые не посягают на чужие свободу и достоинство, а, напротив, способствуют (или по крайней мере не наносят ущерб) благу и личному совершенствованию других членов общества, можно назвать подлинно свободными. Это может быть экономичес­кая, политическая или какая-нибудь любая иная деятельность, чьи цели удовлетворяют рациональные материальные и социальные потребности людей, а также их духовные потребности.

При этом свободным никак нельзя назвать спекулянта-финансиста или предпринимателя, озабоченного обогащением любыми средствами и готового продать покупателю негодный товар. Нельзя также назвать свободными и тех, чье производство (пусть и самое высококачественное) удовлетворяет иррационально-разрушительные (типа ку­рения) или порочные (типа издания порнографической продукции) потребности; как нельзя назвать свободным политика-лгуна, не брез­гующего никакой ложью, дабы взобраться и удержаться на верхушке политической авансцены, или политика-лоббиста, выдающего инте­ресы частной фирмы или отдельного ведомства за общенародные. Не имеет никакого отношения к свободе и журналист, оправдывающий или поэтизирующий человеческие пороки, а также виды деятельнос­ти, их удовлетворяющие.

Свобода абсолютно несовместима с аморальностью: ложъю, корыстью, разгулом телесных похотей, властолюбием и эгоизмом, во всех его проявлениях.

Вместе с тем если понимать общественно значимые цели в самом широком смысле, то свободным следует признать человека, занимаю­щегося личным самовоспитанием и нравственным совершенствова­нием. Победа над собой, Отрицание своих слабостей, эгоизма, неве­жества есть всегда общественно значимые, а отнюдь не индивидуалистические действия. Жизнь такого человека может стать образцом для творческого жизнеустроения других людей, особенно для только что вступающих в жизнь. Разве судьбы выдающихся по­движников духа — деятелей религии, искусства, науки — не являют собой вдохновляющий пример мужественного восхождения по спи­рали духовного и нравственного совершенствования?

Не потакание телесным прихотям, а духовная победа над своей низшей природой; не эгоистический произвол и корысть, а ответственное служе­ние общему благу — таковы атрибуты свободы в самом высоком смысле этого слова. Потому-то свобода и является не роскошью, а тяжелым бременем для личности, как справедливо подчеркивают экзистенциа­листы. Она завоевывается тяжелым трудом, порой в страданиях и ис­пытаниях, и никогда не дается человеку просто так. О свободе легко говорить, но быть по-настоящему свободным человеком очень трудно. Отсюда вытекает еще одна — познавательная — грань свободы.

4. Познавательный аспект свободы

Известно определение свободы, которое восходит еще к Спинозе и Гегелю. Оно гласит, что свобода — это познанная необходимость. В таком ее истолковании есть глубочайший смысл и правда. В самом деле, разве может считаться невежда свободным человеком? Ясное дело, что нет, ибо его ожидания всегда будут расходиться с получен­ными результатами, а жизнь — жестоко щелкать по носу, поскольку есть объективные законы природы и социума, с которыми по-настояще­му свободный и мудрый человек — в отличие от самоуверенного глупца — вынужден считаться в своем отрицании прошлой целесообразности. Здесь, кстати, человека подстерегает еще одна превращенная фор­ма свободы, которую можно назвать рабством иллюзорных целей. От­рицание прошлой целесообразности, осуществляемое вроде бы даже во имя блага других людей, может обернуться горьким и кровавым насилием «идеального замысла» над действительностью, если этот иде­ал научно-рационально не обоснован и исторически не оправдан. Разве коммунизм — царство всеобщей справедливости и братства — можно построить из-под палки, когда сознание людей для этого не готово? И разве «демократические» реформы начала 90-х гг. XX в., сломавшие хребет отечественному производителю, не были именно таким невежественным насилием монетаристского образа экономики над реальностью отечественного хозяйства, имеющего свою глубокую специфику по сравнению с экономикой Запада? Любой революцио­нер — не важно, одет ли он в кожанку коммуниста или в смокинг демократа — всегда не сверяет свои абстракции с логикой жизни, а, напротив, стремится жизнь втиснуть в прокрустово ложе своих иллюзорных схем и догм. Отсюда и рождается тот кровавый револю­ционный произвол, которым полна история России XX в.

Рабство иллюзорных целей возможно и в индивидуальном бытии, когда человек, утрачивая реальную самооценку, превращается в марионетку фантомов собственного сознания. Он зачастую бывает слишком нетерпелив, торопясь без достаточных на то оснований перепрыгнуть через ступеньки собственной судьбы, бездумно порывает со своим прошлым или привычным социальным окружением. К примеру, человек возомнил себя талантливым писателем, певцом или художником и приносит в жертву этой своей иллюзорной цели и покой, и достоинство, и финансовое благополучие. Погоня за мнимым идеалом оказывается здесь трагедией и для самого человека, и для окружающих. Особенно тягостным для ближних бывает страстное стремление человека сделать их такими, какими он желает видеть их, причем здесь и немедленно. При этом непомерные требования к миру и окружающим людям чаще всего уживаются с явно заниженными требованиями личности к самой себе.

Словом, рабство не согласующихся с действительностью представлений, целей и идеалов многогранно, но именно оно создает опаснейшие иллюзии свободы и приводит к насилию над общественной жизнью и своей собственной судьбой.

Поэтому мы можем уточнить дефиницию свободы, дополнив, что она естъ рациональное и ответственное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых-, продуманных и исторически оправданных целей. Под историей здесь понимается время и индивиду­ального, и социального бытия.

5. Экзистенциальное измерение свободы

До сих пор мы рассматривали свободу в единстве ее социального и личностного измерения, теперь же есть смысл обратиться к собствен­но личностному (или экзистенциальному) аспекту свободы. Он, ко­нечно, тесно связан со всеми выделенными выше аспектами свободы, особенно с этическим. Мы выделяем его специально, чтобы подчерк­нуть особый внутренний характер мирочувствования, присущий сво­бодному человеку.

Для начала зададимся следующим, сугубо кантовским вопросом: можно ли говорить о свободе личности, если она активно участвует в со­циальном преобразовании действительности и даже вроде бы себя са­мой (зарядку человек делает, много читает и т.д.) в соответствии с гуман­ными и исторически оправданными идеалами, но воспринимает цели и мотивы своей деятельности не как глубоко личностные и близкие ей, а скорее как внешнюю принудительную силу, с которой надо считаться и под которую надо подстраиваться, дабы не причинить себе вреда?

Очевидно, что даже в идеальном и сверхсправедливом обществе лю­ди не могут считаться подлинно свободными, если посвящают жизнь тому, к чему не питают внутренней склонности, или тем более лицемер­но агитируют зато, что внутренне терпеть не могут. Последний слу­чай — это, быть может, наихудшая и самая разрушительная ипостась конформистски-рабского существования, ибо в качестве предельного случая порождает феномен сознательного социального приспособлен­чества и карьеризма. Пассивно и некритически адаптирующийся к со­циальным условиям конформист или искренний эгоист хотя бы потен­циально могут стать свободными людьми. Раб же, который ненавидит то, что он делает, но при этом изощренно и целеустремленно подстра­ивается под требования социального окружения, есть раб в квадрате, ибо нет ничего более противного духу свободы, чем мыслить иначе, чем действовать, и действовать иначе, чем мыслить.

Из людей с таким «подпольным» существованием души рождают­ся самые отвратительные предатели. Такими рабскими типажами просто-таки переполнена наша недавняя история. Они, кстати, все­гда громче всех кричат о необходимости свободы и о своих прежних страданиях при отсутствии оной. При этом такие люди всегда ухитря­ются держаться близ сытных кормушек. Но даже если бывший преда­тель наконец-то говорит то, что он думает на самом деле и что соот­ветствует его внутреннему самоопределению, нет никаких гарантий, что завтра он снова не предаст. Примеры с двойным и даже тройным предательством также встречаются в нашей ближайшей истории.

Человек, не имеющий к свободе вообще никакого отношения, — это именно предатель, ибо в предателе удивительным образом сочетаются все черты рабского существования. Он эгоистичен и тщеславен и сребролюбив, бессердечен и лжив. Вся его жизнь — сплошное разыгрывание театральной роли. Лица у предателя нет — одна личина. Кстати, актерство в жизни — отличительная черта порочных и рабских натур. Оно свойственно не только предателям и карьеристам, но и многим тиранам, начиная с Нерона и кончая Гитлером.

По-настоящему же свободный человек всегда старается действовать в соответствии со своими убеждениями и принципами. У него есть понятие не только о долге, но и о чести. И не просто о чести, но и о совести как высшей форме моральной регуляции, когда человеком движет не страх и не стыд перед другими, а стыд перед самим собой, когда его слова и дела расходятся с внутренними моральными, поли­тическими и другими императивами. С экзистенциальной точки зрения у свободного человека есть лицо, которое он не прячет, но которое боится потерять.

Подытоживая анализ столь важного — личностного (или экзистенциального) — измерения свободы, можно констатировать: свобода есть рациональное и ответственное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых, продуманных и исторически оправ­данных целей, осуществляемое в соответствии с внутренним самоопре­делением личности.

В отличие от предателя, у которого нет твердого ценностного фун­дамента существования, свободный человек готов пойти за свои убеждения на эшафот, а если он в них раскаялся, то будет молча, в одиночестве переживать и изживать свои заблуждения.

Теперь можно перейти к рассмотрению наиболее часто анализиру­емых политических и экономических аспектов свободы.

1. Политические и экономические аспекты свободы

Несомненен факт, что свобода человека подразумевает свободу его политического существования. Тирания и тоталитаризм несовместимы с человеческим достоинством. В обществе должны быть и свобода политического волеизлияния, и свобода слова, и экономические свободы. Однако здесь следует развеять ряд устойчивых мифологем.

Во-первых, вопреки обывательской точке зрения демократические свободы вовсе не сводятся к свободе слова и к свободе опускания в урну бюллетеней для голосования за альтернативных кандидатов. Подлинное народовластие и, соответственно, политическая свобода подразумевают куда как более серьезные вещи, а именно:

1) полноту и объективность информации не только о кандидатах на властные должности, но прежде всего о положении дел в стране и регионе; политическая свобода неотделима от социальной правды, а несведущий (или тем более обманутый) человек не может совершить истинного политического выбора;

избрание достойнейших людей страны на властные должности, ибо править в обществе должны самые свободные, ответственные и умные люди, а не властолюбцы, карьеристы или прохиндеи;

возможность постоянного и действенного контроля за избран­ными лицами со стороны общества; увы, ни одно из этих формальных требований подлинно свободного государственно-политического ус­тройства полностью не выполняется в современных демократиях, в том числе и западных.

Информированность избирателей и, соответственно, результаты их голосования в существенной мере контролируются СМИ, причем чем дальше, тем в более беззастенчивой форме манипулирующими их со­знанием. Возможность баллотироваться на государственные посты в подавляющем числе случаев определяется не умом и талантами и уж совсем не нравственным уровнем политика, а величиной его денежно­го мешка. Контроль снизу за государственными органами и избранны­ми депутатами остается во многом благим пожеланием, ибо всегда мо­жет быть блокирован бюрократической анонимностью принимаемых решений, ссылками на профессиональную некомпетентность прове­ряющих или соображениями национальной безопасности. Думается, что утверждение подлинных демократических политических свобод — еще дело будущего.

Во-вторых, если даже представить себе, что все вышеизложенные требования политической демократической свободы в обществе тща­тельно соблюдены, то ведь голосовать-то за власть и контролировать ее будут живые люди! Поэтому если не выполняются все перечислен­ные выше — моральные, познавательные и личностные — требования к свободному человеческому поведению, то никакие (даже самые со­вершенные) условия свободного политического выбора не избавят погрязшее в предрассудках и эгоистических вожделениях сознание от ложного волеизлияния. Им всегда умело сманипулируют, его купят или же ему лукаво польстят.

Не может быть политически свободного общества, если населяющие его граждане эгоистичны, сребролюбивы, тщеславны или невежественны, т.е. внутренне не свободны. Иными словами, не политическая свобо­да — гарант свободного человеческого бытия, а свободное человеческое бы­тие и просвещенное сознание — гарант подлинной политической свободы.

Это не означает, что не следует бороться за демократические цен­ности, но их следует правильно (в духе изложенных выше аспектов) понимать и ясно осознавать, что свободно мыслящим и действующим может быть и человек в так называемом тоталитарном обществе; а но­минально свободный «демократический» человек может отличаться самой что ни на есть рабской психологией.